ДМИТРИЙ ГРИГОРЬЕВ
ИМЕНА СНЕГА, ИМЕНА ДОЖДЯ
(стихи 2003 года)

У меня небольшой выбор: всего три времени — прошлое, настоящее, будущее, еще есть возможность использовать глаголы совершенного или несовершенного вида, плюс — инфинитив, сослагательное да повелительное наклонение, вот, пожалуй, и все. Впрочем, и словарный запас неполон — несмотря на обилие слов, вещей, требующих себе имени, становится больше и больше. А то и наоборот — появляется новое слово и тенью за ним — предмет, действие или свойство.

И я стал придумывать разные имена снега, например: мягкие пушистые беспорядочно суетящиеся крупные снежинки, что прилипают на стекла и почти сразу становятся водой — снег перемен, Снех,

крупа, падающая с неба вертикальным или косым градом, порой голуби клюют ее путая с зернами — снег обмана, Снек,

правильный морозный снег — мелкий, искристый, алмазная пыль из синего безоблачного неба, где крутится желтый солнечный диск — снег откровения, Сонег,

жесткий вьюжистый, проникающий за пазуху и карманы, забивающий глаза и уши своими собственными белыми словами смерти, , за которым не видно огней вдоль дороги а фары встречной машины кажутся больными глазами — снег бытия, Знег,

снег свежевыпавший, спящий, рыхлый, из которого ничего не слепить, снег, делающий следы похожими друг на друга — снег потери, Хнег,

снег липкий, тяжелый, пригодный и для снеговиков и для снежков и для снежных крепостей, снег, где можно прочитать опечаток ладони как книгу — снег памяти, Стнег,

твердый наст, поджаренный весенним солнцем, его острой коркой можно порезать руку, на нем можно прыгать и не проваливаться — снег стойкости, Снерг,

снег последний, городской, почерневший от сажи, умирающий, уползающий в тень ранеными белыми медведями — снег ухода, Снелг,

и снег вечный — светящиеся горные вершины в фиолетовом небе, Снег.

* * *

Горят скелеты елок на помойках,
зелеными иголками пронизан белый снег,
трещит огонь и дым заглядывает в окна,
где спят медведями простые люди,

а непростые ходят вокруг елок,
бросая в пламя праздника следы,
и звезды вылетают им навстречу
и дым рисует райские сады.



* * *

Говоришь, у тебя — жизнь,
а у меня — мышь
ест под полом вчерашние крошки,
и я не зову кошку,

моя мышь шуршит и скребет,
моя мышь все время грызет,
и время от времени
я собираю эти огрызки времени:

в одном я раскладываю пасьянс,
который не может сойтись,
в другом — уже не моя
а чья-то другая жизнь —

там слепая женщина вяжет паутину,
тонкие пальцы, капли-узелки,
дальше — то ли пепел,
то ли шерсть мышиная
сыпется сквозь щели
лодочки-руки.



* * *

У соседки муж по пятницам ищет бога на луне,
а другой сосед пьяница — он живет во мне:
прорастает летом зеленью, осенью желтеет,
словно полная луна звездами потеет,

бог его с кривой улыбкой — это сабли взлет,
что сверкает быстрой рыбкой и во сне поет
за стеной моей квартиры — каменной спиной,
и сосед приносит водку чтобы пить со мной.



* * *

Снег соскакивает с воротника
словно большая кошка,
в луже на полу прихожей
ее глаза блестят...

а твои пушистые тапки
похожи на котят.



* * *

Смерть не страшна:
вид из окна на дорогу
останется
даже когда не будет окна.



* * *

Бог кричит в белый рупор
засыпая снегом дорогу,
как его услышать
в этой ужасной пробке,
где стоп-фары машины —
красные глаза,
и нога на педали тормоза.
Тяжелый снег липнет
к каждой фразе,
падает в лужи снаружи,
две школьницы
в зеленом пальто и красном
переходят дорогу —
такие живые огни светофора:
ничего не запрещают,
но и не разрешают.
Я включаю приемник,
там говорят о пробках,
расставленных будто паузы
между словами города
теплым дымом
летящими к небу.



