ЕЛЕНА ДУНАЕВСКАЯ
СТИХИ

*  *  *

Румяную и розовую харю
С кустодиевско-сталинской ухмылкой
Приятно видеть русскому еврею,
Затем я и приехала в Москву.
Так восхититься хочется, но нечем:
Конфетки и бараночки знакомы,
Еще знакомей рытвины и ямы,
Саднящие и бурые, как будто
Здесь кто-то рвет и не вставляет зубы
Угрюмому подземному дракону
Или вставляет зубы пустоте,
Которая вот-вот проглотит солнце,
Румяное, с морозною ухмылкой,
В овчине и в кирзе. Конец цитаты.
Ну что же, улыбайся, мертвый дом.


* * *

Принцесса-горбунья сидит у окна
И рыцаря ждет.
Плетет кружева кропотливо она
Весь день напролет.

Вся комната в сложных ее письменах,
В лучах, в паутине.
Принцесса-горбунья сидит у окна,
Мечтает о сыне.

И каждую полночь парит на метле
Красотка-колдунья,
В шкафу позабыв полудетский скелет
Принцессы-горбуньи.


* * *

Как хлещет холодом в разбитое окно!
И письмена, похожие на ветки,
Твердят (значенье пусто иль темно),
Что в доме поздно подбирать последки,
Что здесь одни окурки и объедки,
Что умерли хозяева давно.

Как хлещет свет в разбитое окно!
И ты на нем, беспомощный и голый,
Стараешься свой срам прикрыть глаголом,
Твердя, что ты с глаголом заодно,
Но, словно копья, пригвождают к полу
Тебя лучи сквозь ветхое рядно.

Пора вставать, пора идти на дно,
Нет, по миру с бесформенной котомкой.
Потомки скажут, что одни подонки
Крутили здесь и ставили кино,
А я скажу: где рвется, там и тонко,
И, может быть, с небес душа ребенка
Смеется нам в разбитое окно.



* *  *

На прошлое надо смотреть с самолета:
Квадратики - зелень и медь.
А то приземлишься в такое болото,
Что будет уже не взлететь.

На прошлое надо смотреть в кинозале
И знать, что ты выйдешь на свет,
И чтобы снаружи друзья рассказали,
Что правильно снято, что нет.

Но прошлое смотрит пустыми глазами,
Как город оставленный твой,
И стены глухие расходятся сами
На оклик: "Эй, кто тут живой!"

И сердце клекочет, как сокол на мыте,
И угли клюет из руки.
И призраки едут в разбитом корыте,
Как в облаке, выше реки.

И ведьма, что пишет на простыне мелом,
И рыцарь верхом на печи,
И девочка-вишенка с крошечным телом
Плывут и поют мне в ночи.

Я знаю, что ведьма возглавит правленье,
Что рыцарь сторгуется с ней,
И девочка-вишня забудет про пенье
В их нищем театре теней.

Но губы округлы, но звуки протяжны,
Обиды водой унесло,
И добрый горбун улыбается важно,
И держит, как лютню, весло.

И я погружаюсь в соленую реку:
Тепла и блаженна вода,
И в розовом небе счастливый калека,
И лютня, и рядом звезда.


* * *

Я щепка у сваи, на мутной волне,
И бабочка крылья сложила на мне,
И хлипок мой беленький парус,
Как слов обветшавший стеклярус.

Обтрепаны крылья, подмокла пыльца,
Мой символ души не имеет лица,
И стертые, жалки страницы,
Как  в бусинках  тусклых тряпицы.

Ты шила неплохо, но прелая ткань
Под острой иглой превращается в рвань,
Ты штопала - нервы и жилы,
Но нервов и жил не хватило.

Ну что же, кончать эти игры пора:
Узоры по краю, а в центре - дыра,
Но если в нее заглядеться,
Увидишь фигурку в зеленом плаще
Бредущую в гору, на горном хряще
Поющую песню из детства

О том, что жалеют детей и собак,
И голубизна подает тебе знак,
Сулящий любовь и удачу,
А если она и обманет тебя,
То как бестолковая нянька - любя,
Чтоб ты не икала от плача.


* * *

Черная змейка - браслет на руке моей,
Черная змейка - на жизни твоей кайма.
Черная змейка рожала тебе детей,
Черная змейка сводила тебя с ума.

