НИКИТА ЕЛИСЕЕВ
ВОДОПРОВОД И ТЕОДИЦЕЯ
(Из цикла "Красота дьявола")

Коля колотил по клавишам. Рецензия получалась ничего, так себе, но чай не нетленку творим, про историко-пародийный, параноидально-детективный роман Харлампия Разлюляева "Тараканище" – пишем; пишем, словно пищим. И-эххх!

1.

"Стоит ли пересказывать сюжет этого историко-пародийного детектива, две линии которого сплетены неразрывно, но неслиянно, как водка и томатный сок в коктейле "Кровавая Мэри", как божественное и человеческое в Иисусе Христе?

Полубезумный историк сочиняет роман-исследование "Братья Кара-Романовы". Он полагает, что убийство Александра II было совершено с ведома наследника, будущего Александра III, стремящегося тем самым спасти Россию от конституции, а себе открыть путь к престолу, в сторону убрав новую жену папы и его детей от этого брака.

Не допустить коронации Екатерины III! Не допустить конституции и наследника, Георгия Александровича! Для этого все цели – хороши. В романе Желябов – незаконнорождённый сын Александра II, эдакий Смердяков, которому брат Иван (то бишь брат Александр) помогает значащим отсутствием, бездействием.

Поскольку "Кара-Романовых" пишет параноик, задача автора "Тараканища" упрощается донельзя – вали на психа, как на мёртвого! Всё – сойдёт…Чего он только не придумывает: от беседы Константина Победоносцева с Сергеем Нечаевым (Победоносцев признаётся в своём атеизме, Нечаев – в своей неистовой вере); до автомобиля, в котором Александр II мчится навстречу бомбам по проспекту своего имени, возникшему на месте засыпанного Екатерининского канала.

Параллельно этому сюжету в романе разворачивается другая история. В коммуналке гибнет соседка главного героя, историка, строчащего свой безумный роман. Начинается следствие. Следователи выходят на связи погибшей с мафией. Выясняется, что она – чуть ли не королева преступного мира, а в коммуналке жила так…Нервы пощекотать.

Однако историк случайно узнаёт истину. Причина преступления…в таракане. Вернее, в беззаветной дружбе мальчика, Игорька, и дрессированного таракана, по кличке Арнольд. Королева воров убивает Арнольда. И тогда Игорёк… Но дело не в нём, а в историке. Он понимает внезапно, какая глупость вся и всяческая конспирология.

Он понимает, что главное не заговоры и провокации, а случай! Непредскауемость жизни. Роман Харлампия Разлюляева можно было бы назвать гимном непредсказуемости жизни, если бы не двусмысленный финал…"

Коля проверил статистику. 2.425 знаков. Нормально. Больше и не надо. Двусмысленный финал сами узнают, если захотят. Коля устроился читать скучнейший длиннющий роман Мигеля де Унамуно под кокетливым таким названием "Мир посреди войны". Мол, не знаю, Лев Николаич, глубокоуважаемый Leo Tolstoj, как у Вас в России в 1812, а у нас в Испании в 1872-1876 годах во время гражданской войны было место миру.

2.

Коля понимал, что Унамуно пытался, как это по-научному? – сублимировать скорбь по умершему сыну в историософские рассуждения, но до чего же напыщено! И – самое главное! – Унамуно всеми силами старается вызвать у читателя симпатию к карлистам, испанским "вандейцам", поднявшимся против буржуев и либералов за короля и церковь, но ничего кроме раздражения и неприязни у читателя (который будет читать эту книгу) к лихим хулиганам и бандитам не возникает.

А положительный герой? Игнасио? Чистая душа! Дон Кихот! Бббандюган, прости Господи, в конторе ему, видите ли скучно сидеть! Не пострелять ли по родному городу из пушки? Не поиграть ли в войнушку не понарошку, а по-настоящему? Коля в раздражении отложил книжку, пошёл бриться.

Нет, нет, кое-что интересное из этой напыщенной скукотени вышелущивалось. Например, в рядах карлистов сражалось немало бывших парижских коммунаров. Феодальная реакция и коммунистическая революция подали друг другу руки на дальнем Западе Европы, задолго до того, как это произошло на европейском Востоке.

