НИКИТА ЕЛИСЕЕВ
КОЛБАСА И ОФЕЛИЯ
(или Рассуждения о "Зависти" Юрия Карловича Олеши)

Отрубленная ветвь. Первое, с чем мы сталкиваемся в романе Олеши после шокирующего наглого зачина: "Он поёт по утрам в клозете" - это - отрубленность, отрезанность. Точнее - отрубленность, отрезанность, отломанность ветви. Идеологическое в романе соединено, сцеплено с эстетическим. Идеологический конфликт решается на эстетическом уровне, на уровне кожи, физиологии, едва ли не секса. Зависть в романе - физиологична и классова, кожна. Кавалеров разглядывает голого Андрея Бабичева. "Нежно желтело его тело. Свиток чужой судьбы развернулся передо мною. Прадед Бабичева холил свою кожу, мягко расположились по туловищу прадеда валики жира. И самым важным, что вызвало во мне торжество, было то, что на пояснице его я увидел родинку, особенную, наследственную дворянскую родинку, - ту самую, полную крови, просвечивающую, нежную штучку, отстающую от тела на стебельке, по которой матери через десятки лет узнают украденных детей. "Вы - барин, Андрей Петрович! Вы притворяетесь!" - едва не сорвалось с моих уст". Олеша очень точно понял парадокс революции... Или - плеоназм революции? Революция - это переворот, буквальный перевод с латыни - вращение. И то, что до революции было знаком спасения, точкой хеппи-энда ( родинка, по которой матери узнают украденных детей ), после революции оказывается сигнатурой гибели - дворянское происхождение, барство прадеда. Тот же ( революционный переворотный, вращательный ) фокус Олеша демонстрирует в финале "Трёх толстяков" - счастье наследника Тутти в том, что он никакой не наследник ( его бы расстреляли). Он похищен у бедной незнатной женщины. Он - не дворянин по наследству. Совсем другое дело - Андрей Бабичев. Дворянин, настоящий, родовитый, но ... "Но он повернулся грудью. На груди у него, под правой ключицей, был шрам. Круглый, несколько топорщащийся, как оттиск монеты на воске. Как будто в этом месте росла ветвь и её отрубили. Бабичев был на каторге. Он убегал, в него стреляли". (Курсив мой - Н.Е.)

Строение прозы Юрия Олеши - грубо символично, едва ли не аллегорично. Проза Олеши ложится под толкователя чересчур покорно, профессионально. ( Покорность, естественно, обманчива; профессионализм - нет ) "Шрам", "оттиск монеты на воске" - тоже знак, титло, но это - знак спасения, знак будущего, а не прошлого. След от пули стирает, уничтожает дворянство Бабичева, его родинку, по которой матери спустя много лет узнают своих украденных детей. Андрей Бабичев - Homo Novus, новый человек на новой земле, ничто не связывает его с прошлым. Прошлое для Андрея Бабичева - его дворянство, поэтому родинка, дворянская родинка расположена на спине. Это прошлое - стёрто, отрублено будущим, революцией, социализмом, поэтому шрам - на груди, поэтому про этот шрам сказано: "Как будто в этом месте росла ветвь и её отрубили". Что за ветвь росла в этом месте? Ветвь генеалогического древа. Её отрубили выстрелом. Нет дворянина Андрея Бабичева. Есть комиссар - Андрей Бабичев. Через несколько страниц Николай Кавалеров говорит плачущей Вале: "Вы прошумели мимо меня, как ветвь, полная цветов и листьев". Фабула романа сплетена, соединена с метафорами. Андрей Бабичев собирается увести Валю от её отца, своего брата, Ивана Бабичева. Он хочет отсечь Валю от дворянского, семейного прошлого, так же как и он сам себя отсекает. Он отрубает от рода Бабичевых ещё одну ветвь, дочь своего брата. Он помогает ей выйти замуж за нового человека, "человека-машину", Володю Макарова. Метафора "ветвь, полная цветов и листьев" - оправдана идеологически и фабульно. И потом она просто - красива. Диада волит триады. Олеша дорабатывает образ. В конце концов, не одни Бабичевы в романе - дворяне. Кавалеров - тоже "отломанная ветвь", только его "отламывает" не пуля, как в случае с Андреем Бабичевым, не любовь, как в случае с Валей... нет - пощёчина! Заслуженная пощечина клеветнику и сплетнику. Дворянская - заметим - пощечина, разом выбрасывающая "получателя" из круга порядочных людей, ну и дворян, разумеется, тоже. "Не так всё просто, - говорю я, прижавшись к косяку (...) - Вы уезжали, Володя, а в это время товарищ Бабичев жил с Валей. Пока там четыре года Вы будете ждать, Андрей Петрович успеет побаловаться Валей в достаточной степени..." Я оказался за дверью. Половина лица была анестезирована. Может быть, я не почувствовал удара. Замок щёлкнул надо мной так, "точно обломилась ветка, и я свалился с прекрасного дерева, как перезревший, ленивый, шмякающий при падении плод " (Курсив мой - Н.Е.) Дворянство, дворянская культура, вообще всё прошлое - кончились. Их нет. Сильные люди - Андрей Бабичев, Валя - сами "отрубают", "отсекают" себя от дерева дворянства, чтобы не шмякнуться при падении, "как перезревший, ленивый ... плод", а люди слабые, вроде Кавалерова, ждут, пока им врежут да так, чтобы "ветка обломилась...". Так в тексте. Но есть ещё - биографический фон, то, что иногда называют затекстом, который делает "Зависть" одним из самых таинственных и притягательных текстов русской литературы XX века. На этом фоне метафора "отрубанности, "отрезанности" - срабатывает ещё жестче, ещё жесточе, но и двусмысленнее.

