ЕЛЕНА ЛОКШИНА
МЫ С РУССО И СОБАКА ЦЫГАН

Большинство людей не задумываются почему они всю жизнь ходят на одну и ту же работу, или живут в одном и том же месте, им так удобнее и спокойнее, хотя они также знают, что постоянство считается положительной чертой характера.

Те люди которые этого достоинства лишены, доставляют всем одно беспокойство, особенно в молодости, и потому их хотят исправить, поставить на путь истинный, полагая, что в принципе это возможно. «Летуны», как их тогда называли и сами хотят быть как все и пытаются приспособиться к жизни остальных, но не найдя мира внутри себя и со своим окружением, с налаженной жизнью в колее, часто пускаются в разные приключения, так как им присуще известное воображение и смелость. В ответ на традиционные наставления им нечего ответить, они только все вопрошают «зачем?»

Зачем им такая убогая жизнь, думают они, глядя на результат жизни своих родителей. Например, ясно ведь, что они не любят свою работу (а как ее можно любить!?) Так почему же тогда отец продолжает крутить баранку по ночам и жаловаться на давление и недостаток чаевых? Почему же мать-учительница каждый день, как в бой, отправляется в школу? И даже после стольких лет тяжелого, безрадостного труда они не в состоянии исполнить своих убогих заветных желаний: купить импортный гарнитур, или поехать в Болгарию. Страшит их мысль, что они будут так же коптить небо после сорока, жить с такой ведьмой, называемой женой, или с таким бараном, называемым мужем. Только бы не оказаться самому с такой лысиной и брюхом! Только не с таким двойным подбородком и волосами из большой бородавки! Водопроводчик Федя представляется им более духовным созданием потому, что честно декларирует, что душа без анестезии принять это не может. Он не лжет, что достиг чего-то такого в жизни, к чему и его дети должны стремиться. Ну, а что, если человек бухгалтер? Как он может выдержать это без обезболивающих? ! Нет, не видят они себя в колее. Она не только душит возвышенное, она опасна для жизни!!

Эти люди в колее сначала прилежно учатся, затем прилежно работают, а потом болеют и умирают, а это уж слишком! «И это все, что вы получаете в награду за безрадостную жизнь?», - вопрошают они. Не верят они, что должны умереть, не прожив яркой, прекрасной жизни, не верят, что вообще должны умереть.

Как-нибудь должно обойтись, - думают они, - к тому времени что-то уже изобретут. Конечно, родители до этого уже не доживут, но они сами виноваты, что послушно шли по этой позорной, протоптанной предыдущими баранами, дороге.

А ведь есть пути возвышенные и героические. И в зависимости от времени, политики и разных прочих обстоятельств, они идут в революционеры, художники, разбойники, отправляются в далекие и опасные экспедиции или добровольцами на войну. Нужна красивая идея, в которую не следует углубляться, например: «от каждого по способностям и всем по потребностям» и получаешь кожаную куртку, маузер и бессмертие. Или «высшая раса должна победить весь мир» и получаешь мышиного цвета обмундирование и парабеллум, а дальше тебе не надо беспокоиться, тебя поведут к светлому будущему. Или, скажем, если нет никакой тяги к физической активности и к тому же идея быть ведомым претит, то покупаешь краски на последние деньги и в романтическом статусе перебиваешься чайком с баранками у людей, желающих украсить компанию незаурядной личностью. Главное, определяя себя на один из путей, никто из них не идет дальше этих лозунгов и размытых образов, смутно навеянных романами, будущее вырисовывается еще двумя-тремя мазками, вроде предвкушения успеха при такой красивой форме и возможностей самых разнообразных приключений.

А вот мне попалась книжка в библиотеке, где упоминалось о каком-то Руссо, который призывал людей вернуться «назад, к природе» и я не помню что там было еще, а идея показалась чрезвычайно плодотворной, может быть потому, что как-то перепуталась с «Робинзоном Крузо», которую, как потом выяснилось, рекомендовал давать детям Жан-Жак Руссо непосредственно после азбуки. Я представляла себе тайгу, горы и бурные реки, а там красота и должны случаться разные приключения, и когда выпадет снег, то как приятно будет потрескивать огонь в печи лесной избушки, построенной мною же в непроходимой тайге! Мне очень хотелось узнать, что же он об этом написал и мне достали его «Исповедь», которую я должна была вернуть через три дня. Я читала ее все эти три дня и еще по полночи после каждого дня, а отдав книгу, поняла, что там про возвращение к природе ничего нет. Написал же исповедь больной, противный, тщеславный мужичонка, который держал в черном теле свою корову-жену и отдавал своих пятерых детей в приют по мере того, как они от этой бабенки рождались. Все думали, что он настолько свободолюбив, что отказался от пенсии короля, а на самом деле боялся, что из-за болезни ему придется выйти по нужде как-нибудь несвоевременно и не пошел на ее вручение.