Тогда (в 1872 году) союз карлистов и коммунаров казался даже не артефактом, даже не случайностью – так…курьёз. И только сейчас становится ощутим грозный, зловещий смысл в братании "вандейца" с "коммунаром". Коля взбил пену и принялся намыливать подбородок.

Жаль, жаль, что роман Унамуно не был переведён на русский тогда; тогда, когда был написан! Какой бы статьёй разразился по поводу этого романа Ленин, этот сюрреалист политики. Как бы он на испанском-то литературном материале растолковал бы непонимающим диалектику революционной борьбы.

Коля с удовольствием вообразил ненаписанный текст: "Без организованной и направляющей силы (партии) революционная энергия угнетённых капитализмом масс, мелкой буржуазии (Гамбелу), крестьянства (Санчес), интеллигенции (Игнасио) может быть использована крайне реакционными элементами.

И тогда вместо революции во имя коммунистического "завтра" может грянуть бунт во имя феодального "позавчера". Пролетариату надлежит использовать опыт даже такого реакционного политика, каким был испанский Карлос V, и обращаться ко всем слоям общества! Тогда не революционная энергия масс будет использована феодальными генералами, но революция использует профессиональные знания феодальных генералов."

Коля отложил помазок и взялся за бритву. "А этот придурок? – подумал Коля. – Создатель "Тараканища"…Талантлив ведь несказанно, но спешит, спешит, а вот подумал бы, не торопясь, прочёл бы этого Унамуно – и сразу бы у него иная картинка нарисовалась бы. Без конспирологии."

И Коля, скобля подбородок, стараясь не порезаться, представил себе текст ненаписанного романа. Значит, так:

3.

Желябова не арестовывают. Очередное покушение срывается. Замученный вконец Александр II cоглашается на проект Лорис-Меликова. Проект оказывается ещё радикальнее. Созыв всесословного земского собрания, Думы, всякие там свободы – совести, слова, собраний. Александр отрекается от престола в пользу своего сына Георгия. Регентом при нём назначает хоть Белого генерала, Скобелева, хоть "победителя чумы" Михаила Тариеливича Лорис-Меликова.

А сам с давно и горячо любимой женой – в Женеву! – писать ню и мемуары. А что? "Мои встречи с поэтом Жуковским"? Тут-то и начинается. Желябов, Перовская, Тихомиров объявляют, что конституция ублюдочна, что выборы – фальсифицированы – словом: "мы продолжаем борьбу!" Александр Александрович Романов грозит "выблядку" Георгию, ставленику торгашей и либералишек.

По всей России вспыхивают крестьянские восстания под лозунгом: "За землю, волю и крестьянского царя!" Во главе повстанческих отрядов Баранников, Михайлов, Желябов. Крестьянский царь благословляет русских социалистов. Русские социалисты поддерживают крестьянского царя.

Достоевский пишет роман "Ангелы". Прототипом главного героя, Павла Дмитриевича Униженского, оказывается выпущенный из тюрьмы, несломленный, но христианизированный Сергей Геннадьевич Нечаев. Вместе с Константином Петровичем Победоносцевым он разрабатывает идеологическую программу восставших.

4.

И тут полило с потолка. Коля выскочил на лестничную площадку. Помахивая каким-то шлангом, вниз спускался водопроводчик. Он был пьян, весел и непоспешен. Испитое лицо его было интеллигентно. "Вы…Вы меня залили!" – догадался Коля. "Ни хрена подобного, – возразил водопроводчик, – мы канализацию прочистили."

"Да, – выкрикнул Коля, – у него, – он показал вверх, – прочистили, а меня залили!" Водопроводчик остановился, подумал. "Это жизнь, батя, – наконец, сказал он, – у кого-то чисто, а кто-то – в дерьме. Как иначе? Звони 07-59. Спросишь Ольгу Владимировну, домоуправа. Привет ей передавай…"

Коля слышал весёлое журчание в ванной, Коля потянул воздух носом. "Вы, – понял Коля, – Вы говном меня залили!" Водопроводчик не двигался. "Это – жизнь, – повторил он полюбившуюся ему мысль, – батя, это – жизнь! Если кто-то от чего-то освобождается, кто-то другой в это что-то погружается. Лавуазье, блин. Ломоносов…"