Прототип. После книги Катаева "Алмазный мой венец" некоторые секреты "Зависти" стали секретами Полишинеля. Прототипом Андрея Бабичева был гениальный поэт, руководитель издательства "Земля и фабрика", большевик и украинский дворянин Владимир Нарбут. Нарбут увёл у Олеши любимую женщину (ту самую, из-за которой Олеша остался в Советской России, а не уехал вместе с отцом и матерью в тогдашний польский город - Гродно) - Серафиму Густавовну Суок. Во время гражданской войны Нарбуту отрубили руку. Отрубленная кисть Нарбута стала одним из поэтических атрибутов советской поэзии 20-х годов. "Чтобы кровь стекала, а не стихи с отрубленной Нарбута руки", - писал Михаил Зенкевич. Олеша не удержался, в тексте романа оставил мету, по которой можно было определить прототип. Описывается побег Андрея Бабичева: " ... бежали двое: комиссар и мальчик. Мальчик спас комиссара. Комиссар был огромен, мальчик - крошка. Увидевшие подумали б: бежит один - великан, припадающий к земле, и мальчика приняли б "за ладонь великана". (Курсив мой - Н.Е. ) Великан и бегущая рядом с ним ладонь - такой образ родился у Олеши, когда он думал о комиссаре, отрубившем, отрезавшем своё дворянское прошлое. Не шрам от пули, а культю вместо руки - вот что видит завидующий советскому вельможе нищий поэт. Завидовать было чему. Нынче републикованы ранние стихи Олеши. Они - откровенно слабы, безжизненны, вторичны. Рядом с ними - поэзия Нарбута, жизнь и смерть, жестокие, потные, плотские: "И кабану, уж вялому от сала, / забронированному тяжко им, / ужель весна, хоть смутно подсказала, / что ждёт его прохладный нож и дым?" Должно быть, такого рода стихи подсказали Олеше образ колбасника, мясника. Язвительность Олеши, едкость в уподоблении поэта - колбаснику, в этом непроговоренном, но подразумеваемом оскорблении: "Ты что же думаешь: ты поэт? Поэт, обращённый к плоти жизни, Рубенс поэзии? Державин? Как там у тебя в "Пасхальной жертве" индюки описаны? -"Шеи с ожерельем, / подвешенным, как сизые бобы, / вот тут же, тут, пред западнею-кельей, / обрубят вдруг по самые зобы, / и схваченная судорогой туша, / расплёскивая кляксы сургуча, / запрыгает, как под платком кликуша, / в неистовстве хрипя и клокоча..." - нет, это не поэзия, это знаешь на что похоже? " - "Вечером я корректирую: Так собираемая при убое кровь может быть перерабатываема или в пищу, для изготовления колбас, или на выработку светлого и чёрного альбумина, клея, пуговиц, красок, землеудобрительных туков и корма для скота, птицы и рыбы".- Олеша словно бы оскорбляет соперника: "Ты - не поэт, ты - мясник, колбасник. Твои стихи не стихи, а инструкция по убою". Разумеется, выговорить такое Юрий Карлович не решался. Не настолько же он был Кавалеровым. Один только раз Олеша проговорился. Когда его спросили: "Почему Вы сделали своего большевика, Андрея Бабичева, - колбасником? Почему выбрали такую профессию?", он ответил с неожиданным простодушным ехидством: " Конечно, он мог быть, например, издателем, верно? Но мне показалось это так скучно. Ну что издатель? Кипы бумаги, рулоны бумаги, запах клея - мертвечина. А колбасы, мясо! Это же сама жизнь! Сама плоть!"