В этой книге также утверждалось, что знаменитые философы и власть имущие того времени его очень уважали за философские труды и даже выделили ему небольшой домик и содержание при загородном дворце одного из них. Кроме этого никакой природы там не было. Я очень огорчилась и решила, что может быть это был другой Руссо.

«Назад, к природе»! И как бы там ни было, все лучше, чем на службу с девяти до пяти! Очень вскоре у меня было два сообщника: мой муж (мы были уже год женаты) и его приятель Виктор. Я очень обрадовалась их решению. Поскольку тому предшествовало много «сумасшедших» идей, неизменно обсуждавшихся на частых застольях, таких, как побег через финскую границу, организации подпольного бизнеса по перекрашиванию белых маек в американский флаг, или спасения правозащитницы из сумасшедшего дома, с помощью переодевания всех в белые халаты и знакомого шофера скорой помощи. Я всегда воспринимала эти разговоры, как репетицию возможных жизненных ситуаций и относилась к ним уважительно, поэтому не особенно удивилась, что эта идея стала явно воплощаться.

Первая неувязка заключалась в том, что просто так уехать в тайгу мои спутники не решались. Может к природе ближе, но не без устройства же хоть на какую-нибудь работу! Денег-то у каждого из нас хватало только до следующей получки. Это только мне виделось, что мы прокормим себя в тайге без денег.

Об этом решил позаботиться Виктор, который отыскал на карте самое глубинное место в Сибирской тайге и послал письмо в зверопромхоз Алыгджер. Вскоре он получил душевный полуграмотный ответ от председателя Ивана Пташкина, который звал нас и обещал сразу же оформить как работников его хозяйства. Этого былo достаточного уже для всех нас чтобы уволиться с работы, сняться с прописки и начать собирать вещи. Отъезд назначили через месяц после получения письма.

Мне это казалось чрезмерной осмотрительностью. Что брать с собой каждому было ясно и это особенно не обсуждалось, разве только Виктор упомянул, что продовольственные магазины в дальних местах по слухам снабжаются неважно, так что нужно прихватить с собой лаврового листа оттого, что для городского человека дичь имеет непривычный вкус и запах. Я решила, что французская тушь для ресниц одна из самых необходимых вещей в тайге потому, что могут быть разные погодные условия, а цыганская тушь легко смывается и потратила семь рублей с чувством хорошо вложенных денег. Конечно, всем нам было ясно, что нужны теплые вещи, но не больше, чем поместится в рюкзак, да больше у нас и не было. Вот и все сборы. Пытаюсь вспомнить, был ли у кого из нас хоть перочинный нож, но не могу.

Друзья моего мужа устроили нам прощальную вечеринку. Меня очень удивило, что никто не завидовал нам, а расспрашивали хоть и с любопытством, но все же несколько отчужденно. После того, как было выпито достаточно, чтобы все почувствовали себя раскованно, Виктор вдруг пригласил меня танцевать. Танец он выбрал медленный, который представлял из себя топтание на месте в обнимку и, крепко прижимая меня к себе, Виктор сказал, что нам в путешествии предстоит испытание, которое нужно будет выдержать с честью. Так как его жена остается, и он будет там совершенно одинок, то нам с ним придется нелегко сохранять верность супругам. Он потребовал от меня клятвы, что я буду стараться изо всех сил. Я очень удивилась, что возник такой разговор, так как муж уверял меня, что приятель умен и талантлив, и заверила его, что мне это будет не трудно. Виктор мне явно не поверил, он был очень привлекательным с виду человеком: умное лицо и крепкое гармоничное тело, голубые глаза и светлые волосы. Я мысленно относила его к породе викингов.