В НАШЕМ ДОМЕ 14 ЭТАЖЕЙ

Сижу дома, слушаю радио Эрмитаж,
лифт медленно поднимается
мимо моей квартиры
на пятнадцатый этаж:
над моей головой
сегодня вечеринка ангелов,
в лифте едет падший ангел,
его крылья перепачканы смолой
и похожи на кожаный рюкзак,

вместе с ангелом девчонка
он снял ее всего лишь за
три сотни на Испытателей —
она обещала ему небо
полное белого снега,
похожего на
ангельских пух,
летящий мимо моих окон,
когда наверху пляшут ангелы
и захватывает дух.



* * *

Хороним одного за другим —
в морге холодно,
вместо слов – дым,
выходим курить на улицу,
смотрим в землю – 
занозы в глазах
оставляет колючее небо:
плотник его не шкурил,
тем более, не полировал,
опилки снега
тают на руках...

Другое дело —
гроб нести в машину,
из дома мертвых прочь
в последней лодке
плыть по реке
неведомо куда.



* * *

Старик топчет ногой пустую банку
из под кока-колы,
исполняя осенний танец нахождения банки,
превращая ее в блин,
пустота выпрыгивает из темной прорези,
бежит в стороны,
хватая за штанины прохожих,
пустые пивные бутылки стоят дороже,
но они тяжелее:
пиво сменяется воздухом,
воздух сменяется пивом,
пустота исчезает, но не навсегда,
другое дело — битая посуда:
в детстве я собирал на пляже
стеклянные осколки,
которые облизала вода —
зеленые и коричневые
следы разбитых бутылок,
не ставших пустыми, но чудесными
как большая серебряная медаль
под ногами старика,
изгоняющего пустоту из банки...

Вокруг него становится все больше
бездомной пустоты,
прозрачной как осень,
где он заканчивает танец,
жестянку поднимает,
уносит.



О МАЛЕНЬКОЙ КНИГЕ

в этой маленькой весенней книге
нет сложных слов
все предельно просто:
имена воды снега
звезд неразличимых в телескоп
и песни которые слышишь только ты
я не придумывал ничего
только записывал веткой по песку
болтовню ручья
гул огня в моей котельной
и в абсолютной горной тишине
шум собственной крови

в этой маленькой весенней книге
нет поставленной в изголовье
слепоты Борхеса
летящего на воздушном шаре
и глухоты Бетховена с говорящей тростью
ее можно читать
загибая страницы как пальцы
не спрашивая куда исчезает ладонь

в этой маленькой весенней книге
слова распускаются словно цветы
новые вещи появляются в листве
только ходи собирай
собственные воспоминания
совершенно неожиданные
юркие как ветер
история продолжатся историей
словно поезд с разноцветными вагонами
в одном из них мы едем
смотрим в окно
на дерево нашей беседы
разрастающееся в разные времена:
уже птицы свили гнезда на ветках
а мы никак не можем закончить
цепляемся слово за словом
о чем говорили уже и не помним



ВТОРОЕ ЯВЛЕНИЕ ПУШКИНА

Льдину несет по реке,
на льдине Пушкин стоит —
с тростью и в черном котелке —
стоит себе будто гранит,

на набережной суета:
Пушкин кажется ближе!
Спасательный круг бросают с моста
кричат ему: на, бери же!

Льдину крутят водовороты,
чайки садятся на его макушку,
смотрят в темную воду...
А ему ничего — ведь он — Пушкин



* * *

На газоне — уже трава,
и день открыл свой влажный рот,
где свежим асфальтом дымятся слова
и дел невпроворот,

где летит, словно птица, трамвай,
по сверкающим в небе лучам,
и твоя потерянная голова
не дает покоя плечам.



