ВЛАДИМИР КУЧЕРЯВКИН
№ 44. Без названия

* * *

Подперевши лоб ладонью,
Над бумагой витязь чахнет.
Лампа светит полусонно.
Тикает во сне будильник.

На бумаге буквы стонут,
Кто лежит, а кто раздета:
Витязь, витязь, что поделал
Ум твой с нашими умами--

Витязь, витязь, что наделал
Дух твой с нашими душами--
Где шатаются по свету
Души, словно облак тени--

И кричит, опомнясь, витязь,
Будто во поле широком:
Ах, не знаю, дружки, где же
Сам я, где душа шальная!

Сам душа не знаю, дружки, 
Где же, ах, а где шальная!

Где шальная, а где, ах, же
Сам душа не знаю, дружки!

Где же, ах, не знаю, дружки,,
Сам шальная я душа где!

Я, ах, где душа шальная
Сам не знаю, дружки, где же

Я шальная где не знаю,
Ах, душа, сам где же дружки

Сам шальная дружки где же
Я душа ах и не знаю

Дружки сам не знаю ах я
где же где душа шальная

Где шальная ах где я же
Сам душа не знаю дружки

Где душа не знаю дружки 
Сам же я ах где шальная...

* * *

Походкой лёгкой, будто я -- Гермес,
По серой лестнице слетаю вниз
И сквозь людей, сквозящих на работы
С помятым утренним, заботливым лицом,

Бегу по магазинам. Погоняй,
Возница бричку в небе, да скорей!
И ты, с утра чуть пьяненький, Борей     
Шугай по небу скомканные тучи...


* * *

Снег пошёл по городу. На крыши голые
Падает скелетами и тает.
И окошко моё серое пригнуло голову...
Новый год наступил, говорят, и  в Китае --

Радуются китайцы. Глянь, 
		по площади топают лошади.
Воздух грызут и храпят, и смеются.
И председатель китайский проходит по площади.
Да как крикнет весело: 
		"Здорово, раскосые братцы!"


СОЗЕРЦАНИЕ С.

День толкается мне в грязное окно.
Утро наступило -- да солнышко не светит.
Жирное светило в коридорном тусклом свете
Кашляет, становится бревно

И сипит, качая тёмные на свете стены.
Больше мяса! Догорай планета!
И плывут по коридору пьяные сирены,
Машут радостно бумажкой смятой.


* * *

Дом, дом, толстый, сколько лет 
			уже падает да стоит.
Ножками едва слышно шевелит.
Ходит по комнате, хмуро задумавшись, 
		наша седая планета.
Память моя для неё, или совсем уже нету-- 

Скоро пойду за тобой, лишь вечер настанет.
У меня свои заготовлены сани.
Солнце падает -- прыгну верхом и с горки вниз.
Дом, дом, как червяк шевелится, хмуря карниз.


* * *

Портрет на стенке чорт или герой--
Ах, грустно, грустно, милые вы стены!
Ещё от жизни миг, и тёмный, и глухой,
Отрезан тёмною, неправильной дырой и
Сквозит куда-то... Может быть, Геенны

Там слышен стон сухой и подневольный.
В ушах ли, в стенах, в окнах шевелится--
Но в пальцах ходит говор колокольный,
Так что держать стило порой не больно...
Глядь, новый, новый миг 
		куда-то в чёрное валится.


* * *

Разинув зев и исподлобья
Глядя на город, скрытый за туманом,
Стоит статуя на брегах и дышит.
Опустит руку --  и запляшет, захохочет.

На крыши тень легла. Пожухли крыши.
Крадётся вечер вдохновенно-пьяный...
Мерцая тысячью огней в глазах зелёных,
Плывёт река спокойная. За нею

Шатается по переулкам мальчик...
Я не пущу тебя, уйди, уйди, статуя!
Сейчас иное станет плакать, сниться.
Когда в глазу не человек, не рок, не птица.


