ИРИНА ДУДИНА
ПЕТЕРБУРГСКИМ ИГУАНАМ ПОСВЯЩАЕТСЯ

ЛЕТО В МИХАЙЛОВСКОМ  САДУ

О, сад Михайловский!
Внутри шатра
Артерии зелёные и дымка
От ног парней, играющих в футбол,
И мускулы, пронзённые травой,
И полутень живая, и полуулыбка.
Земля пятниста, словно униформа.
Листва – как живопись пуантилиста.
А между – выставка
Полураздетых тел.
Там торс мужской,
Там ноги бледные
В отдохновении от дел,
Во вдохновении от ветра.
Терра.
Пух тополей, сор липовый,
Сирень.
И песня изумрудная сирен
Среди янтарной медовухи лета.
Собачки тонкие выгуливают дам.
А дамы на скамьях с пунцовыми ногтями
Когтят глазами сильных жеребцов,
Зажавших в пальцах крепких пиво.
О, живость голубей в размахе крыльев сивых!
О, зной, вонзившийся в траву!
О, луч и солнца столп! Игриво
Ты раздеваешь горожан.
Из граждан делаешь ленивцев,
Зависших среди шёлковых полян,
И ветви машут им своим батистом.
Вода в канаве также зелена,
Как гусеницы кровь,
Или засохший цвет козявки.
А пена белая как белена,
Как сладкий яд. Как бредни Кафки.
Младенцы с тихой грацией своей
Лопочут лучезарно, словно птицы.
Родителям есть чем гордиться.
Им с неба ангелов раздали –
Поиграть. Кормить невинные уста,
И в них же отразиться. 
Молодая мать с коляской выступает,
Как царица. Как царь – отец.
Ну как не веселиться?
Свершился переход, зенит цветенья плоти.
Оплот – семья – основа государства.
Плот, на котором уплывут вперёд,
Те, кто допущен.
Приспущен флаг пока.
Все в ожиданье праздника,
Не понимая,
Что кульминация свершается не в рае.
Шумит фон города вдали, 
И где- то дышат корабли.
Здесь остров счастья.
И на нём
Уста усталой неги
Что-то шепчут
В  воздушно хлорофильный мегафон.

БИРЮЗОВЫЙ ДОМ

Посвящается Дому на Пушкарском переулке

Из раковин и роз,
Из струй и грёз,
Из ульев диких ос
Я бирюзу принёс.
Я бирюзу принёс
И пену брадобрея.
Когда метался парус,
Мучимый Бореем,
Я нёс хрусталь и изумруд в пещере,
И ласковые моря дщери
Щербато лыбились,
В кудрях, меня маня.
Я розы нёс, исколот и
Кровоточа,
А девы брызгались, смеясь и 
Хохоча.


МАЯК и ЛИНКОР

Пульсирующим светом
Маяк маялся.
Как пинцетом
Он ковырял бурю.
Линкор позывные маяка принял.
Держась за нитку,
Он тянулся к берегу.
Во тьме бури
Шастали ужасы.
Волны, насмешничая,
Ходили клоунами.
Линкор к свету маяка клеился.
Маяк упрямо светил и тупо.
Вода от бури как будто взбесилась.
Она прибывала, затапливая берег. 
Линкор боролся, 
Клонясь на бок.
Он в смерть от бури
Не хотел верить.
Вода затапливала 
Горы и сушу.
Она саму бы себя 
В ярости сокрушила.
Маяк в потопе рушился послушно.
И рыбы в его луче
Резвились
Как звери.
Линкор, борясь,
Упорно шёл к берегу,
Свет маяка храня
 В сердце бережно.
Но кругом вода царила безбрежная.
Одиноко линкор
Бороздил море…
Море к уровню прежнему опускалось.
Но от маяка башня разрушенная лишь
Осталась.
А линкор заржавелый
Был жаждой мучим –
Поцеловать
Не давший ему утонуть
Лучик.
Пожать ручищу света
Его спасшую,
Поглощённую изумрудом,
Злою водною массою.
И маяк разрушенный оживился,
Увидев того,
Кому светил тупо.
Он испустил свет 
Тонкий и мутный,
Попал линкору
В стальные губы.

