ИРИНА ДУДИНА
ИЗ ОБЫВАТЕЛЬСКОЙ СРЕДЫ

ИЗ ОБЫВАТЕЛЬСКОЙ СРЕДЫ

МОЯ СРЕДА
Из обывательской среды,
Похожая на обывателя,
Я много слёзок пролила
В обиде на создателя.
Почто зажал меня во сне,
Где скука тараканняя,
Но и в Сайгоновской тусне
Меня смущала наркомания.
Там  дым гашишевый стоял
И запах героиновый, 
Я же любила сеновал
И запад георгиновый.
Всегда перевозбуждена,
Энергией замучена,
Как Гулливер бродила я
Средь лилипутов кучек.
О допингах мечтал народ, 
А я сама себе катод, анод. 
Энергия меня убила.
Её я вовремя да не сдоила.
Она меня как львица затерзала,
За то, что я её не уточняла.

ПЧЕЛОВЕК
...И некрасивый человек
С лилово-кислородными щеками,
Своими крабьими руками
Мне банку мёда протянул.
Любил он пчёл. На ферме спину гнул,
Под беспросветными трудами
В полях рассеял красоту свою.
Я натуральный мёд люблю!
Что ж, славься славянин, природы добровольный раб!
Отрёкся от себя. Нет, ты не прав!
О, пчеловек, доярка у крылатых,
Живущий гармонично средь лугов!
Ты изуродован тупой средою,
Животным треньем среди пчёлок-дураков.
Руссо и Лев Толстой косили сено.
Но только в городе имели  цену.

НА ДАЧЕ
Дряхлеющая плоть, людская масса
КаБэ, заводов и НИИ,
Обретшая кусочек мяса
У горизонта линии,
Ты получила рай, окрашенный
В нежнозелёные оттенки тли!
Последние объедки коммунизма
Тебе на блюде преподнесены.
Дорожки, как на кладбище, простою сеткой
Среди лесов, лугов прочерчены.
Ни шага в бок. Убогие канавки,
Канальцы сбора старческой мочи.
Народ снаружи копошится, весь на виду,
С рассвета до ночи.
Раздадены участки. Все на старт!
 Старт после финиша карьеры инженера.
И вот ползут и стар и млад. Поп-арт!
Какие попы и лачуги из фанеры!
Тележки двухколёсные скрипят.
Бухгалтер бывший, плановик сгибают спины.
Руками слабыми копаются в земле.
Белеют руки, словно черви, в тьме могилы.
Какая, к чёрту, там морковь!
Какая на хрен  там картошка!
Болотная земля живую любит кровь,
И урожай у старика вмещается в лукошко!
Но если шестисотке повезло,
И ей упрямый итээровец попался,
То осенью настырный награждён
Такой горой всего, что  надорваться!
 Пенсионер, как старенький ишак,
Свой урожай без устали таскает в город.
Ему не съесть его никак,
И кабачки гниют, и тесно от воняющих землёй коробок.
Кому-то шестисотый Мерседес
В земной сей жизни предназначен.
В шесть соток земляных кто-то залез.
И сгинет там, не может он иначе.

Я И ГОРОД 
Этот город не принял меня
За то, что любила поля,
И горечь тополя
Была мне роднее
Чем желчь Гоголя.
Я, наверное, низший дух,
Не возвысившийся до житья средь людей,
Не удостоенный награды
Разбираться в хитросплетениях страстей.
О, гадкий скупердяй! Ради
Твоего тлетворного дыхания бляди
Я забыла вдыхать
Львиного зева гладь,
И с язычком колокольчика
Играть.
Гиря города
Нависла надо мной.
Я человек конченной.
Вязкая материя природа
Заворожила некогда меня,
Как змея енота.
Гипноз красоты дочеловеческой, земной,
Сковал моё сердце 
Бесовской прелестью. Сонм, рой
Лепестков и тычинок
Милее мне, чем жалоба человеческих морщинок.
Срубленная берёза вызывает больше тоски
Чем уходящие из жизни человечишки.
Но с этим пора завязать бы.
Убежать с пышной пантеизма свадьбы,
Полюбить смрад человеческих крысиных нор,
Израниться среди углов моральных норм,
 Испить из жерла атомного реактора,
Это больно, но более правильно.