Держался он с достоинством, речь вел неспешную и не пошлую. К тому же было известно, что он поэт. Хороший поэт. Так, что ничего удивительного не было в том, что он был уверен, что мне придется нелегко сопротивляться его чарам. В любом случае все предвещало быть в хорошем вкусе. Мы встретились на вокзале в назначенный день, посмеялись над необычным видом и весом багажа Виктора: он сгибался под настоящим сундуком, в котором, как мы потом узнали, половину пространства занимали книги, остальную же половину в равных частях заполняли одежда и тысяча плоских пакетиков лаврового листа.

2.

Каким прекрасным оказалось это новое чувство свободы! Вся рутина прежней жизни растворилась, как в густом тумане, да так быстро и охотно! Пять дней в плацкартном вагоне, с чуть влажным постельным бельем с синими печатями, очередями в крошечную уборную с зубной щеткой в руке и покуривание в тамбуре с философским выражением лица. Я думала о Руссо-юноше, о том, что он тоже не хотел работать гравером, куда его, сироту, определил заботливый родственник, считавший, что делает для него доброе дело, a чем он хотел заниматься, он так толком никогда в жизни не узнал. Поступил в семинарию, а сразу после нее в хоровое училище. Не задержался ни в гувернерах, ни в переписчиках нот, ни даже в секретарях посла, куда его определили знакомые дамочки. Он также поменял несколько раз религию и подданство, поучительные трактаты перемешивал с сочинением опер, а в сущности, хотел только избежать уготованную ему традициями и материальным положением участь. Он никогда в своих трактатах не объяснил, в чем его проблема, а только твердил, что всем нужно дать внутреннюю свободу. Ну а кто же будет землю пахать, если все ею воспользуются и будут такими «летунами», он не сказал. Хотя я-то думаю, что она и нужна только таким, как он сам. Он хотел оправдать свое существование, а другие о таких тонкостях и не задумываются. Возникал также вопрос: отчего же вовсе не в леса отправился он искать счастья, а в уютное гнездышко своей томной тетеньки, расточающей такие сладкие наставления, что племянник думал только об одном, пока (очень вскоре) не добился своего и не занял более высокого положения в ее доме, которое оспаривал у приказчика.

Вареные яйца и куры в газете сменяли торопливые покупки теплой еще картошки на перроне у деревенских теток, щедро посыпанной солью и укропом, с малосольными огурцами; самый вкусный на свете чай в стаканах с подстаканниками и пакетиками спрессованного в кубики сахара; борщ в алюминиевых судках, разносимых работниками ресторана. После бесконечного потока деревенек, исчезающих бесследно за окном, о которых вскользь подумаешь, что вот кого-то же угораздило жить в месте, где даже поезд не останавливается, грязноватых бетонных станций с чужими названиями и людьми с другими лицами, безучастно поглядывающими нам вслед, необъяснимых остановок поезда надолго, а то и пугающего движения вспять, бесконечной тайги вдоль дороги и зверей, ждущих на опушке, чтобы перебраться на ту сторону, и мы, наконец, приехали в Нижнеудинск.

Нам, привыкшим, что номера в гостиницах сдаются только каким-то особенно замечательным людям нашей страны, сдали за десять рублей и шоколадку в придачу неплохой номер с душем в конце коридора, где оказалось вдоволь драгоценной горячей воды, чистые, влажные (что же делать!) простыни и тишина до 5 утра. Мы поужинали в «Пельменной» пельменями, в которых не было мяса, запивая водкой из магазина напротив. Никто не возражал против водки и даже дали нам стаканы, но после нескольких прикладываний мой муж стал нелицеприятно требовать хоть одну поперечно-полосатую в пельмень, а это уже было оскорблением. У входа к гостиницу мы увидели двух медвежат, посаженных на цепи, это вызвало в нас бурю негодования по отношению к людям, так жестоко относящимся к совсем еще маленьким медвежатам. Концы их были прикреплены к кузову грузовика. Мы попытались с ними пообщаться, но в ответ они так злобно зарычали, демонстрируя немолочные зубы и так рванулись к нам, что грузовик качнулся. Морды их ничем не походили на картинки из сказок, они, скорее были похожи на вытянутые свиные рыла, шерсть мокрой и грязной, так, что почесать их за ушком пришло в голову только моему мужу. Мы оценили его реакцию, когда он вовремя отдернул протянутую руку - лязг захлопнувшейся пасти весьма нас впечатлил.