Черная змейка укатится колесом,
В сказке, а в жизни опять вздорожал овес.
Дочери воздуха плакали над овсом,
Дочери воздуха гнали коней в извоз.


* * *
     
Все сбывается там, в королевстве Нигде,
Где ночуют закат и восход.
Пусть надежды плывут, словно хлеб по воде,
Может, кто-нибудь их подберет.

Ты  прекрасная дама - целую подол,
Ты гимнастка - латаю трико.
Лишь бы виделся призрачный твой ореол
В паутине дождя над рекой,

В пятнах нефти и в скулах иссеченных стен.
И как должно хромому пажу,
Буду ждать, и не брать недостойных подмен,
И не ведать, кому я служу.

Ну и что? Мне не нужно другой правоты,
От других мне не нужно щедрот.      
Ты меня не звала. Мои руки пусты.
Жизнь прошла у закрытых ворот.

Но за смех, за летучую поступь твою
И небесный покой на челе
Я бессмысленной службе хвалу пропою
Хриплым горлом, губами в земле.



* * *

Худший из призраков видел Йейтс:
Распялка, на ней - пальто 
Тебя спросили: «А кто ты есть?»
Ты отвечал: «Никто».
Тебя спросили: «Зачем ты здесь?»
Ты отвечал: «Прости.»
Тебе сказали: «Ты можешь сесть.»
Но ты предпочел уйти.
Нашел ли ты выход и стал ли зряч -
Лишь Богу известно то...
Что  там  на вешалке? Белый плащ?
Он  не страшней пальто.


* * *

Вот тебе старый  Домбай, 
Вот тебе Новый Завет.
Едет по рельсам трамвай,
Зная, что рельсов-то нет.

Лыжи в клозете висят,
Дети в Сиэтле давно.
Если тебе пятьдесят,
Все про тебя  решено.

Голуби, снег, нищета.
Смерти, как грохот  лавин.
Вот и ликуй, сирота, 
С этим один на один.

Вот и не жди новостей
И вспоминай, словно бред,
Сколько надето идей
Было на этот скелет.

Вот и пляши на ветру,
В платье прорех не латай.
И, как чужую игру, 
Вспомни вальсок про Домбай.


* * *     

Вновь вечер, циркач, обманщик,
Жонглирует огоньками,
И ты ему улыбнешься,
И скажешь: "Красиво лжет", -
И вновь войдешь в балаганчик
Размеренными шагами,
Хотя давно уже знаешь,
Чем надо платить за вход.

Как статуя командора
Среди молодых и глупых
Следи игру стихиалий,
Раскрашенную вуаль.
Оскалит работник сцены
В улыбке стальные зубы,
На рукоять наляжет,
И заскрежещет сталь.

Ты не попадешь в колеса,
Тебя Минотавр не тронет,
Чудовища пожирают
Глупых и молодых.
Пускай молодые пляшут,
Убитых  своих хоронят.
А ты уходи, как призрак,
Как мертвый  среди слепых.


* * *

Уже написала о мертвых друзьях,
Почти разлюбила живых.
Уже поняла, что дела мои – швах
И жизнь обойдется без них.

Старушечку-таксу в попонке ведут,
Хозяева любят ее.
А мой-то хозяин невнятен и крут,
И нудит, и  гонит свое.

И теплая, черная осень стоит,
Где листья – как слезы из глаз.
Я Рим и Париж вместо мертвых моих
Сумела увидеть хоть раз.

Чужими ногами вошла в Ватикан,
С чужою душою – в Д’Орсе.
И если хозяин имеет свой план,
В нем слезы подобны росе.

Ее розоперстая Эос несет
По желтым страницам небес,
Закат провожая, встречая восход
Ушедших со славой и без.



* * *

А подлинной жизни тебе не покажут,
И занавес Майи так грубо раскрашен.
За ним – лишь звериная морда в погонах.
Всегда экономит она на прогонах, 
На красках, на воздухе, свете и пище.
Она ухмыльнется: Ну что мы там ищем?
Какие прозренья? Какие слиянья?
Завеса полярного вспыхнет сиянья, 
И строй отражений, что грезился Шелли,
За нею исчезнет. И снова качели:
То вправо, то влево, то джаз, то гармошка,
И харя мигает: здесь все понарошку,
И некогда вспомнить под лязг дребезжащий,
Что кровь в этой пьесе была настоящей.