* * *

Мысли
пустые легкие
будто пластиковые стаканчики
в каплях красного вина
улетают по ветру
из летнего кафе:

не все еще выпито,
не все еще сказано,
и девушка за стойкой
танцует в ожидании гостей.



* * *

Ничего не сказал,
только развел руками
(такую большую репку
посадил дед,
такая огромная рыба
вчера ушла,
такой большой камень
закатил Сизиф,
такие широкие дали
мы видали,
и тому подобное, и так далее).

В итоге оказался
слишком болтливым.



* * *

Вот идет человек живой:
внутри него растет дерево,
внутри него пахнет травой,
внутри него трубки и краники,
внутри него детский сад,
внутри него тонут титаники,
внутри него листопад,
и для него уже копают яму,

а он идет себе и рад.



* * *

На ветру колышется репейник,
и подсолнух головой качает —
он не станет нашим новым солнцем
и умрет еще до снегопада,

пыль садится на большие листья,
лепестки его — живое пламя,
сотни глаз его на небо смотрят,
а не на дорогу под ногами,

ну а мы шагаем по дороге,
шелуху от семечек бросая,
как слова пустые между нами,
и подсолнух головой качает.



* * *

У нашей школы было два крыла,
будто она летать могла,
в правом — классы, столовая, спортзал,
а в левом — сплошная мгла:
от всех дверей потерялись ключи,
кричи не кричи — в стене кирпичи.

У нашей школы было два крыла,
правое крыло — полное тепла,
а в левом крыле — пустой коридор,
по паркету ветер гоняет сор,
в туалете медленно капает вода,
или кто-то ходит туда-сюда.

Нам говорили, что школа — дом,
и мы по-прежнему в нем живем,
сидим за партами в левом крыле,
тетради в клетку на каждом столе,
и доска перед нами словно окно,
где про нас показывают кино.


* * *

Меня вы спросите: как успехи,
а я отвечу: радиопомехи,
вся моя история - радиопомехи
в передаче о сладкой жизни.

Сладости набивают оскомину,
потому в передаче кроме них —
гудение, писки и звоны,
грохот, хохот и стоны,

за которыми прячется лишь одна
настоящая тишина,
нас таящая тишина.



* * *

Будем делить эту землю,
где нет ни нефти, ни золота,
где не зарыты клады —
только камни круглые —
тяжелые головы,

травинки притаптывая,
будем копать межу
и сажать в нее длинные колья:
пусть растет ограда выше сада,
пусть взлетит граница как птица
и делит небо над нами,
где нет ничего, кроме воздуха.

Будем делить слова на твои и мои,
пока не останется ничейных звуков —
только на нейтральной полосе
что-нибудь типа вздоха
пришпилим словно флажок,

будем делить понятия,
раскладывать их в чемоданы,
мешки-тюки-рюкзаки-коробки,
отправлять в разные стороны,
будем делить белое и черное,
печали и радости, жизнь и смерть,
пока не узнаем, что будет
если все разделить до конца.



ВОЙНА НА ВОСТОКЕ

Тысячеглазый вечер
лежит на плоских крышах
в темно-синем халате,
распустив поясом
путь млечный,
голову кружит гашиш
чужой пряной речи,
птицы кружатся
в каждом слове,
словно на дне пиалы
желтого чая листочки...

Неужели он станет кровью
сегодня ночью?




* * *

Тигровые лилии я посадил,
красные с черным лилии,
четкие линии я проводил
по темной и влажной зелени,

но однажды мне принесла судьба
сухие листья — полный грузовик,
и сказала, дело твое — табак,
ты понял, старик!

дело твое — зеленая труха,
она превратится в облако-дым,
и нечего стоять на краю стиха,
лучше — лететь с ним.

но как мне оставить лилии,
черные точки, красные линии?