* * *

Деревья, травы шевелят ушами.
Щас выну сердце -- огород вскопаю.
На стеблях голые висят трамваи.
Чуть ветерок -- смеются и кивают.

Содвинет чарочку планета
С планетой в кепке полинялой --
И отзовётся сердце где-то:
Словом новым, песнею удалой.


* * *

Дым из трубы всё валит как шальной.
Ветер шалит. Скрипка играет
Тусклую песню, играя со мной
В небе высоком, смеясь и сгорая. 

Точно, весна. Притаились деревья
Между домов. Приседают, шушукнут.
Вспомнится им золотая деревня
В жилах набухших. И грязные окна,

Их отражая, тоже ожили.
Залопотали крыльями в небе.
Тоже расправят прохладные жилы.
Тоже распустят бездонные хляби.


* * *
			Ю. Медведеву

Разнообразны предо мной твои картины.
Подруга кликнет -- и ты с плеча в запой,
Роскошною кивая, мягкой головой.
Утюг пропляшет бодро, словно бедуины

В болоте по плеча. А ты сидишь, глухой,
Прилежный, тонкий, чуть живой...
Гляди, ещё толпа микробов проскакала,
Накинув на уши глухое покрывало.


* * *

Лето. Жарко. Как в июле.
Распускаются деревья.
И цветочки тащут люди,
Произвольно их срывая.

Человек идёт весь в шортах,
Весь в футболке, загорая.
И рыбак стоит на мосте
Да кидает крючья в реку.

Отдыхают люди, видно.
Веселятся и гуляют.
Только я, в трамвай замкнувшись,
Всё куда-то еду, еду.


* * *

О Господи, красивы эти облака,
Которые порой зовутся тучи.
Как быстро время тащится, когда
Я вижу их над проходящими домами, 
Когда лечу в трамвае через мост --
Лицо, как небо, пьяно и открыто,
И ветер там гуляет, будто свой.

А вот и девушка достала бутерброд
С каким-то маслом, тихий рот раскрыла...
Распущенные волосы её
До половины спину закрывают,
И туфельки такие на ногах
С тончайшим длинным каблуком,
И нос прямой сияет,
А полы длинные полупально
До пола влажного свисают,
Когда она, жуя свой бутерброд,
Жевала бутерброд, куда-то вдаль смотрела
И бутерброд свой с маслом ела...


* * *

Март уходит, снег валит.
Телевизор кукарекал
Про убитого чучмека.  
Был ведь жив, и вот -- убит.

А потом кино, кино.
Рожи светлые, как тени.
Душ неясные движенья.
Жизнь прошла -- не всё ль равно...


* * *

Когда о празднике шипят мозги
Наутро бешеной рекою,
Кому подам трясущейся руки--
Кому пожалуюсь тяжёлой головою--

Тебе, о Александр! Василий, тож: о, Вася!, 
Скажу по телефону или так, в лицо.
Кто жизнь постылую и бледную мне перекрасит--
Чтоб снова стал я молодцом.


* * *

Как сквозь воду смотрел, будто рождался во сне.
Или это привиделось мне--

Там, возле рамы окна оживали, шипя, голоса.
Там роза спешила важное что-то сказать.

Но соловей уже мёртвый летел в облаках.
И железные иглы торчали в сжатых руках.

Смотрел я и плакал. И плакала роза в стакане.
И сердце дышало, как мягкий и ласковый камень.


* * *

Кричат ворота, бегают евреи.
Арабский караван прошёлся полосатый.
Но чья-то кисточка задерживает время,
Чтоб хоть минуту стать нагим и чуть крылатым.

В Ерусалиме трудно спится на боку.
Вода журчит, и муэдзин вопит на брата.
Особо не поспишь, когда кукареку
Кричит на крыше снайпер бородатый,
Тяжёлый кочет с русским автоматом.