"Но почему, – Коля (весь в известке, мокрый, недобритый, бело-пенный, чёрно-липкий) в отчаянии опустился на ступеньку, – почему этим другим всё время оказываюсь я?" Водопроводчик встрепенулся, и начал спускаться: "А ты, – он обогнул пригорюнившегося Колю, – переводишь вопрос в метафизический план. В этом случае тебе нужно обращаться не ко мне и не к Ольге Владимировне, а к Тому, кто продул трубы ещё выше…"

Коля задохнулся от гнева; Коля сообразил, кто перед ним: "Ах ты…– Коля слов не находил от возмущения, – ах ты, филолог недоучившийся; теолог ты пальцем деланный, чтоб тебе так сраку продули, как ты трубы продул…" Водопроводчик вновь остановился и не без интереса посмотрел на Колю.

В руке водопроводчик покачивал шланг. "Вот, – выдержав паузу, сказал философ-ассенизатор, – не будь мы с Вами интеллигентными людьми, способными поговорить о связи закона сохранения материи и теодицеи, честное слово, вот взял бы счас и переебал бы шлангом за сквернословие, копролалию, по-учёному говоря".

Коля заплакал: "Так ты меня и так, – Коля стёр мыльную пену с одной щеки, грязь с другой, смахнул с головы извёстку, – переле…переба…пере…" "Ох, – водопроводчик зашёлся от хохота, – пелестрадал! Ой, да ты – комик! Ты – клоун! Юрий Никулин! Ильф и Петров! Голый инженер!" Водопроводчик продолжил нисхождение.

5.

"Тоже мне проблема, – фыркнула нимфа-клоакина, – сделала бы минет принцу и вся недолга!" "Эта современная циничная молодёжь, – домовой поправил шапокляк, – но кое-что Вы уловили верно. Почему русалочка немеет, когда вместо рыбьего хвоста у неё появляются женские ноги?"

"Почему? – нимфа-клоакина высунулась из унитаза так, что можно было заметить, как нежная женская кожа превращается в гладкий и скользкий хвост сома, – потому что ведьма забрала у неё голос?"

"Нет, нет, – покачал головой домовой, – я веду речь о физиологии. Лакировщик Андерсен несколько исказил ситуацию. В мире всё взаимосцеплено; в мире нет справедливости; в мире есть равновесие! Либо ты рыба – снизу, либо…" "Господи! – в ужасе воскликнула клоакина. – Какой кошмар! Несчастная девочка…Она стала рыбой до пояса!"

"Ну, – успокоил клоакину домовой, – не всё так страшно. Рене Магритт слегка преувеличил. В отличие от Андерсена он был очернитель. Только голова. Такая шутесса при королевском дворе, понимаете?" "Как же принц не испугался, не почувствовал отвращение?" – задумчиво, с непонятной интонацией произнесла нимфа.

"Вы знаете, – домовой снял шапокляк, почистил его, снова надел, – в те жестокие времена понятия безобразного и смешного плавно перетекали друг в друга. И потом – любовь…Любовь способна творить чудеса. И танец. Она так танцевала…" "Да, – повторила нимфа-клоакина, – любовь…" "Вот так-то, – вздохнул домовой, – а Вы минет, минет…"

"Чуваки, – скрипнул таракан, – лажа! Хозяин блевать идёт!" "Ахтунг, ахтунг, в небе – Покрышкин," – проворчал домовой. Нимфа-клоакина нырнула в фановую трубу, успев однако крикнуть домовому: "Ты его хоть за локоток придержи незаметно, а то опять всё хайло об унитаз разобьёт. Жалко…" Домовой, не спеша, солидно прозрачнел, сливался с воздухом сортира: "Не волнуйтесь, милочка, – вежливо сказал он, – как младенца в колыбельку. В лучшем виде. Не заметит".

На пороге стоял Коля. По потолку змеилась трещина. В тазах и вёдрах чернела вода. "Это значит, ночью опять текло, ­– печально подумал Коля, ­– а я спал и не заметил." Тут Колю качнуло, и он бы точно разбил бы лицо о края фарфоровой вазы, если домовой не поправил бы траекторию падения.

"Благодарю," – успел бормотнуть Коля невидимой и неведомой силой перед тем, как спазм тошноты перехватил его горло насмешливой удавкой. Отблевавшись, Коля выполз из туалета. Некоторое время было тихо. Потом вода забурлила, и выглянула нимфа-клоакина. "Пища всё хуже и хуже," – пожаловалась она.