Биографический фон позволяет обнаружить зловещую насмешку там, где ожидается патетика и пиетет. Угроза спрятана там, где полагается быть хвале. "На груди у него (...) шрам. (...) Бабичев был на каторге. Он убегал, в него стреляли " ( Курсив мой - Н.Е.) Но позвольте, если человек убегал и в него стреляли, то как же шрам-то окажется на груди? Очевидно, Бабичев убегал спиной вперёд? Был всего один человек, кто почувствовал двусмысленность следа от раны Андрея Бабичева, правда, звали этого человека Аркадий Белинков. Он даже поспешил съязвить: мол, движется в будущее Андрей Бабичев спиной. Непонятно, понимал ли Аркадий Белинков, насколько был прав? Или он случайно выговорил истину? Понимал ли Аркадий Белинков, к чему, к какой пропасти движется большевик, участник гражданской войны, крупный хозяйственный руководитель времён нэпа?

Нет никаких оснований предполагать, будто у Андрея Бабичева будет иная, чем у его прототипа судьба. Владимир Нарбут был арестован в 1936 году. Трагически погиб в марте 1938... Но до 36-го года ему довелось испытать ещё кое-какие, мягко говоря, неприятности. Эти неприятности вынуждают вспомнить детали, которыми с любовной ненавистью обставил своего Андрея Бабичева Юрий Олеша, - речь идёт о том самом, об отрубанности революцией дворянского прошлого комиссара. Комиссар - чист. Угрозы Кавалерова - бессмысленны. Кавалеров не сможет ни уничтожить, ни навредить Андрею Бабичеву. Так ли? Дело в том, что прототипу "колбасника", тоже пришлось спасать жизнь ... бегством. Или - почти бегством. И шрам от этого "почти бегства" был не в груди. Такой шрам надо было скрывать тщательнее дворянской родинки. Должно быть, Олеша догадывался, а может, и знал, что, спасаясь, Нарбут выбросил что-то посерьёзнее, поважнее кисти руки. "Пробираясь из Киева к красным через Екатеринослав и Ростов-на-Дону, Нарбут был схвачен деникинской контрразвведкой, приговорён к казни и вынужден подписать отказ от своей большевистской деятельности. Но отбитый конницей Думенко, конечно, сейчас же к этой деятельности возвращается [...] В 1928 году Нарбут был исключен из партии. "За сокрытие ряда обстоятельств, связанных с его пребыванием на юге во время белогвардейской оккупации", - сообщено в Литературной энциклопедии 1934 года [...] Немалую роль в "персональном деле" Нарбута сыграл конфликт с Воронским [...] Нарбут подал в ЦК заявление с обвинением Воронского в недопустимых формах полемики. В ответ Воронский раздобыл из-за границы документ, подписанный Нарбутом в деникинском застенке 1919 года".(Н. Бялосинская, Н. Панченко Косой дождь - В. Нарбут Стихотворения - М., 1990 - с.29-30, с.39) Александр Воронский был редактором журнала "Красная новь", в 7, 8 номерах которого за 1927 год печаталась "Зависть". Роман настолько понравился Воронскому, что был напечатан "с колёс", после первой читки. Материалы, готовившиеся в 7, 8 номера, были передвинуты. Катаев, присутствовавший при читке, вспоминает, как радостно фыркнул Воронский, едва лишь расслышал первую шокирующую фразу: "Он поёт по утрам в клозете". Узнал карикатуру на врага? Врага, принципиального настолько, насколько вообще возможна принципиальность во внутрипартийной борьбе? Нарбут был близок к Бухарину. Воронский - к Троцкому. 1927-28 годы - годы разгрома троцкистской оппозиции. Уходя на дно, хотелось зацепить кого-нибудь из "победителей-на-меньше-чем-час", что и было выполнено Александром Константиновичем Воронским.