Луна остановилась и снова просит крови.
Глаза слипаются, идёт гулять душа.
А к нам весна пришла; деревья, вскинув брови,
Бредут по воздуху, едва дыша. 


* * *

Когда распустилось надо мною окошко,
Как редкий и всем незаметный цветок,
И хочет своими шестью лепестками
Легко развернуться туда, на восток,

Где тёмное солнце приветливо машет
Весенним весёлым и быстрым крылом.
И сердце глядит и, гляди, разорвётся,
И тело пойдёт, как трактор на слом,

Тогда я лежу, затихая в постели,
Гигантом совсем не хотя становиться,
И слушаю мир, и огромные уши взлетели 
Над землёй осторожною птицей.


* * *

Как пьяный, иду у себя по балкону,
И горящие угли в груди говорят.
По какому кривому на свете закону
Бухает сердце от затылка до пят--

Как всегда в октябре, я стою изувечен
Головой перевёрнутой, как на тарелке.
Только друга любезного тонкие плечи
Мне мигают, как две в полумраке горелки.



* * *

Трясётся в зеркале шофёр значительным лицом.
Бежит, бежит, безумствуя, дорога.
За потным небо занавешенным окном
Сворачивается, бродит, мутное, как брага.

Проехала телега, вслед за лошадью влачась
За горизонт, поросший елью.
Проплыл собор разрушенный 
		и гордый, словно князь...
Глаза слипаются, и дышим еле-еле...

Не удержать тебя, мятежная душа!
Ты то трепещешь высоко под небесами,
То сжавшись и едва дыша,
Едва шевелишь чёрными усами.

И мысли в душу попадают то и дело.
Лежат и скалятся, меняя форму.
И нет им по природе ни простора, ни предела.
Лежат и требуют умильно корму. 


* * *

Ветр за окном осенний, бородатый
Побежал, роняя гриву.
И сосны, будто древние солдаты,
Качались стройные, спокойно и красиво.

Над нами потолок повис угрюмо,
Распялив нежное нагое тело.
И стол под ним, 
	уставленный стеклянных звонких рюмок,
Дрожал, когда трамвай по небесам несётся белый.

Но вот вплотную подошла толпа,
Надвинула в окно мелькающую морду.
И глядя в душу, как на голого клопа,
Сказала ей решительно и твёрдо:

Пойдём, пойдём, побрыжжем кровью
На площадях, волнующихся, как знамя.
И, шаркая, дышала в изголовье
И знаки делала горячими руками.


ПРОПАВШЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ ИЗ КНИГИ "ВРЕМЕНА ГОДА"

Положу очки на комод.
Завернусь в одеяло, как будто уснул.
Лампы уже не горят, 
	и машина по улице рыщет всё реже.
Всё же весна: насекомые скачут по воздуху, 
	крыльями воздух метеля.
И куда-то уносит сердечный дымок, 
	да в груди шевелятся колёса.
Ах, колёса, колёса,
Унесите меня на далёкую землю,
Где поджидает чёрная рыба,
Где мотылёк верещит по стеклу 
	сухой и тонкою лапой, просяся на волю.
Как и я, влюблённый и полный печали,
Шепнул свою вечную песнь... и горю -- и сгораю.



* * *

	До сей поры не знаем, кто мы --
	В. Хлебников

Шумит компьютера неласковый поток.
Зима подвинулась, к экрану подступает.
В Ерусалиме падает звезда. И на восток
Горячий танк плюётся, ничего не понимает.

Ребёнок, слышь, кричит. Опять родился в мае,
И горько тут ему, где человеки
Не смотрят в небо, про себя не вспоминают --
Кто в Вифлееме землю жрёт, кто в Мекке. 


* * *

Загудел локомотив. Протянув ладони,
Встрепенулась девушка и опять уснула.
Кто там в переходах кашляет и стонет--
Кто там бродит в темноте с рожей Вельзевула--

А у нас в вагонах тут папенька гуляет.
Зубом цыкнет -- и смеются люди, словно мухи.
Впрочем, не понять с тобой нам, 
	кто в кого стреляет.
Впрочем, это всё, должно быть, так, слухи.