* * *

Старые тапки сниму
чтобы пройти по бетонному полу,
холодному полу,
пройти самому
всю эту чертову школу,

чтобы от мелкой пыли
белыми стали подошвы,
и как облака возносили
тела тяжелую ношу,

старые тапки сниму,
чтобы почувствовать кожей
серую кожу земли,
чтобы пройти самому,
старый взгляд оставляя в пыли,

и по+этому и по+тому
мне ваши слова ни к чему
и проводник не нужен,
когда старые тапки сниму
и пойду босиком наружу.


* * *

Игорю Булатовскому

Судили поэта похожего на птицу,
усадили в рамки традиции...

По словам одного умного человека
он вырос из серебряного века,
и потому его надо
держать за оградой
современного поэтического сада,
по словам другого знатока поэзии
он вырос из собственной болезни
как из детской одежды,
и теперь даже нет надежды
на его исправление,
третьему не понравилась манера чтения,
четвертый сказал: все можно исправить
если одно выбросить, другое оставить...

А поэт в рамках не умещался:
крыльями хлопал, на ветру качался.





* * *

Они идут на рудники,
а мы — простые рыбаки,
мы любим песни сочинять
на темном серебре реки,

у них на касках фонари,
они уже внутри земли,
а мы на лодках неподвижно
сидим от берега вдали,

они в земле как червяки,
их насадили на крючки
простые люди горняки,
и горы тянут плавники,

а мы лишь песни сочиняем
на темном серебре реки.


* * *

...смотрит в окно автобуса и спрашивает:
— Кто эта женщина что копается в огороде
одетая в старое как бомжиха?
— Это мама моя и она прекрасна,
из ласковых слов ее платье,
из боли ее башмаки.

А он все смотрит сквозь лед-стекло
на то что уже утекло,
на забросанные жирной глиной
траву на обочине доски забора:
— Кто эта женщина возле крыльца,
будто цветная пыльца кружится?
— Это мама моя,
я приеду к ней скоро...

Но руки водителя — птицы,
и нечем нажать на тормоз.


* * *

Папа на тракторе упал с моста в реку,
мама вышла заново за хорошего человека,
собаке переехали пятую ногу,
теперь она не знает пути к своему богу.

На полу повсюду — царапины от подошв,
доски не крашены — посерели от сырости,
на крыльце золотом танцует дождь,
и собаке из под него не вылезти.

Дождь смоет грязь, мы забудем свои имена,
будем просто вдвоем — человек и собака,
жизнь проживать от крыльца до темна,
полем смеяться, ручьем плакать.


* * *

путевые обходчики
в оранжевых жилетах проходят
мимо окон погашенных — 
каждый будто глоток водки

путевые обходчики
возвращаются из дня вчерашнего
со своими тихими песнями
и звонкими молоточками
ступая след в след

все пройдет и даже обходчики
но не поставлю точку я
а надену свой старый жилет
и за путевыми обходчиками
быстрым неровным почерком
отправлюсь след в след



* * *

Сидит в шинели первого мужа,
перебирает ягоды четки,
красное ночью окажется черным:
ягоды ягодки — мои подружки.

Черникой красили губы друг другу,
сосновые шишки бросали сквозь смех,
а черный ворон летал над лугом
и ждал того, кто счастливей всех.

Красная рябина растет на опушке:
горький огонь в листве догорает...
Сидит в шинели первого мужа,
ягоды перебирает.


* * *

Сделать окно повыше
на несколько листьев клена,
на пару облаков
и стаю птиц,

сделать окно пошире
на два столба забора,
на ивовый куст и березу,
на три пушинки иван-чая,

сделать окно побольше
на одно теплое лето,
на крыло ночной бабочки,
на стог желтого сена,

сделать окно такое,
чтобы забыть про стены.



ХОЛОДНАЯ ОСЕНЬ

1

Холодная осень.
Мокрые дрова разжигаю
пачками черновиков.

