АЛЕКСАНДР ЛАСКИН
МОТЯ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Вместо предисловия

По поводу повести о собаке Моте, написанной петербургским прозаиком Семеном Борисовичем Ласкиным (22.11.1930 – 8.4.2005), у меня есть не замечания, а воспоминания. Ведь я не только сын автора, но и прототип одного из главных героев.

Так вот на правах сына и прототипа я могу кое-что засвидетельствовать.

Во первых, повесть написана свободным человеком. В момент работы не думавшем ни о редакторе, ни о публикации, ни о том, что можно, а что нельзя.

Как оказалось, нельзя. Когда отец показал свое сочинение в детском журнале и издательстве, то стало ясно, что нельзя категорически.

Конечно, прежде был Холстомер. Или Каштанка. Но все-таки эти, явно нарушающие общепринятые нормы герои, не забывали о своем скромном положении в мире живых существ.

Трудно представить Каштанку, занятую литературным творчеством. И в этом ее главное отличие от Моти, которая буквально в первых же строках заявляет: «История! Записки о семье Дырочкиных! Никто, клянусь, никто кроме меня, такое выдюжить не способен».

Дело не только в том, что повесть написана от имени Моти. Главное, что собака оказывается склонна к размышлениям. Она постоянно удивляется, задается разными «детскими» и «недетскими» вопросами.

В издательстве отцу предложили повесть переписать. Взять все эти непосильные для животного соображения – и вложить их в голову более подготовленного к ним мальчика-первоклассника.

Мол, зачем это детям? А уж тетям-редакторам так и просто ни к чему! Если в жизни мало игры, то пусть и в книжках ее будет в отмеренном количестве.

Еще редакторам не понравилось, что глава семейства Дырочкиных драматург Борис Борисыч – вроде как отрицательный персонаж.

Кстати, Моте тоже так кажется. Если кто-то из членов семейства представляется ей самым неблагоразумным, то именно он.

Конечно, она права. Возможно, нет на свете ничего столь же диковинного, чем писатель, пишущий о разного рода оберштурмбанфюрерах.

Что сделал отец? Расстроился? Наверное, расстроился. Впрочем, автору советского периода не привыкать к редакторским замечаниям. К тому же, он решил не столько переделать повесть, сколько написать заново.

Место Моти занял первоклассник Саня Дырочкин, а писатель Борис Борисыч, посвятивший себя делу неплодотворному и едва ли не бессмысленному, обрел в высшей степени полезную профессию летчика.

Более того, вместо одной повести, отец написал две. Сначала «Саню Дырочкина – человека семейного», а потом вторую часть «Саня Дырочкин – человек общественный». Первую книгу ленинградский Детгиз выпустил в 1978, вторую в 1988 году.

Книги эти безусловно очень хорошие. Некоторые современные уче6ники для младших классов даже включили их в список литературы для внеклассного чтения. «Саня Дырочкин – человек семейный» имел европейскую судьбу: в 1983 году повесть отдельным изданием вышла в Братиславе.

И все-таки чего-то очень важного, что было в первом варианте, в этих книгах нет. Может, вот этого упорного мотиного стремления что-то понять, а затем объяснить себе и другим.

И еще из этих книг исчезла биографическая мотивировка. Безусловное для людей близких автору ощущение связи с той жизнью, которой когда-то жила наша семья.

Речь не идет о портретном сходстве. Если моя мать чем-то напоминает Ольгу Алексеевну, а я – Саню, то автор повести, как уже должно быть понятно, на Бориса Борисыча совсем непохож.

Так что же запечатлела «Повесть о семье Дырочкиных»? Если не самих обитателей нашего дома, то что?

В первую очередь, повесть отразила наши с отцом увлечения. Ведь в конце шестидесятых годов мы с ним выпускали журнал «Новый миф».

Да, да, настоящий журнал. Ничуть не менее настоящий, чем другие советские издания. Со своей редколлегией, состоящей из знакомых животных, и даже собственным цензором. Кстати, орган Союза Собачьих писателей.