ИГУАНА и ГУАНАКО

О, игуана сонная,
В лагуне санной ты
Срываешь ананасные цветы.
Не ссань, не ссынь,
О, тропиканы стынь!
Игумен в келье стылой
Сто раз, сто раз, сто раз.
В лианах путаных
Лицо путаны.
Остынь, остынь, остынь.
Стена. Стена. Стена. 
О, гуанако вольная в лианах!
Льёт линию свою,
Лелея лилию свою,
О, гуанако!
О, гуанако грузное!
О, гузно на Гудзоне!
На дне, на дне, на дне, в истоме,
О, гуанако, в ярости, в ярме.
О, яркое, сверкающее гуанако!
И игуана скользкая идёт,
И в зубках миртовую веточку несёт.
Сверкнуло око гуанаки.
О, гуанаки трепетные. Яки
По степи томные бредут.
И игуаны прячутся во тьме Гудзона.
У гуанаки нету стона.
У игуаны нет ночлега. Нет.
Ложится солнце в колыбели.
Рвут игуану синие кобели.
А гуанаки скачут по степи.
И солнце в топи топится.
Лепи!
Слепи слепого игуана!
У разноцветного фонтана
Нет столько брызг.
Он плачет.
Он ляжку гуанаки алчет
Он рвёт цветы.
И ананасов лепестки лепечут
И струи у Гудзона блещут
Цветами радуги.
Дуга у игуаны.
Нога у гуанаки.
Яки все в степи.
Не спи. Терпи. Не спи. Терпи.
Съел игуан цветок.
А гуанако выпустил росток.
Там дождь пошёл.
В степи гуляют яки.
Не видно их.
Ни игуаны нет.
Ни гуанаки.
За горизонтом браки
Свершают все.
		
РОЗА

О, роза, зараза, 
Три раза, зараза,
Три раза, о роза,
Заря озаряла
Тебя.
Озорная, ты,
В бисере розовом, 
Взоры бросала,
Бутон распускала,
Одежды нарядные,
Одежды сторядные,
Одежды свои теребя.
Надежды дарила,
Что скинешь одежды,
Подаришь себя соловью.
О, бедный соловушка,
Пропала головушка,
Он пел, что есть сил,
"I love you"!
Но ночь наступила,
Всё стало не мило.
И ты распуститься под утро забыла,
Расправить воланы свои.
Помялась, поникла,
Скукожилась, сжалась,
Совсем застеснялась.
Застенчиво алость
В тебе проступила. Увы.
И песнь соловьиная
Тише и глуше.
Лишь крики лягушек
Звучат на озёрном лугу.

ГЕРМАНИЯ

У меня одна мания –
Это Германия.
В Германии Манны
Чего-то писали.
В Германии маны.
Они подустали.
В Германии манна
Небесная лесенкой
Песенкой по горам
С поднебесья
В долины спускалась.
Я с открытым ртом
 На дождь золотой
Любовалась.
В Германии Штирлицы
Водятся, водятся.
Там Фаусты, Вертеры
Вертятся, вертятся.
Там гибель богов затаилась.
Не верится, верится.
Зигфриды там.
Европа там ломится пополам.
О немцы, о немцы,
Они- кобели. Кобальтовые
Орлы, жеребцы.
Пышнотелые бабы
Им очень нужны.
Голубая тумания –
Это Германия.
Сверхчеловекоатамания-
Это Германия.
Суперпланирование –
Это Германия.
Социал утопия –
Это Германия.
В мечте о ней утоп я.
Это гер, это гер
Ман и я.

ТРУПАРЬ НА НЕВСКОМ

Трупарь по Невскому гулял.
На девушек он глазками стрелял.
Он был доволен.
Он вольным воздухом дышал,
Хотя его не замечал.
Он был приколен.

Трупарь на солнышко глядел,
Почти не щурясь.
Ошмётки он свои терял,
Почти не хмурясь.
Трупарь трупарски улыбался,
Осклабив губы.
Он сам собою любовался
И дул он в трубы.

Он ничему давно уже
Не удивлялся.
Его полуистлевший член
Как червь болтался.

Трупарь не чувствовал духов,
Был чужд он моде.
Отдался целиком давно
Одной природе.

Трупарь не моден, скажем, был,
Но стилен.
Собою олицетворял
Разрывы линий.

Он очень долго, просто так,
По Невскому шатался,
Как окунь, что зашёл в косяк,
Как цели не имеющий босяк,
С толпой совокуплялся.

Трупарь по Невскому гулял,
Весь сизо-синий.
Никто как -будто не блевал.
В жизнь повседневную трупарь
Без заморочек всяких там
Был принят.

СТРЕЛЬНА

Поедемте в Стрельну, скорее туда,
Где хладно мерцает в каналах вода.
Где ласточек свист повис в вышине,
Где травы белёсы, подобно волне.
Где горд и надменен облезлый дворец,
Помнящий тайны царских сердец.
Замшелые арки вознёс к небесам,
Лукав, непокорен балтийским ветрам.
Он помнит веселье умерших веков.
Скорее, друг, сбросим скуку оков!
Поедем же в Стрельну, где яхты горят
Как рыбы в лазури, построившись в ряд!


РОСТРАЛЬНЫЕ КОЛОННЫ

О, ростры,
Носы остры.
По ветру повёрнуты,
Благородно вздёрнуты
С пламенеющей шапкой волос.
Душа воды, устремлённая ввысь.
И на вершине её
Что-то зажглось.
Плоским языком мыс
Устремился в тело Невы.
Слизь болота
И его рвота
Побеждены  и повержены
Твёрдой волей.
Ворота 
Города
Распахнуты!
Запах моря.
Запах Запада!

ПЕТЕРБУРГ

Москва горит,
А Питер тонет.
Москва жирует-
Питер стонет.
Москва толста,
 А Питер тощ,
Как на  болоте чёрном хвощ.
Москва проста, нарядна и кругла,
А в Петербурге всё- из-за угла…
В Москве ты скачешь всё по кругу,
Доволен тем, что долог путь.
А в Питере прямы дороги,
Скучны, и хочется заснуть.