Мне сейчас интересно не это. В конце концов, и троцкиста Воронского, и бухаринца Нарбута ждала одна и та же судьба. Мне интересна двусмысленность, влепленная, встроенная Олешей в текст. Гибелью грозит не дворянство, а как раз то, что - "он убегал, в него стреляли...". Чревато катастрофой не дворянское, но революционное, если хотите - сломанно-революционное. Вспомните угрозы Кавалерова - разоблачу, уничтожу, убью Бабичева, совершу отвратительное преступление. Вот начало романа: " ... главным, что вызвало во мне торжество, было то, что я увидел ... дворянскую родинку". Это - взгляд не просто завистника, но ... доносчика, уже вострящего перо, уже спешащего сообщить о "сокрытии ряда фактов от советской общественности товарищем Бабичевым". Тогда становится понятно, почему, описывая Андрея Бабичева, Олеша дважды поминает голову, отделившуюся от тела. - "... Голова Бабичева повернулась ко мне на неподвижном туловище, на собственной оси, как на винте", и "По галерее идёт кто-то. Окошки расчленяют идущего. Части тела движутся самостоятельно. Происходит оптический обман. Голова опережает туловище. Кавалеров узнаёт голову. По галерее проплывает Андрей Бабичев". Олеша очень хорошо знал историю Французской революции и прекрасно понимал, что такое якобинский террор, обрушившийся прежде всего на самих революционеров. Отделившаяся от туловища голова Андрея Бабичева - напоминание о ноже гильотины, нависшем над шеями всех, кто делал революцию. Весь вопрос в том, кто направит этот нож, кто подтолкнёт машину...

Перед тем как попасть в ГПУ, "король пошляков", создатель невидимой машины "Офелии", родной брат комиссара - Иван Бабичев - объясняет Николаю Кавалерову, что означает убить врага в новых исторических условиях: "Убейте его! Почётно оставить о себе память как о наёмном убийце века". "Наёмный убийца века" - двусмысленный троп. Век нанимает убийцу или кто-то нанимает убийцу века, убийцу времени. Так или иначе, но речь здесь идёт не только и не столько о физическом уничтожении, сколько об уничтожении - метафизическом, моральном. Кавалеров продемонстрировал, как это можно сделать: клевета, сплетня, разоблачение...( "Пока там Вы четыре года будете ждать, Андрей Петрович успеет побаловаться Валей в достаточной степени..." ). Кавалерову не поверили. Выгнали с позором, нахлестали по щекам. Но кто знает - не поверили этому, может, поверят чему-то другому? Иван Бабичев уточняет образ: "Прищемите Вашего врага на пороге двух эпох. Он кичится, он уже там, он уже гений, купидон, вьющийся со свитком у ворот нового мира, - он уже, задрав нос, не видит Вас, - тресните его на прощание..." Это сказано об Андрее Бабичеве, у которого на спине - дворянская родинка ( "прошлое" ), а на груди - шрам от пули ( "будущее") - поэтому он "на пороге двух эпох"; поэтому его легко "прищемить" на этом самом пороге тому, на кого он и внимания не обращает, презренному нищему богемному поэту, мечтающему о славе, жаждущему реванша.