Конечно, у нас с отцом было алиби. Ведь редактором «Нового мифа» числилась Мотя, а мы ей только помогали по мере сил. Перепечатывали, делали иллюстрации, сшивали странички нитками.

Словом, вся техническая часть лежала на нас, а позиция журнала, как и полагается, определялась редактором. Хотя он, редактор, обожал своих хозяев, но, вместе с тем, имел и свою собственную точку зрения.

Легко представить, что за точка зрения была у Моти. Это при ее-то росте чуть больше двадцати сантиметров и длинном-длинном туловище. То, на что человек не обратит внимание, собака заметит непременно.

Нужны примеры? Пожалуйста! Открываю один из номеров журнала за 1969 год и читаю:

«Наш постоянный автор Саня Лацкин, - сообщается в разделе «Наши рекорды» - никогда не занимался спортом. Он подумал: «А хорошо ли это? Не пора ли установить рекорд?» «Пора», - сказал он себе, но было уже поздно. Он заболел ревматизмом. Теперь, выписавшись из больницы, автор «Нового мифа» решил установить рекорд в кровати. Он сделал самое большое число дыхательных упражнений. Его вдох и выдох самый длинный в мире и равняется прыжку в высоту, установленному Брумелем до того, как он сломал ногу...

Из любимых упражнения Сани одно мы приводим. Нужно лечь на спину, закрыть глаза и не открывать их часов двенадцать. Саня легко это делает ночью. Вечером, около десяти чесов, он закрывает глаза, а открывает их в то же время уже утром. Вот до чего можно развить мышцы бровей и век, если по-настоящему любить спорт».

А вот из раздела «Хроника»: «10 мая состоялись соревнования по плаванью между Гупиями и Меченосцами из аквариума семьи Зельдович (Д.Р. Зельдович, замечательный врач, товарищ отца – А.Л.). Первыми к финишу пришел Меченосец по кличке Хромой… Хромой был первый возведен на сковородку и полыхал от счастья синим огнем. В минуты поджаривания мы обратились к меченосцу с вопросами:

- Как вы оцениваете свою жизнь?

- Я славно пожил, я видел воду...

- В каком виде вы предпочли бы оказаться на столе?

- В фаршированном! Ха-ха-ха! Умираю от смеха, когда думаю, как они меня будут фаршировать.

- Не хотите ли вы что-либо передать нашим читателям?»

Дальше располагался пустой квадрат, со всех сторон очерченный по линейке, а затем следовал такой текст: «Слова Меченосца Хромого написаны водяными чернилами и нам остается только догадываться о смысле его героического обращения… Интервью вел Эльтон Крученых, эрдель-терьер».

Это, так сказать, небольшой формат. А был еще крупный. Роман в письмах «Двадцать писем к другу, или Раковый корпус», пьеса «Бумеранг», печатание которой прекратилось «по техническим причинам», так как «авторы-друзья из-за неподеленного гонорара съели друг друга».

Словом, было весело. Мы подтрунивали над другими и, конечно, над собой. Ощущали себя свободными издателями, которые тем и отличаются от издателей несвободных, что могут пошутить и побалагурить.

Вот из этих наших увлечений и родилась «Повесть о семье Дырочкиных». Хотя ни о каком журнале она не рассказывает, но зато точно передает атмосферу беспечального творчества, которая сопутствовала появлению на свет «Нового мифа».

Так что тети из Детгиза все поняли правильно. Они почувствовали, что повесть сочинял человек на время раскрепостившийся. Решивший, что между творчеством для себя, писанием текстов для самодельного журнала, и сочинением для других, нет особой разницы.

А еще он, этот раскрепостившийся автор, позволил себе описать свободную личность. Пусть эта личность предстает в собачьей шкуре, но это нисколько не преуменьшает ее талантливости, обаяния и истинно человеческого достоинства.

Александр ЛАСКИН