Лягушачья икра на болоте.
Все в блевоте.
Как служба в пехоте,
Как колхозник на пахоте,
Как двоечник в перхоти,
Продвигаешься нехотя, 
Ненавидя себя.
Словно в оцепенении
Тупо. Глухо. Без пения
Ждёшь озарения,
Ждёшь озарения –
Но кругом одна пустота.
Плоский круг воды,
Плоский шар земли,
Скользкий бок гнилья
И пещеры жилья…

Тебя я ненавижу, Петербург.
Ты груб и немощен,
О, немощённый,
Гремишь костями, 
Забиваешь сваи-костыли,
Ты опостылел мне, прости.
Пентюх чванливый,
Камень на болоте,
Алкающий отведать человечьей плоти, 
В какой-то стрекозиной позолоте,
Ты мокр и холоден.
Мокрицы – 
Вот идеальная эмблема Северной столицы!
Кругом одна заплесневелая мокрятина,
И ангелы здесь отдают больной курятиной!


ДОЖДЬ

И лился дождь.
И извивался.
Он надо мною издевался.
Он в тело мне вонзал шипы,
А в душу проволоки тонкие.
Кричал он мне – пиши, пиши.
Он как электрик садистический
Врубал сто вольт,
Кривлялся артистически,
Меня в марионетку превратив,
Инвольтовал на что-то, плёл мотив.
И капал, 
Капал,
Капал,
Капал.
Тоску мою жестоко лапал,
Свинцом своим мембраны все мои давил.
И сердце как корову он доил.
И сердце в такт дождю
Всё плакало,
Все беды мира лапало,
И из всего надаивало боль.
Страдание струилось молоком,
Дождь, как король,
Покрытый шёлком,
Торжествовал и шествовал
Среди размокших воль,
И всюду извергались центры волн.

О, дождь, о, грусть,
Электрик странный!
Твои отвергнуть острые забавы?
Твои прогнать бесцеремонные оравы?
То было б слишком
Пресно и свежо.
И никуда бежать не надо,
И ничего искать не надо,
Напрасно жечь душистые лампады-
Товарищ грусть
Ко мне в окно
Без приглашенья, без пощады,
Как некая прекрасная монада
Вкатился. Влез.
Беспомощно вошёл.
Калека ты проклятый!
Хромаешь на стотысячные лапы,
Стальные пробиваешь латы,
Упорно дырки лилипутские сверля.
И только птице утренней не спится-
Она, умывшись поднимает остриё лица,
И мокрой меланхолией её душа струится,
И доит грусть
В ведёрко, полное унынья,
И дзенькает вода-
Ца-ца. Ца-ца.


ОХРА

И охра охраняла землю.
Земля, наевшись охрой,
 Хрипела, рот открыв и высунув язык,
Охренев
От крови земляной,
Текущей в венах недр.
О, охра – архе.
Архедея на песке.
 
О-о-о-о…
О-хэ-о-хэ-о-хэ…
Жесть – жёстко ржавая.
Жест.
Ест.
Ест охру, охру –рэ.
Рэ –ржа.
Ро- рожь.
Явь, роженицей явленная…

Как будто доктор
Охру взял,
Размазал по стеклу 
И изучал.
Смотрел её состав.
Крутил её сустав.
И наслаждался рыже-ржавой,
Нежной.
Орех не так он охрист,
И жёлудь, и пожухший лист.
Разлейся, охра.
Чистый белый лист.
Как мякоть пальца
Трепет самозванца
Нам виден сквозь стекло.
В разрезе охра.
Тайну выдаёт.
Охра-архе-
Первоначало хрупкое,
Храпит и стонет,
В жажде воплощенья,
Хлюпает во мраке земляном.
Их заточенья
Желтеет, бледная,
В предвосхищенье рас,
Как тесто без прикрас.
Осокой льётся,
Осколком скалится скалы,
Свернувшимся белком
На месте преступленья, 
Плевком совы, 
И плеврой до совокупленья,
О, бледно-жёлтая…

Гемоглобин из недр земли,
Комок сыпучий, кучка дряни.
Тепло холодное
И мягкая тоска.
Да, жизнь возможна и близка…
Там прыгали смешные динозавры…
Тепло снаружи, здесь –
Глазного яблока на грани,
О, визуальное тепло,
О, виртуальные сугревы!
О, кожа мягкая реальной девы!
Верблюжьей шерсти в дюнах намело…
Подкрашивает будни, 
Смягчает блудни,
Теплее сердцу будто,
Изнанку глуби выдаёт.

Охра, глина, золотисто,
Мягко, рыже, и без блеска,
Охрянисто, охрянеть.
Охраняла охра архе,
Архетипы, архитравы,
Археологов в оркестре,
Архитекторов толпы,
Архежгучих музыкантов,
Пристающих с контрабасом
Цвета охры.
В охре все.