МАРИАННА ГОНЧАРОВА
СЫРБАСКА

Цыгане – это такой лихой предприимчивый народ, что просто диву даешься. Как-то ехала я междугородним большим автобусом из Одессы в Черновцы. Дело было перед праздниками, народу в автобусе – не протолкнуться, а тут два цыгана лезут, с огромными мешками. Ну куда вы, куда? Пассажиры их усмиряют, мол, и так тесно, а они в крик, у нас билеты, вот! два! Лезут себе на задние сидения, расталкивают всех. И как только автобус тронулся, из этих двух мешков вдруг как с шумом и гамом полез дружественный нам цыганский народ! В юбках своих, с мешками поменьше, с торбами. И все вокруг с ужасом наблюдали, как эти двое с билетами размножались там, на заднем сидении, и уже заняли все пространство, и вот-вот из мешка должен был вылезти облезлый медведь и главный баро с гитарой.

А мне было забавно и смешно. Потому что вспомнила я одну историю.

Есть у нас в семье любимый родственник, ныне врач, по имени Сашка-музыкант. Ужасно талантливый, находчивый и радостный. Давным-давно, когда он еще учился в мединституте, Сашка подрабатывал в цыганском ансамбле. Нет, Сашка не цыган. Наоборот. Вы должны знать, что на все цыганские ансамбли – их же было у нас несметное количество – не всегда хватало настоящих цыган, владеющих музыкальными инструментами. Их еле-еле хватало на те ансамбли песни и пляски, которые выступали на правительственных концертах и новогодних «огоньках». Поэтому в цыганские ансамбли брали всех мало-мальски кудрявых, черноволосых, темноглазых, желательно с горбатыми носами. И главное, чтоб они были талантливыми импровизаторами. Вот. Поэтому в Сашкином ансамбле играли Филя Ройзман, Семен Майзель, Гришка Гольд и сам Сашка по фамилии Шустер. Причем, Сашка был рыжий как гриб лисичка, но он, представлявший в группе вокал, единственным имел в своем песеннике, именуемом любовно «скулежником», песни на цыганском языке.

Вот такие вот цыгане были приглашены в одно горное село играть на свадьбе дочери местного цыганского баро.

Это неправда, что цыгане – самый ветреный народ в мире. Бизнес их… ну да, несколько легкомысленный. Но в остальном это очень обстоятельная, зажиточная, но экономная нация.

Это был незабываемый для Сашки день. В век прогресса, телевидения, КПСС и автобусов за музыкантами в центр Черновцов приехала обычная телега. В нее была запряжена красивая огромная лошадь с влажными, скорбными глазами и лохматой бахромой на ногах. Агромадная такая коняга, битюг - тяжеловес по имени Бабетта. Не знаю, для меня лично это было бы грандиозным праздником – ехать золотой прозрачной осенью… На телеге… По нашему красивому городу. Сидеть на специальной лавочке и ловить недоуменные взгляды мужчин, мол, куда эта миловидная женщина в темно-зеленом костюме едет в телеге и с такой большой и красивой лошадью…Правил телегой ездовой Мирча, колоритный цыган, в шляпе, с усами и горячими бешеными глазами, к которым доверия не было. Красота! Но музыканты в тот день не сильно радовались этому транспорту – во-первых, им, таким утонченным студентам - медиками, было стыдно, а вдруг их увидят знакомые девушки. А потом, думали, что ехать придется долго, а была уже поздняя осень - в горах очень холодно.

Но проблемы решились сами собой. Лошадь неслась резво и быстро выехала из города. И от холода возница прикрыл колени музыкантов вонючим битюжьим одеялом. Ну тем самым, которым он Бабетту закутывал в конюшне.

Играть пришлось на улице, стоя на тракторном прицепе.

