КАТЕРИНА ФАЙН
СТИХОТВОРЕНИЯ

* * *

Сначала тебя провожают до дома,
потом до метро,
потом до автобусной остановки,
потом он даже не одевается.
А когда уже не имеет значения,
ты, вспоминая закон Ома,
вдруг понимаешь:
человек испытывает то,
что в физике называется
"ток на сопротивление".


Прогулки по Петербургу

Мне кажется, что было Рождество.
В театре без объявленной причины
спектакль отменили в этот вечер.
И мы пошли гулять. По набережной мимо
ахматовского флигеля, Публички,
библиотеки Маяковского, потом
зашли в Толстовский дом, и во втором дворе
стояли долго. Дальше – в БДТ,
всего лишь посмотреть, что там дают.
Оттуда – на Гороховую, в дом 
Евметьева, с колоннами, зеленый,
где мало что осталось с тех времен,
когда безвестный архитектор строил
сие жилье, и кабы не ротонда
мы б вовсе не пошли. Но четверть часа
отдали XVIII веку.
И вышли на Садовую потом.
Там посетили книжный магазин,
купили что-то, я сейчас не помню,
затем вошли в метро "Сенная площадь",
и ехали, наверно, с полчаса
до станции "Московская", где Ленин
своею неизменною рукой
показывал проспект одноименный.
Потом зашли в кафе перекусить,
а после очень долго поднимались
без лифта на какой-то там этаж,
а через час спустились к остановке,
и я тогда поехала домой.
Вы тоже торопились на автобус.
Вас ждали объяснения с женой,
остывший суп, любительские сушки
и купленная книга у Сенной.


Кот с ограниченной ответственностью

Этот кот не существо и не сущность.
Он собою представляет окружность,
только грязную. Хотя и не сетует.
Изловить его и вымыть как следует!
Посмотреть, какого цвета наружность.

Но циничная кошачая личность
однозначно и всегда лаконично
выражалась на предмет изловленья,
и какого бы то ни было тренья.
Потому нам очень даже привычно,
что ответственность кота ограничена.


* * *

Хозяйка читального зала,
журналов и книг королева,
почти все на свете знала,
хотела, могла, умела.
Она фолианты разные,
как будто чулок с ноги, – 
снимала легко и страстно
с полок. Ее руки
просил букинист печальный,
потом кандидат наук
прельстился ее плечами
и, в общем, заполнил круг
знакомых. И холодильник.
Но день с глубиной тарелки,
банальнейший как будильник,
заканчивался у грелки.
И редко под абажуром
трехкомнатного жилья
наука жила ажурным
предметом ее белья.
Все чаще великой Грецией – 
Кавафис, Эсхил, Гомер.
Мечтой умереть в Венеции,
как Дягилев, например.
Природу таких поворотов
она оценила вполне,
Египетские ворота
разглядывая в окне.
И все было ровной гладью,
как почерк библиотечный.
И медленно старилось платье
в ее недостойном отечестве.
Хозяйка бесценных изданий,
бумажной горы величество,
страдала избытком знаний
и недостатком личности.


* * *

В каком-то приличном месте,
напротив ТЮЗа,
где кофе приносит почти что
прекрасная дама,
приятно услышать о том,
что ты чья-то муза,
конкретнее – Ольга для
своего Мандельштама.


* * *

Как жаль теперь, что не веду дневник.
Не то, чтобы число – и год не вспомнишь.
А впрочем, так ли важно? Вот деталь:
последний раз одета мною шуба,
так, стало быть, почти уже весна.
И время приближается к полудню,
когда такси, разбрызгивая грязь,
въезжает наконец-то в город Муз,
и я перехожу шоссе, на "ты"
с порога и границы всех приличий
чуть позже, после чая и конфет.
Так просто, как принять ремантадин,
или прошлепать в кухню босиком,
чтобы стоять у самого окна
и рассуждать о судьбах – от чего
был не написан Чеховым роман
и "Гамлета" не ставил Мейерхольд?
Привычка – носом в теплое плечо
и мхатовскую паузу держать.
И если б не звонок – почти сказать.
Простившись наспех возле остановки,
глазами жадными к тебе не приставать.
"В Москву, в Москву!" – и на листе в полоску
хоть что-нибудь об этом написать.


* * *

Профессор престижного вуза
рассказывал нам про Италию:
Микеланджело – дело вкуса...
и так далее, и так далее.

Что венеты прекрасного пола
сплошь имеют тонкую талию.
Не дурна флорентийская школа...
и так далее, и так далее.

Сен-Микеле – чудесное место,
ни одной усложненной детали.
Поселиться здесь крайне лестно...
и так далее, и так далее.

Что на острове Сан-Ладзаро,
где монахи растят азалии
цвета ярче любого пожара...
и так далее, и так далее.

А искатели старой Венеции
посещают еще города,
о которых на следующей лекции.
И так далее. И тогда...


* * *

Ночь молока в мензурке.
Город зевал мостами.
Чудо оград в мазурке
и купола с крестами.

Рвалось июльство в окна.
Дождь по литаврам крыши
нотою "до". И локон
над фортепиано, рыжий.

Руки в перчатках плюша
лучших домов Гааги.
И до рассвета ужин
в тесных залах "Собаки".

Степ отбивали мысли
сбитыми каблуками.
Длинные фразы висли
в воздухе проводами.

Небо луной заплыло,
как от удара веко.
Таким, наверное, было
утро начала века.