ПОЛЮБИ МЕНЯ
Полюби меня маленькой кошкой,
Или глупой больной гиеной,
Или старою черепахой.
Мне нравятся ресниц твоих взмахи,
Мне нравятся пульсации в твоих венах!
Полюби меня облаком сверху,
Полюби меня лужей у дома.
Полюби меня мягкой, в стогу сена,
Или жёсткой, в форме ОМОНа.

МАРСОВО ПОЛЕ
Мы с тобой заблудились
В райских кущах на Марсовом поле.
В небе прыгали ангелы.
На спине крутился пропеллер.
А внутри тарахтел мотороллер.
Во траве восседали кузнечики,
По дорожкам туристы сновали,
И в кустах, бесконечно сиреневых,
Мы трусы друг другу снимали.
Футболист, похожий на зэка!
Ты увидел во мне человека!
В одеянии Марса Суворов
Нам грозил мечом сурово,
Намекая на воздаяние
За грехи. И на покаяние.
И мы каялись, каялись, каялись.
Ветки двигались, двигались, двигались.
А потом мы в траве как бомжи,
Как бельё разлеглись.
И горело вечное пламя
Из центра земли.
Да пребудет Эрос с нами
Посреди революцьонных могил! 

ПОДРУГА
У меня есть подружка,
Дура долбнутая.
Она дарит мне книжку,
Говорит - она твоя.
А потом, хитрая, просит -
Дай мне её почитать.
Уносит и никогда не возвращает.
Мне остаётся только вздыхать.
Много она мне так книжек подарила,
И не оставила мне ни одной.
Я всё думаю - а что это такое было?
Я больше не приглашаю её домой.
И зачем она мне подарки дарила,
А затем отбирала их насовсем?
Я простая по сравнению с ней примат-горилла,
Её житейская мудрость превышает мою раз в семь!
Уйди на хрен со своей мудростью,
И книжек больше не дар...
Нашла, тоже мне, добычу с глупостью,
Превышающей твою раза в три!

АНДРЕВЕНЕЮ...
Андревенею.
Андревеню.
Есть у нас в венах общее.
И общее "ню".
Андреевею.
Парю. Парю.
Ты уезжал.
Я оставалась.
В баре "Пар"
Нам пара часов
Всего, как на вокзале,
Осталась.
Я гладила голову бритую
Твою.
Я попала под твои биоритмы,
Пульсирующие 
В раю.
Пусть на моих коленях грешных
Лежит поэтической лабораторией своей,
Я сделаю ему занавесочки от света
Из своих низпадающих кудрей.
Я буду гладить его нежно
И в губы целовать.
Вместе в этой жизни
Нам никогда не бывать.
Только колени, замотанные в шёлковое 
Пальто,
Могу подставить вместо думачек,
И, потом,
Уснуть, ни о чём не думая,
Растворившись тварью растёкшейся 
На простыне моё никто...

БЕЗДОМНОСТЬ
Мне  не хочется жить,
И чем веселее утро,
Тем больше слёзы в глазах
Выдавливаются из моего нутра.
Есть врождённый невроз у меня -
Я хочу
Избавиться от
Космической бездомности.
Я хочу
Знать,
Что место есть,
 Где
Я могу пребывать
В безнаказанной томности.
Но, увы,
Этого места нет
Нигде,
Всюду в гостях я.
Мне говорят:
- Иди к себе домой!
А дома нет у меня,
Всюду
У чужих в когтях я.

С ВЫСТАВКИ ВОЗВРАЩАЯСЬ...
Есть Ява золотая.
Есть якорь золотой.
Опять иду с тусовки
С кудрявой головой.
Опять несу листовку
О 
Художнике, -----,
Не запомнила, как его звать,
Для того, чтобы о нём, мудозвоне,
Какую-нибудь хренотень
В газетку написать.
И зачем это делать?
Он скушной такой!
Он не доставил мне на фиг  никакого удовольствия,
И воняет от его искусства замогильной тоской!
Он воспевает в своих картинах
Непонятное что-то дерьмо,
Я всё это уже раз сто видела,
Всё это сто раз уже было,
Это не смешно и не стрёмно!
И находит же деньги
На кисточки, краски и холст,
Жена его зовёт своим птенчиком,
А он рисует какой-то душевный понос!
Ему средств хватило,
Чтоб устроить фуршет.
Если б вина не налили,
Я бы заснула под его
Лилипутскими миниатюрами,
Сама, как лилипутский портрет!