* * *

Ах, ходить по свету
Так легко, приятно:
Там гуляют буквы.
Там летит ворона.

Падает весенний 
Снег и нежно тает.
Падает прохожий
На сердце и снится.

Как зайдёшь в подвалы --
Столики, как люди:
Принагнули спины,
Ждут себе чего-то.

Но плывёт хозяйка.
Запоёт частушку,
Брякнет анекдотом,
Водочкой одарит.

И сидит одетый
В облако с капустой
И пьянеет тихо
Маленький поэтик.

Будто знает что-то:
Знай себе смеётся...
Скрипка шевелится
В голове горячей.


* * *

Разговорилась нежная змея
В вагонах, толпами усталыми набитых.
Шипит на ушко, крылья распускает
И улыбается в лицо светло и мудро.

Ты, змейка, что мне, маленькая, дашь--
Что дам тебе-- Поглажу ль нежно кожу --
Но уползай скорее. Вон алкаш
Уже кривит неправильную рожу.


* * *

Утром встанем -- солнце светит,
Крыши нежатся под небом.
И грызёт тихонько время
Мой затюканный будильник.

Книжки разбрелись повсюду:
На столах и под столами.
И бумаги, словно чайки,
Все усыпавшие скалы.

Новый день светлеет, пухнет
И волной накроет шумной,
И подхватит, как пушинку,
И завертит и потащит...


* * *

	И взял я книжку... и съел её
		Откровение

Никак не разжевать мне время это.
Железные должны быть, верно, зубы.
Шевелится во рту, в желудке горько.
И тянет вниз, к земле и к злому небу.
Как книга раскалённая, гуляет
По внутренностям с воплями и гаем.
И пламя разъедает горло.
И девять букв зовут к себе иные,
Неслыханные звуки... Я спускаюсь 
По лестнице, тащусь между домами,
Ищу огня в глазах моих прохожих,
И прост их взор, и правильно ложится,
И руку слабую мою толкает.


КЁНИГСБЕРГ, КЁНИГСБЕРГ...

Солнце блеснуло в руинах, 
	где навзничь лежит опрокинутый купол.
Пальцами почва пошла, 
	разминая гарью пропитанный воздух.
Там особняк побежал, но, 
	расстрелянный в спину, застыл, обезлюдел.
Здесь просыпается Шиллер, 
	оком кругом поводя изумлённым, железным.

Мы же, умершие позже, светлой душой 
	вспоминаем пропащего немца.
Взором калмыцким подрезав немецкую жилу, 
	бредём по засохлым проулкам.
Выскочит кукла с наганом из кирхи помятой, 
	пальнёт в неприметное сердце --
Кашлянет клюквой оно и заплачет, как души в Аиде.


* * *

Смеются на платформе юноши в очках.
И потолок чего-то им лопочет
В ответ. И тяжелеют сонные глаза
Вагона подскочившего. В тоннеле
Ревёт по-своему, как сиплый лев,
Усталый ветер. Я пропал совсем.
Но снова, глядь, в вагоне возникаю.
И женщину крылатую сажая на плечо,
Лечу во тьме кривой. Порхают люди.
И голова, как яблоко на блюде.


* * *

	Копьё татар чего б ни трогало --
	В. Хлебников


Шумят мятежные народы
И бьются грудью о колосса
И подмывают, словно воды
Подножие могучего утёса.

А он, бесхитростный, и бровью
Не шевелит, покуда жив.
Но вот очнётся, топнет кровью
Да запоёт своё на варварский мотив. 