На следующий день мы выяснили, что самолет – это единственный транспорт, который может добраться до Алыгджера. Место находится далеко в горах. Нет туда никаких дорог, а река Уда слишком бурная. Но самолет полетит скорее всего через неделю из-за дождей и туманов. От кассы далеко отходить не следует, так как кто первый придет, тому и будет продан билет. И действительно, мы заметили людей, стоявших бивуаком рядом с кассой. Но это было не единственное препятствие: нужно было разрешение от местной власти.

Мы разбили палатку, попросили присмотреть за ней большую семью, расположившуюся рядом, и отправились искать власть. Когда мы обратились к служащей с обычным в таком месте лицом, выразительным не больше, чем бельевая пуговица, отчего это нельзя ехать без специального разрешения, то ответ начинался так: «Понимаете, страна у нас такая...» Мы замерли. Не ожидали от нее. А она продолжила, наблюдая наше изумление:

- Страна эта называется Тафалария. Это место особое потому, что живет там вымирающий народ. Сейчас их всего 600 человек и делается все меньше, они записаны в Красную Книгу и наша задача дать им все, что возможно, чтобы они захотели жить и размножаться. Вот вам я дам разрешение на въезд, потому, что вы, я вижу по паспорту, женаты. Если, конечно, причина по которой вы туда едете нас будет устраивать (мы протянули ей письмо от Пташкина и она, внимательно изучив его, вернула, кивнув одобрительно), а не были бы женаты, не дала бы. Нам нужен чистый тафаларец, они же так и норовят с русскими перемешаться.

- А какие же еще «меры» вы применяете для того, чтобы им «хотелось жить»?, - спросил Виктор.

- Разные, - отвечала власть, - льготы на поступление в институты, например, - правда, еще никто из них института не закончил, а пожив в городе, многие в Тафаларию больше не возвращаются и опять же норовят перемешаться и исчезнуть. Потом бесплатные школьные завтраки и детский сад, льготы на строительство домов, - но мы не почувствовали, что это то, ради чего хрупкие тафаларцы могут захотеть размножаться и вежливо распрощались, удивляясь, что есть и такая страна в нашей стране и, тем более, такой субтильный народ, не желающий жить.

Мы действительно дожидались самолета неделю и устали от жизни в палатке посреди скучного городка, мы смотрели устаревшие фильмы в кинотеатре, которые здесь шли как новые, пробовали купаться в Уде, но она так лихо подхватила и понесла, что мои спутники рады были выбраться на берег живыми, но однажды он все-таки прилетел и все кинулись к кассе, где нам продали двенадцать билетов - столько людей помещалось в этот фанерный самолет с лавками по обе стороны, где все и расселись, потеснившись и побросав багаж под ноги. Веселый летчик, спотыкаясь об него протиснулся к своему креслу, завел мотор и сказал, повернувшись к нам и усмехаясь щербатым ртом: «Ну, что, браконьеры, поехали?»

3.

Полюбоваться видами природы нам не удалось, все сидели спиной к борту и не знаю как остальным, а мне было страшно лететь на такой развалине, которая еще и громыхала своими плохо состыкованными фанерными частями, спотыкаясь о каждое облачко. Удивительное это чувство, появляющееся после того, как избежал гибели, словно выиграл в лотерею, и действительно, чувствуешь, что обогатился (опытом), но никогда не чувствуешь завышенности цены риска, только если слишком вдумываешься.

Только при посадке удалось разглядеть впадину между высоких гор, в которой спали облака. Посадочная полоса оказалась просто ровным полем. Никакого аэропорта, или хоть бы избушки изображавшей его, не было. Мы поторопились вслед за другими пассажирами и через пять минут были уже в деревне Алыгджер, что, как потом выяснилось, в переводе с тафаларского означало «мешок с облаками». Попутчики наши молча разбрелись по домам, мы крикнули им вслед: «Где у вас тут гостиница, мужики?» А они прокричали: «Нету тут никакой гостиницы, мужики!» И ушли.