НА ЗАЛИВЕ
На заливе,
Где на берегу-
Ил и ивы,
Пиво пили, 
Говорили,
Были счастливы...
Пиво – в роз-лив,
Ивы- в рос-сыпь!
Водки долили,
Количество ив 
Прибавили.
А потом,
Обливаясь потом,
Потрясали ивы 
Гоготом...
В ил упали,
Ивы и ил исчезли совсем,
Когда совсем мы пьяными стали...
Проснулись - кругом виллы...
Где залив? Где ил? Где ивы?
И были ли мы счастливы?

В ЯХТ-КЛУБЕ
Ты такая большая, красивая,
Никого не нашла.
Напилась в компании пьяная
И куда-то в потёмки ушла.
И лежишь ты под белою яхтою,
На снегу, без трусов,
И бормочешь, упрямая,
Как бы песню без слов.
Ты из высшего общества,
Метр восемьдесят.
Ты заставила нервничать
Человек пятьдесят.
Тебя зам по культуре
Отправляет домой.
- Леди, в вашей натуре
Наблюдается сбой!
Отчего из яхт-клуба
Убежали во тьму!
Лена, вы нас не любите!
Отчего, не пойму!
Лена в дрёму морскую
Погружается вновь.
Её сердце тоскует,
Оно просит любовь!
Даже сто тысяч долларов
Не спасут от тоски.
Когда хочется столяра,
Ананасис – прости!

ТАКАЯ ЖИЗНЬ
О, Влад,
Ты изменить хотел, мне говорят,
С каким-то странным и большим самцом!
Какого хрена!
Неделю лишь назад
Описывал ты мне тусовку геев без восторга.
Какого хрена ты полез к нему,
К богатому и толстому еврею!
Он, тихий и спокойный человек,
Был изумлён твоим неадекватным поведеньем.
Высокий, мускулистый, на лысо обритый,
Чего ты захотел от этой кучи интеллекта?
Зачем тебе всё это? А, скажи?
Тот человек, мне говорят, был возмущён,
Но деликатен.
Он, с виду рыхл и неопрятен,
Был крепок и силён.
Он - как медведь пещерный,
Ты - как хищный птеродактиль.
Он заломал тебя, связал верёвкой, чтобы усмирить.
Ты путы рвать пытался и грозился
Овладеть им иль его убить.
Стоял он над тобой огромный, толстый, жирный,
А ты, с костистым черепом своим, несмирный,
Всё скалил зубы в ярости, хотел верёвку перегрызть.
Вот такая жизнь.
Он с доброю улыбкой на устах тебя пытался образумить.
Ты извивался, голый, в путах, словно белый угорь.
Потом взмолился: "Развяжи!".
Он не развязывал. Такая жизнь. 

В СТИЛЕ  художника  КАБАКОВА
И стая крепких жеребцов
Сошла ко мне как бы с плаката.
- Не умирай,- сказали мне ребята.
И я ответила, как пионер:
- Всегда готов!
Всегда готов к труду и обороне!
Пусть тетя Смерть, жестокая хавронья,
Мне в форточку суёт слюнявый свой пятак.
Есть у неё родная половина,
Резвящийся и хрюкающий хряк!
Танатос с Эросом в обнимку,
Как пьяные, блуждают по степи.
Есть в льющейся вовне крови
Свидетельство о жизни и по ней поминки.
Там, на горе, стеклянный гроб,
Он посвящается царевне.
И комсомольцы водят хоровод,
И старики танцуют вдоль деревни.


ОДНАЖДЫ
Я однажды проснулась
Посреди двух самцов.
Оба были прекрасны 
Среди утренних снов.
Я обоих любила.
Оба были милы.
Я двоих утомила
Среди ночи золы.
Солнце в окна смотрело.
Я смотрела на них.
Мне двоих было мало.
Мне хотелось троих.
А потом я проснулась
На постели одна.
В окна дули метели
Из январского дна.
Виновата в том жадность.
Всё ушло, словно дым.
Лучше были бы двое,
Но один за другим.
Или лучше не двое,
А надолго - один,
И любил меня б просто,
Словно простолюдин.
О, к чему эта нега
Шелковых простыней?
Может всё-таки двое?
Будет им веселей?
А ещё лучше трое
Превосходных парней...
За окном снова солнце.
Я среди простыней.