Свадьба была потрясающая. Очень богатая. Гости соревновались с самой невестой по количеству золота на руках, шее и во рту. Народ разгулялся, Сашка упоенно выл с прицепа: «Ай, нэ-нэ-нэ, ай нэ-нэ..» Некоторое напряжение в веселье внес участковый Дуда, тоже цыган, с роскошными кудрями, выбивающимися из-под милицейской фуражки. Он появился в самый разгар с щедрыми дарами и пистолетом в кобуре на боку. Участковый быстро разошелся, шмякнул фуражку оземь и с восторженными криками пошел плясать, топать пятками, регулярно нащупывая кобуру в самый острых моментах свадьбы, кобуру, с которой не сводили глаз и хозяева, и гости. Очевидно, прецедент уже был.

Но свадьба закончилась благополучно, почти никто не пострадал в драках, правда, невесту традиционно украли. Но жених раскапризничался, что он вообще тогда уйдет с этой свадьбы, подумаешь, какая цаца, и женится на другой. И невеста испуганно сама быстро бегом-бегом прискакала назад как ни в чем не бывало, придерживая длинный подол огромного белого платья в блестках. И конфликт был улажен переговорами жениха с отцом невесты об увеличении приданого за нанесенные оскорбления.

Гости разошлись. Молодые ушли в дом.

С музыкантами щедро рассчитались, они собрали аппаратуру и стали искать ездового.

Мирча-ездовой хорошенько попраздновав свадьбу, бесконтрольно спал в траве, прикрыв лицо шляпой.

– Мирча! – Сашка потряс ездового за плечо.

– Э? – спросили из-под шляпы.

– Запрягай, Мирча!

– Зачем? – поинтересовался тот

– Нам ехать надо, – в отчаянии Сашка тряс Мирчу.

– Куда? – полюбопытствовал ездовой, пытаясь затянуть беседу и еще немного поваляться.

– Домой, в Черновцы!

– О! Это далеко! – отрешенно посетовал Мирча.

– Мы доплатим, – в отчаянии пискнул Филя, - только запрягай.

Под шляпой помолчали, посопели, повозились и глухо раздалось: – Подведите мене до коняки!

Ни на что не рассчитывая, печально обдумывая план многодневного пешего похода домой с аппаратурой за плечами, музыканты подхватили Мирчу под руки и поволокли его к битюгу, что мирно объедал деревья в хозяйском саду.

– Так …коня… уже… вижу... – с интонациями Вия, положив ладонь на морду Бабетты произнес Мирча, – теперь берем коняку, идем искать телегу.

Двое волокли Мирчу, который в свою очередь вяло тянул за собой упиравшегося битюга. Такая живописная компания с полчасика бродила по большому цыганскому подворью в поисках телеги. Наконец, телега была найдена.

– Теперь, будем запрягать, – пообещал Мирча, свалился в телегу и захрапел.

Стояла холодная осенняя ночь, подул пронзительный ветер, на столбе одиноко скрипела тусклая неуверенная лампочка, где-то беспрерывно дерзко и угрожающе кричала какая-то птица, во двор набежала целая стая собак, с интересом наблюдая за музыкантами и плотоядно облизываясь. А Мирча спал, натянув на себя Бабеттино одеяло.

– Ой… – растерялся Филя.

– Мама…– испуганно произнес Гришка.

– Господи…– в страхе позвал Сема.

– Мирча! – гаркнул наш находчивый Сашка, обратившись сейчас к тому, к кому надо, – Запрягай, Мирча! Волки! Коня воруют, Мирча!!!

Не открывая глаз ездовой резво вскочил, в несколько секунд запряг Бабетту сел на козлы – н-но! – и музыканты выехали из подворья под грозный лай собачьей стаи.

– Проснись, Мирча, - взмолился Сашка. Бабетта уже резво понесла по сельской грунтовой дороге.

– Не бойсь, - пробормотал сонный Мирча, - Бабетта до Красноильска сама дорогу знает, а там я уже всегда просыпаюся.