Толстяки. Сюжетная схема "Зависти" - проста и насмешливо-прихотлива. Поиск настоящего наследника. "Жестокий отец" (Иван Бабичев) прочит в наследники Кавалерова. За него он хочет отдать свою дочку - Валю. "Добрый дядя" (Андрей Бабичев) на стороне влюблённых - Вали и Володи. Эта сюжетная схема знакома русским читателям со времён "Недоросля": Митрофанушка - Кавалеров, Валя - Софья, Милон - Володя. Всё становится значительно сложнее и интереснее, если обратить внимание на сцену знакомства Ивана Бабичева и Николая Кавалерова. "Пешеход шёл к зеркалу, появившись откуда-то сбоку. Я помешал ему отразиться. Улыбка, приготовленная им для самого себя, пришлась мне". Иван Бабичев - "король пошляков", "император подушек", организатор "заговора чувств" - появляется перед завистником Николаем Кавалеровым - из уличного зеркала. Кавалеров знакомится с Иваном Бабичевым - в зеркале. Таким нехитрым приёмом Олеша сообщает внимательному читателю: Иван Бабичев и Кавалеров - отражения друг друга, двойники. Только двойники особого рода. Иван Бабичев - гротесковый окарикатуренный Кавалеров. Сверх-Кавалеров. Или, если использовать фрейдистский жаргон, ОНО Кавалерова - вот кто такой Иван Бабичев. Олеша выстраивает образы по нисходящей: если Кавалеров - карикатура на него самого, его скверный, загнанный в подполье "мистер Хайд", то Иван Бабичев уже карикатура на Кавалерова. Тогда становится понятна взаимосвязь двух других персонажей - Володи Макарова и Андрея Бабичева. Только в этой паре гиперболой, гротеском оказывается Володя Макаров. Он оказывается - СВЕРХ-Я Андрея, его ангелом или богом, как угодно. Поэтому, кстати, Володя Макаров и лишён индивидуальных черт. У Сверх-Я какие могут быть индивидуальные черты? Да никаких! Чёрт - индивидуален, ангелы - всеобщи...

Ощущение недосказанности, недоговорённости остаётся от олешинской "Зависти". Как ни разбирай, как ни развинчивай этот текст, в какие не помещай его за-тексты и кон-тексты - он ускользает от толкования. Податливость, покорность толкователю кажущаяся. "Зависть" - непостижима, как человек. Она - органична. В ней нет сделанности программного произведения. В те поры, когда писалась "Зависть", сколько было написано самых разных произведений на тему "Интеллигент и новая советская власть", "Революционер на хозяйственной работе и не понимающий необходимость хозяйственной работы индивидуалист" - и ни одно из этих произведений не прошло испытание временем. В одном и том же номере вместе с "Завистью" Юрия Олеши печатался "Вор" Леонида Леонова, роман о комиссаре времён гражданской войны, во времена нэпа ставшем вором - не хотел быть "колбасником" человек. Можно понять и посочувствовать. Но "Вор" Леонида Леонова - в прошлом, а "Зависть" Олеши читается до сих пор так, что хочется выкрикнуть: "Вы ошибаетесь, Юрий Карлович, это не Вы - Кавалеров! Это я - Кавалеров!"