* * *

Если сменить парикмахера,
стиль в одежде,
тон в разговоре,
если сменить издателя,
злую подругу,
пол в коридоре,
если сменить профессию,
имя, фамилию,
тему диплома,
если сменить провайдера,
коврик для мыши,
коврик для дома,
если сменить садовника,
кухню, пластинку,
зубную пасту,
если сменить чиновника,
рубль на доллар,
"Волгу" на "Мазду",
если сменить художника,
шило на мыло,
хлеб на масло,
если сменить учителя,
гнев на милость –
то все прекрасно.


* * *

Ты поедешь-помчишься
за славой, туманом, деньгами,
самолетом, на поезде, в лодке,
машиной, ногами.
Очаровывать приступом слов
при ночном освещеньи,
чтобы в очередь дамы стояли
просить прощенья.
Чтобы в обморок падали девы
от рифмы глагольной,
чтобы с места – в карьер.
Помогая карьере сольной,
чтоб сходила с ума
даже самая первая леди.
Чтобы я прочитала об этом
в вечерней газете.


Одному литератору

Может, и нет ничего между строчек,
кроме привычного "ты" и "вы".
Я в этой повести – длинный прочерк
горизонталь твоего "увы".

Что не секрет, то уже не важно.
Время камней в огороде прошло.
Столько забыто, что вспомнить страшно
(впрочем, филистерство мне не шло).

Предполагаю, что я наказание,
капля воды в шерстяном рукаве.
Муза в капроновых крыльях желания,
волос седой на твоей голове.

Не замирает полет фантазии,
я, как всегда, из другого теста.
За неимением – разнообразие,
чтоб на пустое поставить место.

Крыши, проспекты, трамвайные давки.
Знаю про все рецидивы любви.
Эту историю в книжной лавке
мне продадут за простые рубли.

Мысли размазались манною кашицей.
Пусть эту гадость я тоже приму.
Прошлая жизнь, или мне это кажется?
Много-премного лет тому

Все состоялось. В окне заресниченном
градусник нам рисовал февраль.
Не deja vu, только образ вторичный
и заграничная "Лореаль"

не потечет, как простая советская,
и не растает душа на примусе.
Ибо всему есть причина веская,
пусть бы и даже со знаком минуса.


* * *

Сказать "Не люблю Новый год" –
	это будет неправда.
Иногда даже взрослым дарят подарки
	за их проделки.
Салат "Оливье" забавляет,
	как чтение Плавта,
но еще веселее под утро на кухне
	помыть тарелки.
Я помню, когда-то нам очень хотелось
	елку и праздник,
поселиться в провинции где-нибудь
	возле залива.
Так и случилось. Но берег большой,
	и мы оказались на разных
его сторонах, практикуя свою независимость
	столь учтиво.
Прости, я не жду тебя в гости,
	ибо мне это чуждо.
Я лучше возьму почитать
	"Большую элегию Джону Донну".
Мне кажется, кто-то из нас сошел с ума,
	хотя бы уже потому что
твой голос по радио слышится чаще,
	чем по телефону.
Да и я хороша, ведь за всю эту зиму – 
	ни разу
ни звонка, ни печатного слова. Дела.
	И не знаешь, за что хвататься
(в изучении, скажем, санскрита).
А теперь, отправляя message, я вижу
	чудесную фразу:
"Приложение выполнило недопустимую операцию
	и будет закрыто".


* * *

Потому что о жизни твоей
	узнаю из вчерашних газет,
я – последняя в этом ряду
	алфавитная "зет" – 
разрешаю себе междометье
	на первую букву.
Обвожу заголовки с претензией
	на автограф,
превращая кириллицу в страшный
	неровный иероглиф,
в поединке за порцию
	кислой развесистой клюквы – 
сочиняю апокриф.


* * *

На улице Буассонад,
в Париже, где М.А. Волошин
жил и работал – ты тоже
немного работаешь над
картиной. В духе Ван Гога
"Девочка и санкюлот".
На пионерский слет
похожа. Красного много.
И далее. Искусствовед
напишет твою фамилию
в статье. И еще, как минимум,
устроит тебе обед.
Такие знаки внимания
(филистерство даже там!)
в среде искушенных дам
рождают непонимание.
И более – нежелание
стелить по утрам постель
(лишняя канитель),
как это случалось ранее.
Теперь о письме. Ремарки.
Ты ищешь дорогу к Богу.
И просишь совсем немного:
Конверт. И можно без марки.


* * *

Ты едешь по городу. Ночь и весна.
Трамваю "Желанье" дорога тесна. 
Безумный кондуктор отдаст за гроши 
бумажное счастье своей души. 
И люди в одеждах вчерашнего дня 
похожи, как капли воды у дождя.
А ты обращаешься к ним на "Вы",
но нету предмета их головы.

Вагонные стекла – почти что витраж – 
способны украсить любой пейзаж.
Ладонью коснешься – а это песок,
сладкий на вкус, как березовый сок.

Все это случилось с тобой или нет?
Смотри: отрицание сна – сонет.
Слушай, как звезды скользят по реке,
счастливый билетик сжимая в руке.


* * *

	Елене Лукашевич

В ожидании Годо.
Так уходит время в вечность.
Год за годом – все не то,
образуя бесконечность
перевернутой восьмерки,
поместив себя в проем,
под недобрый взгляд галерки,
в одиночестве своем,
ты в лучах на перекрестке,
ветер действием сквозным,
как пластмассовой расческой
или гребнем расписным,
треплет волосы устало.
И уже давным-давно
ты и ждать-то перестала
в ожидании Годо.


* * *

А я, забираясь с ногами в кресло,
сначала снимаю кольцо
потом юбку.
И вот что действительно
мне интересно:
каким бывает твое лицо,
когда ты кладешь телефонную трубку?