Ехали молча, опасливо вглядываясь в темный лес вдоль дороги, пока не услышали приближающийся цокот копыт. Ездовой проснулся, заозирался суетливо и, увереннее взявшись за вожжи, кинул деловито за спину:

– Это наверно, Петро Кабек з Залуччи, он всегда музыкантов после свадьбы догоняет. Прячьте гроши хлопцы, бо отнимет. Ребята зашуршали бумажками, пряча их в футляры инструментов. Но это был не Петро Кабек. Хуже. Это был участковый Дуда.

– Ромалы! – обратился участковый к Майзелю, Ройзману, Гольду и Шустеру, спешившись. – отут кладбище недалеко.

– Очень интересно, – процедил сквозь зубы Филя.

– Так давайте по дороге зайдете туда и моему тату поиграете, хлопцы. Очень уж мой тата музыку уважал.

Музыканты оцепенели.

– Не…– неуверенно ответил Сашка.

– Пане музыкант, – обратился Дуда уже только к Сашке как главному и завозился рукой с пуговичкой кобуры на боку, никак не в состоянии ее открыть – пойдем, пане музыкант. Тут же недалеко.

– Я не пойду, – решительно ответствовал Сема, - я на кладбищах не играю. Принципиально!

– Я маме скажу… – с угрожающей готовностью в голосе захныкал Гришка.

Воинственный Филя Ройзман, известный среди цыган матерщинник, уже было открыл рот чтобы начать обзываться, но тут участковый открыл наконец кобуру и плохие слова застряли у Фили в горле.

– Пошли, хлопцы…– предложил участковый миролюбиво, даже приветливо.

Музыканты безмолвствовали.

Участковый сделал вид, что вытаскивает пистолет

Музыканты сделали вид, что встают.

Участковый вытащил пистолет.

Гришка безутешно запричитал. Плохими словами.

Так минут пять или час, кто там смотрел на часы, при свете луны участковый продолжал умолять музыкантов, размахивая табельным оружием. Цыган терпелив, но не безгранично. В конце концов Дуда глубоко вздохнул, сообщил музыкантам: – Ну все-о-о! – и взвел курок. Музыканты не спросили, что «ну все!», а смиренно похватали свои инструменты и полезли с телеги, оставив протрезвевшего трясущегося Мирчу ожидать на дороге.

– Играйте уже! «Сырбаску»! – приказал Дуда, возглавив процессию, и с готовностью забился в конвульсиях раскаяния, приговаривая «Тато! Тато! Я пришел, твой сын неблагодарный!», размазывая слезы по лицу рукой, в которой держал пистолет Макарова.

Сашка, Сема, Филя и Гришка завели веселую плясовую «сырбаску» и потащились за Дудой в абсолютную, неразрушимую даже луной, темень, спотыкаясь и отчаянно фальшивя.

Ночь в горах черная, глубокая, густая, плотная. Особенно перед рассветом. Но именно в это время на рынок в Красноильск или в Черновцы едут в своих тележках люди, чтоб успеть к рассвету со своим сыром, бараниной, травами, грибами, ягодами и шерстью.

Каково было их изумление, когда со стороны кладбища они вдруг слышали звуки скрипок, аккордеона и саксофона…Мороз бежал по коже, хозяева хлестали вожжами коней и старались быстрей-быстрей проехать этот страшный участок дороги. А потом еще долго рассказывали всем вокруг, что по ночам на Залучанском кладбище музыки играют, а около кладбища стоит телега, и в нее запряжена немыслимых размеров черная лошадь, и на козлах сидит черный страшный человек и смеется-заливается нечеловеческим смехом, и добавляли уже каждый свое, кому что привиделось или кто уже что придумал.

Сегодня наш Сашка известный и уважаемый врач. Но иногда в кругу друзей нет-нет, да и вспомнит он свою юность, когда играл он на свадьбах и встречал там уйму невероятного колоритного народу. И никогда, говорит Сашка, никогда я не испытывал такого многообразия и ослепительной яркости жизни, как тогда, глубокой черной ночью, когда играл «Сырбаску» на цыганском кладбище покойному отцу участкового милиционера Дуды.