Брат Иван и его "Офелия". Почему - Андрей Бабичев? В фамилии важна её обращённость к женщине, к "бабе", ведь именно к ней обращена деятельность Андрея Бабичева. "Освободить женщину от домашнего рабства, сделать женщину равной мужчине" - вот пафос создателя "Четвертака". Вот почему имя Бабичева - Андрей - муж, мужчина, мужик. Превратить бабу в мужика - вот на что намекает имя-фамилия - Андрейбабичев (мужебаба). Противостоит Бабичеву - Кавалеров - кавалер, слабый, женственный мужчина. "Мужественная баба, сильная женщина" против "женственного мужчины, слабого мужика" - очередной революционной фокус, очередное "превращение" революции, которые Олеша обыгрывает в ещё одной фамилии. "Победительница" (соблазнительница) Кавалерова носит несклоняемую (мужскую) фамилию - Прокопович. Как в герое, мужчине (Андрее) спрятана баба, женщина (Бабичев), так и в бабе, мягкой, податливой, покорной (Аничка) спрятан мужик, мужчина (Прокопович)! Снова слабого мужчину (Кавалерова) побеждает сильная женщина, женщина-мужчина (Аничка-Прокопович). Но, конечно, подлинной, мучительной значимости достигает Олеша в имени брата Бабичева - Иван. Начать с того, что имя это очень важно для личной мифологии Олеши, теперь после "Ни дня без строчки" известной всем внимательным читателям текстов этого писателя. "... Я ... поляк и русский язык всё же чужой для меня, не родной. [...] Я помню, как отец однажды пожелал проверить мои успехи в чтении по-русски. [...] "Иван!"- кричит отец, рассердившись. - Иван!" Я произношу Иван с ударением на первом слоге, по-польски. "Иван!" "Иван," - повторяю я. "Иван! Иван! Иван!" Нет, я всё же произношу - Иван. Боясь, как бы в гневе не ударить меня, отец прекращает экзамен, я плачу. Я был ещё маленький поляк, и мне трудно повернуть в себе на новый лад то, что я воспринял с кровью". Польская, равно и детская темы входят в роман шаркающей походкой Ивана Бабичева. Он и леденец сосёт, как ребёнок, любящий сладости, самозабвенно до неприличия: "Он сосал конфетку [...] сквозь уголок губ сладким соком прорвался флюс леденца", он и гимназические, школьные проказы вспоминает так, словно намерен их продолжать и в дальнейшем. Он - выдумщик, хулиган и фантазёр, не взрослый, а попросту пожилой мальчишка. Он вспоминает о Польше за пивом. "Поляки говорят: у нас глаза пивного цвета". Иван - очеловеченное прошлое Олеши, гимназическое, южнорусское, польское, детское. Поэтому Олеша даёт этому герою типичное русское имя, которое так трудно было выучить маленькому поляку когда-то. Это словно бы напоминание себе: ты ведь помнишь, когда-то тебе уже пришлось пересаживать самого себя из одной почвы в другую. Ничего - удалось! Был поляком, неправильно ставящим ударение в русском имени Иван, а стал прекрасным русским писателем! Поднатужься ещё немножко, из недоучившегося русского интеллигента сделай из себя другого, иного человека, кажется, они это называют - советский человек. Наверное, это не труднее правильного ударения в слове Иван! Иван Бабичев - то, что Кавалеров (или Олеша) хотели бы преодолеть в себе. Напоминанием о том, что когда-то Олеше подобная операция удалась, служит имя - Иван. У Олеши были основания для того, чтобы пытаться вписать себя в новое, становящееся на его глазах и при его участии общество. Подобно своему другу и сослуживцу по редакции железнодорожной газеты "Гудок", Михаилу Булгакову, он предлагал Советскому правительству "честного без тени вредительства спеца". Но это всё - личное, скрытое от первых читателей "Зависти". Гораздо важнее другая сторона смысла имени - внеличная, общественная или скорее даже - мистическая: Иван - суть Иоанн. Предтеча, тот, за кем должен прийти кто-то. Он возвещает о приходе этого "кого-то". Самое жуткое и удивительное, что Олеше удаётся рассказать - снова окольно, неточно, приблизительно, многотолковательно - чей приход "анонсирует" новый Иван Предтеча. "Кавалеров закутал голову руками, чтобы ничего больше не видеть и не слышать. Но всё же слышал он позванивание. Машина поднималась по лестнице. "Я не хочу! - закричал он что было мочи. - Она убьёт меня!" Позванивание на лестнице - деталь вполне реалистическая и для 27-го, и для 37-го - даром, что появляется она в фантасмагорическом сне. Страх ареста, обыска, допроса - и куда как точно то, что страх этот связан с машиной, невидимой, непонятной таинственной, но ... машиной!

Никто из писавших о "Зависти" не вглядывался пристально в изобретение Ивана Бабичева. А зря! Это - квинтэссенция, скрытая главная сущность как программности текста, так и его органичности. На первый взгляд всё арифметически просто. Два брата - Андрей и Иван - противопоставляются на уровне их творений. Андрей Бабичев изготовляет нечто вещественное, материальное, плотное и плотское: строит "Четвертак" - аналог тогда ещё не существовавшего "Макдональдса", дешёвую и вкусную столовую для всех. А что делает Иван Бабичев? Смастерил невидимую, не то существующую, не то не существующую машину - "Офелию". Кавалерову выбирать: с кем он - с изобретателем "Офелии" или со строителем "Четвертака". Получается в точности по Сартру, написавшему философский трактат: "Бытие и ничто": Андрей Бабичев, Николай Кавалеров, Иван Бабичев - это "Бытие" (Андрей, "Четвертак") "и" (Николай Кавалеров ) "Ничто" ( Иван, "Офелия").