ОПАРЫШ
Приятно, как тихий опарыш,
Жить без жестокой борьбы.
Лежишь, и тихонько кусаешь
Гнилые в округе гробы.
Лежишь, и тихонько мечтаешь,
О том, что ты царь и божок, 
Никто не посягает
На твой ноздреватый кусок.
Никто не претендует
Забраться в твою конуру
И скинуть с пригретой постели
В жестокий мороз поутру.
Приятно как тихий опарыш
Борьбы никакой не иметь,
Ни с чем не имея сравненья
В незнании умереть.

А. Р.
Ты прижал моё начинающее разжигаться тело
К себе своими крепкими руками,
Мы прикоснулись сердце к сердцу
И переплелись ногами.
Я шептала тебе: "Надень презерватив".
Ты молчал. Мы погружались,
Как безумные, в любовную тину.
Я знала, что когда ты войдёшь в меня,
Возможно, в этот миг, мы оба взойдём на гильотину!
Так, наверное, вставлял
В бункере Гитлер в Еву Браун.
Так ещё бы вставить мог в учительницу
Вышедший из под контроля даун.
Я не могла тебе не дать,
Такому тонкому, талантливому и прекрасному,
Даже если бы ты имел
Подозрительную для здоровья окраску.
Я бы выбрала тебя из ста тысяч мужчин,
Художников, зэков, бизнесменов и политиков.
В моём сердце был некий бензин.
Мне хотелось, чтобы он был выпитым.

В ПАРАДНОЙ
В парадной стояла страшная вонь.
Она с каждым днём нарастала. 
Наверное, кошечка в подвале умерла,
И тело её на куски распадалось.

Но каждый проживающий в подъезде знал,
Что не может так ужасно пахнуть кошка.
Каждый в глубине души предполагал,
Что в подвале человеческий труп угнездился надёжно.

Всем было страшно сойти на три ступеньки вниз.
Люди бежали наверх, закрыв носы воротниками.
Внизу, несомненно, находился сюрприз,
И сам он никогда оттуда не уйдёт ногами.

Борьба длилась долго – кто- кого,
Но бедный труп победил равнодушие.
Из соседнего подъезда на запах пришёл управдом,
Открыл дверь, и все застыли от ужаса.

Красивый парень лет тридцати,
В хорошей одежде, лежал убитый.
Он уже почти превратился в слизь.
Он, безусловно, был из мира элиты.

Красивая женщина, блондинка управдом,
Из бывших валютных проституток в отставке,
Без свидетелей, зажимая рот платком,
Обыскала человека в резиновых перчатках.

Увы, не награждён был её героизм.
Убитого уже кто-то давно обшарил.
Красавица долго отмывала слизь
И обливалась французскими духами.

Жильцы позвонили в милицию, в морг,
А также в эпидстанцию,
Жалуясь на удушающий смог
И на разлагающуюся субстанцию.

С жильцов подъезда потребовали хороший куш
За то, что трупаря вывезут к вечеру.
Каждый заплатил по сто рублей.
Ужасно воняло. Делать было нечего.

- Мы не убивали этого пацана,-
Жаловались встревоженные люди.
- Почему мы за него должны платить?
- Не заплатите, ещё два дня нюхать будете!

Так усопший жильцов наказал
За пассивность и равнодушие.
Все помнили тот миг, когда он мёртвым стал.
Он просил о спасении, но его не послушали.

НЕ ЖАЛЕЮ
Моим первым мужчиной был университетский преподаватель.
Он был старше меня на двадцать лет.
Он не научил меня многому 
	в своей холостяцкой квартире интеллектуала.
Он был библиофил и злющий диссидент.

Второй мужчина был одиноким развратным художником.
Он захотел нарисовать мой портрет.
Я догадывалась, к чему это приведёт,
Но сознательно не сказала ему "нет".

Третий был одноклассником будущего президента Путина.
Он был лысый, но вокруг лысины носил много кудрей.
К тому времени он пять лет провёл в колонии,
От чего стал тоньше, привлекательней и мудрей.

У него был дружок и тоже одноклассник Путина, 
По-видимому, предтеча Митьков.
Он писал диссертацию по химии,
Носил на волосатом теле тельняшку
И был похож на полосатого шмеля, пугающего мотыльков.