2

Холодная осень.
Пеплом посыпаю головы
кустов клубники.

3

Холодная осень:
рябина, осина и красный клен —
вместо огня.

4

Холодная осень.
Каждое слово белым облаком
поднимается.

5

Холодная осень.
В танце прыгать теплей
чем кружиться.

6

Холодная осень:
утром алмазы в траве,
а вечером - в небе.

7

Холодная осень.
Кочаны капусты
мечтают о молниях и пуговицах.

8

Холодная осень:
соседи копают картошку
слегка соприкоснувшись головами.

9

Холодная осень.
Вороны и чайки перемешались
на пустом поле.

10

Холодная осень,
текущий часовой пояс: «Москва,
лето».


* * *

Красная чаша — испей до дна,
прекрасная чаша — бритвы края,
темным вином полным полна,
тяжелая чаша — дорога твоя,

хлеба кусок возьми и ешь,
на разломе солью белеет боль,
а потом еще отломай отрежь,
и не забудь взять его с собой...

Еще остается успеть предать
или отречься — не все ли равно,
или шагать по дороге туда,
где хлеб станет плотью
и кровью — вино.


* * *

Когда я заснул — не помню,
когда я проснусь — не знаю,
у соседей собака лает,
и кто-то шуршит в сарае.

Трава на тропе примята,
а в поле прибита ветром,
солнце лежит на ветках
затертой медной монетой,

приносит сосед опята,
желтые листья в грибах,
и темнеют черничные пятна
вместо слов на его губах.


* * *

Ни одна из красок не пахнет небом:
черной сажей пишет ноябрь,
лишь белыми иглами иней

растет по утрам на ветках.
Анальгином измеряю время,
вместо хлеба ломая таблетки.

Машины с горящими фарами
по грязной каше шелестят колесами,
плюются снегом соленым как слезы,

чего еще ждать от осени...



* * *

Сердце мое,
пустой красный мешок
на ветке дерева
над дорогой качается —
некому снять.

У меня небольшой выбор: всего три времени — прошлое, настоящее, будущее, еще есть возможность использовать глаголы совершенного или несовершенного вида, плюс — инфинитив, сослагательное да повелительное наклонение, вот, пожалуй, и все.

Впрочем, и словарный запас неполон — несмотря на обилие слов, вещей, требующих себе имени, становится больше и больше. А то и наоборот — появляется новое слово и тенью за ним — предмет, действие или свойство.

И я стал придумывать разные имена дождя:

дождь из грозовых туч, усеянных молниями, бьющий в лицо косыми струями, что сверкают словно сабли в руках ветра, что срывают листья и лепестки цветов, намертво прибивая их к земле водяными гвоздями — дождь ярости, Дорждь,

мелкий моросящий, такой, что капель не видно, просто влага, растворенная в воздухе: она размывает очертания дальних предметов, углубляет краски, и пейзаж становится темнее — дождь печали, Дош,

дождь, приходящий внезапно, когда в небе вовсю светит солнце, дождь из маленькой черной, а иногда и белой тучки, отец радуг и грибов — дождь радости, Доньждь,

дождь сплошной пеленой закрывающий весь мир, так что за створками водяных ворот видны лишь ближние деревья — дождь одиночества, Долждь,

дождь переходящий в град, ледяными мячиками прыгающий по земле, расстреливающий живое и неживое, ломающий траву, звенящий стеклами в парниках — дождь неизбежности, Дожть,

дождь второй половины летнего дня, грозовыми тучами проносимый по небу и видный издалека, дождь, приходящий на смену духоте и жаре, оставляющий после себя яркую зелень и запах озона — дождь избавления, Дошдь,

дождь, перемешанный со снегом, навязчивый, липкий, стекающий по стеклу автомобилей крупными каплями — паутина воды протянутая по всему городу, связующая дома подъезды и людей в них, проникающая даже под зонты и навесы, дождь тоски, Тождь,