Пожалуй, ближе всего к тайне "Офелии" подошли первые советские критики, увидевшие программность, конструктивность, сделанность романа. "Офелия" для них была ударной силой "заговора чувств", организуемого Иваном Бабичевым, всем тем старым, эгоистическим, тщеславным, завистливым, что должно подняться против Homo Novus в душах людей. Поэтому машина и невидима; она неопределима, неопределённа, как неопределённы и неопределимы смутные скверные человеческие чувства, в которых сам человек ни за что не решится признаться себе, не решится назвать их. Позднее никто не писал об "Офелии", а между тем эта машина - вершинное создание Олеши-фантаста и Олеши-реалиста. Сам он признаётся, что в "Зависти" ощутимо влияние Герберта Уэллса, даже называет книгу английского писателя: "Человек-невидимка". Это кажется странным. Уж скорее "Война миров", но никак не "Человек-невидимка"! "...Смятённый человечек в пиджачке и кривом галстуке, прижавшись к какой-то жалкой городской стене, с ужасом смотрит на приближающееся к нему стальное щупальце марсианина" - так Олеша в "Ни дня без строчки" пересказывает одну сцену из романа Уэллса, но это же ... гибель Ивана Бабичева, такая, какой её увидел во сне Николай Кавалеров: "Иван повис на стене на широко раскинутых руках. Страшная железная вещь медленно двигалась по траве по направлению к нему. Из того, что можно было назвать головой вещи, тихонько выдвигалась сверкающая игла. Иван выл. Руки не выдержали. Он сорвался, котелок его покатился среди одуванчиков. Он сидел, прижавшись спиной к стене, руками закрыв лицо. Машина двигалась, срывая на ходу одуванчики. [...] [Кавалеров] увидел Ивана, приколотого к стене иглой. Иван тихо наклонялся, поворачиваясь вокруг страшной оси". И всё-таки Олеша настаивает: не "Война миров", но "Человек-невидимка" и - специально - бродяга Марвелл, которому чудом достались бумаги изобретателя Гриффина, - вот что помогло ему придумать "Офелию". Всё очень просто - в финале романа Уэллса Марвелл бормочет о какой-то ошибке Гриффина. Какой? Олеша понимает, что имеет в виду уэллсовский герой: надо было сделать невидимым не себя, а подвластного тебе робота-раба - вот тогда ты будешь воистину непобедим! "Офелия" - невидимая, несуществующая-существующая машина-пошлячка, сентиментальная негодяйка - одна из лучших шарад Олеши. Внимательно перечтите сцену, где впервые появляется "Офелия" - полуденный зной, неистовый свет, свист, раздавшийся неведомо откуда, "бродяга, вырванный охапкой из сна" улепётывающими стремглав от невидимого, несуществующего, но звучащего "чего-то" людьми - и вы узнаете все составные части античного предания. Иван Бабичев повёл Николая Кавалерова на приём к "Офелии" в "час Пана", когда солнце в зените, когда исчезают тени и свет становится слепящей тьмой. Свист, перепугавший визитёров, - свирель Пана, звуки которой ломали и не таких слабаков. Разбуженный бродяга, может, сам Пан и есть, мирно дремавший "в пещере нимф", покуда его не рассердили? Сила Олеши в его воистину протеической "ускользаемости". Может быть, так? А может быть, и вовсе не так - свистит мальчишка, взгромоздившийся на забор; бродяга и есть бродяга - а Кавалеров и Бабичев перепугались сдуру. Или не очень-то сдуру?

Отчего всё, что связано с "Офелией", так напоминает наркотические сны? Что это за удивительная машина, которая, по уверениям её создателя, "умеет делать всё"? (В раздражении, впрочем, он проговаривается. Он кричит брату - "колбаснику" о своём изобретении: "Мозг, полный снами, которые ты хочешь уничтожить!") Вот это уже вполне хорошо. Совсем тепло, как говорят в детской игре. Этот выкрик позволяет поставить новые вопросы. Почему Иван Бабичев называет свою машину "Офелией" - именем девушки, сошедшей с ума? Не потому ли, что его машина насылает безумие? Изменяет сознание? Набивает мозг приятными или жуткими снами, то есть действительно умеет делать всё, ибо тот, кто властвует над человеческим сознанием, властвует над всем. Телепатия? Гипноз? Наркотики? Вот это самое интересное и таинственное - история наркоторговли в России не исследована так подробно, как история наркоторговли в США. И зря. В конце концов, влияние наркотиков на историю России посудьбоносней будет влияния наркотиков на историю США.