Четвёртым был друг того кудрявого зэка,
Тоже алкоголик и художник, но только вдвойне.
Они из-за меня дрались на перочинных ножичках,
Резали друг другу картины,
Меня проклинали их бывшие жёны,
Юность моя проходила как на войне.

Я могла бы стать женой преподавателя,
И жила бы сейчас с ним в Риме,
Или женой развратного художника, 
Занимаясь лечением сифилиса и гонореи.
Но почему-то этого не произошло,
И живу я в Дачном, в хрущёвской квартире,
И не имею своей художественной галереи.

Я могла бы теоретически быть на месте Людмилы Путиной.
От нереализованных возможностей я злюсь и зеленею.
Но я стала Ириной Дудиной.
И это тоже не плохо. Я ни о чём не жалею.

ИЮЛЬ
Приятно в купальнике мокром
Идти по лесной тропе.
Ромашки застенчивым оком
Мигают, оторопев.
Ирисы над прудом склонились,
Мерцает в траве гравилат.
В воде лучезарной и тёплой
Как пух утята скользят.
Дорога, о, кожа рептилий,
Вся в трещинах старых морщин.
Её долго мяли и били
Двуногие стадом своим.
Покровы наружные липы
Зато отпечаток хранят
Волны извилистых линий,
Подаренной стайкой наяд.
И ствол, вылезая из мшистых
Подмышек землетравяных,
Весь в плесени, белой и чистой,
Прельщает младых муравьих.

МОЗГ
Мой серый брат, мой серый мозг.
Ты мёртв, как мясо КАМПОМОС!
Ты тучей серой, словно слон,
Заполонил весь мыслесклон!
В сей бесприютной серой массе
Хотя б одна искра зажглася!
О, эндорфины! О, гормоны!
Причина мира в вас гармонии!
Моноаминовая оксидаза!
О, соблазнительница, о, зараза!
Пора тебе бы  выделяться,
Мне надоело  на спине валяться!
Мне надоел нейроновый засос.
Дивану от него пришёл износ.
Я за рабочий и весёлый мозг!
В него войдёт пусть НАРКОМПРОС!

***
Да приросла я на фиг к этому дивану!
Пустила корни, ветки зацвели.
Кот истерзал диван когтями.
В его щелях микробы завелись.

ИЗ ТЮРЬМЫ
Ура, я вышла из тюрьмы!
И две сокамерницы старые со мною.
Сёренокьеркегоровые сны
Мне снились, Сартр с Монтескьёю,
Ларошфуко и педераст Фуко,
И Деррида, Блаватская с Бёмою,
Не отличая Я и Мы,
Я попрощалась с каждою блядёю...

ЧЕЛОВЕК И ЧЕРВЯК
Человек похож на червяка,
Когда голый и бледный лежит под одеялом.
Но при этом в нём по кольцам бежит кровь.
Он горяч и покрыт тёплым паром.

В его маленькой костистой голове
Что-то тяжёлое концентрированно происходит.
Он мыслей копатель и ловец.
Он по производству  желаний заводик! 

ИРА
Исследую
Рай-
Ад.
Следую,
Ай,
Тому, чему
Рад!
Отчего рад-
То ведёт
В ад.
То,
Отчего трудно,
Нудно,
Ай-
То ведёт
В рай!

МАЛЕНЬКИЕ СТИХИ
 
Она его так любила,
А он любил смерть.
Она о жизни просила,
А он говорил: "Неть!"

***
 Принцесса Нури изнурённо
Взирает на принцессу Гиту.
Та, отравевовлённо
Глядит с опаской в чай Ахмад.
А я люблю, блин, лимонад.

***
Запах машины -
Запах мужчины
В форточку прилетел.
Где ты, машина,
Где ты, мужчина,
Узор из вас в глазах пестрел...

***
Я для тебя - трупарь. 
Ты для меня - алтарь.
Меня для тебя нет.
Ты для меня - свет.

***
И в лучезарности жасминовой
По стали двигался эсминец.
Зияло солнце в огненной дыре.
И люди маялись в эсминце,
Как рыбы крупные в ведре.

***
Какая лень, какая слабость
В моей крови!
Меня, наверно, ночью поимели
Невидимые миру упыри...

***
Уж утро наступило.
Прикрой свой скромный уд.
Пора тебе, мудило,
Начать полезный труд!