* * *

	Когда гнетущей ночью чёрной...
	Ш. Бодлер
	Увидев меня, кивают головами...
	Давид	

Меж фонарей по улицам пустынным
Бежит собака, высуня язык
И тупо глядя на дорогу. Жёлтый свет
Порой колеблется, порой -- застывши
На стенах каменных, живых ещё пока,
Но грязных и облупленных. Родные
Места, тут дышится легко,
И пища есть всегда не только ей,
Но прочей твари: голубям и крысе,
И кошке, спящей мирно по подвалам,
И мне, сучащему ногами в лимонной полутьме
Вслед за собакой сумрачной. Всё ближе к дому,
И всё теплей под курткой. Забежать
В ночную гжелку... Улыбнуться
Полпьяной публике ночной, кивнуть --
И вот кивают головами люди,
Меня увидев, будто я -- Давид
В разодранной одежде, напуганный и страшный 
Саула злобного бегу и песню,
Как сумасшедший, бормочу сквозь зубы. 


* * *

		Природа!
		Ш. Бодлер

Настало утро, и автомобили
Раскованные воют под окном.
Как будто бы всегда тут жили.
Дудят, насупившись, и думают о чём,

Не догадается ни дом и ни прохожий,
Который по работам нервно побежал.
Или трамвай в своей железной коже,
Который у метро споткнулся и дрожал,

Пока в него влезал я, боязливый.
Он был всегда загадкой, добрый дядя.
Стоит себе, ползёт, потряхивая гривой
И на людей подробно глядя...

Не то -- природа с деревом и небом,
Где заяц носится, простым блистая оком,
Как будто мёртвым никогда и не был,
Хотя забрёл в сей мир, как я же, ненароком.


* * *

Толстая тётя с ногами
Входит наверх, и матросы,
Кепки снимая, смеются.
Где ж ты, кудрявая, где ж ты--

Песню запела -- хохочут.
Машет платочком -- запляшут.
Мост на лету расправляет
Стойки, пролёты и крылья,

И разбежавшись, ложится...


* * *

Леса оделись изумрудной гривой
И шелестят, едва задышит небо.
Ты плачешь-- Ну давай и я заплачу
Очкастыми и умными глазами.

Вишь, сколько птиц поналетело в мае.
Летают, строятся, таскают ветки.
Сам аист, голову закинув в небо,
Трещит самозабвенно тонким клювом.

Весна повсюду. Только в сердце осень
Стоит тяжёлою и мокрой тенью,
Раскручивая дни, в которых не увидишь
Лица судьбы -- всё скучно, всё уныло. 



* * *

Усталый дом стоит, качается.
Хозяин тихий водку пьёт.
Приходит гость, и год кончается.
И на ветру грустит щелястый туалет.

Хозяин песню запевает
Про светлого небесного сига.
И дом, как солнце, радостно зевая,
Бежит по озеру, как на врага.


* * *

Читая дом, когда нельзя напиться,
И пробираясь в городе, как муха,
Раскрыл тихонько разовую книгу
И загрустил, внимая тёмным буквам.

Там девушка в штанах, увы, смеётся.
Глухой старик усядется на плечи
И палкой машет: вечер! вечер! ветер!
И правда, вечер смотрит, так-то, братцы.


* * *

Дождик мочит крыши улицы домов.
Мокрые деревья в сером небе ходят.
Промелькули птицы: ворона, голубь гладкий,
Покачнувшись, камнем пали вниз куда-то.

Ветер, ветер сильный, налетай всей грудью,
Прогони подальше неласковые тучи!
Чтобы солнце опустилось прямо мне в окошко.
Чтобы грудь дышала весело и сладко.


* * *

Усатый человек, закинув морду,
Бредёт уныло по перрону. Вот и поезд.
Чеченец спит, развесив губы по вагону.
Блондинка серая в штанах и задыхаясь.
Раскрыли книги юноши и папа.
Кроссворд решает бледный долгоносик.
Спокойно на душе, как будто дождь закапал.
Усталый поезд замедляет нервный бег,
И мы выходим на свободу...