На крик выглянула толстая баба и пригласила войти в избу. Мы подошли поближе и объяснили кто мы и зачем здесь, а она ответила: «Вот я и говорю, заходите в избу, негде вам тут остановиться, кроме как у меня. Народ-то дрянь кругом», - сказала она погромче, в сторону соседних изб, которые молча зажигали первые огни. В избе были две комнатушки и кухня с печью, столом и лавками и хоть все это было очень бедным, пахло кисловато, но выглядело довольно чисто и вполне приемлемо. Вышли несколько детей разных возрастов и стали смотреть на нас с приветливым любопытством.

- Меня все тут зовут Баканаиха, моего мужа фамилия была Баканаев. Он был тафаларец, вот мои дети на вид-то и не русские. Вы, небось, удивились-то, что дети у меня такие!, - мы, конечно, поспешили уверить, что ничему не удивились, - муж мой умер, - продолжала она, - да и хрен с ним, бил да пил, а я чем Бог послал перебиваюсь. Приезжают ко мне хорошие люди, кто до рыбалки, кто до охоты пристрастившись и останавливаются у меня. Да, благодарны бывают очень, привезут добра городского, а у нас-то ничего не купишь. Так что я люблю приезжих. Тут у меня и ленинградец один бывает, почитай кажный год, там он большую должность занимает, но охотится у нас, вот поглядите какую радиолу нам прошлый год подарил!

Никаких намеков мы не понимали, нам очень хотелось мыться, есть и спать и мы не могли дождаться, когда же, наконец, можно будет все это получить. Выяснилось, что моются здесь все люди в бане, которая работает раз в две недели, что должно было быть назавтра, но уже вывесили объявление, что она сломалась и, видно, откроется только черед две недели по расписанию. Спать можно на чердаке, где только свежую солому постелили, а поесть она сейчас даст: вот картошечка, грибки соленые, да хлеб. Виктор вытащил бутылку водки и неспешно выставил на стол. Баканаиха обрадовалась и разговор затянулся в расспросах о жизни там и сям. Неожиданно выяснилось, что Пташкин умер и теперь у них не поймешь, что за власть. Есть тут один, но никто его еще не знает. Так что даст он нам работу или нет - неясно. Мы, уже было осоловевшие от усталости и водки, сразу протрезвели. Притащиться в такую даль, истратить все имеющиеся деньги на дорогу, выписаться и уволиться с работы! Ну нет, не может этого быть! Завтра разберемся.

Нас, не без некоторых неувязок, конечно, все-таки оформили как «охотников тафаларского зверопромхоза» и вскоре мы должны были пойти далеко в тайгу, место, находящееся в 90 километров отсюда, на специальную работу по «добыче шишки». Я со страхом поглядывала на угрюмые, скалистые горы, окружавшие Алыгджер: смогу ли я карабкаться по таким, не станет ли ясно прямо на этой же горе, что у меня нет требуемой выносливости для такого перехода? И как я смогу идти наравне с мужчинами: викинг Виктор и мой могучий муж, так никогда и не нашедший достойного соперника по распространенному в пивных барах виду борьбы - кто кого руками повалит.

Пока мы ждали проводника, то смогли убедиться , что в деревне городскому человеку делать нечего. Выслушали все сплетни о соседях, увидели маленькое кладбище, где все мужчины умерли в возрасте не старше сорока лет (Баканаиха объяснила, что все от рака желудка или печени, так как пили слишком много).

Мы убедились, что снабжение в местном сельпо действительно было никудышнее: хлеб, килька в томате, гигиенический набор «С добрым утром» (два куска мыла и одеколон) и залежи лаврового листа(!). Мужики в магазине поделились с нами своими переживаниями, что мыло девать некуда. Одеколон они употребляют вместо отсутствующего спиртного. Это была еще одна забота государства о спивающемся и вымирающем народе. Все спиртное, кроме коньяка и этого одеколона было запрещено ввозить, но коньяк быстро кончался.

Узнав о прибытии цивилизованных людей в их «забытое Богом место», нас пригласил к себе некто Юрий Иваныч, местный интеллектуал. Его дом, новенький сруб из еще не успевших потемнеть бревен, был не более охотничьей избушки и устроен был так же как она, весь величиной с небольшую комнату. Он объявил себя человеком, гонимым властью и проживавшим здесь на поселении. Местное население он ругал почем зря, называл их безмозглыми паразитами, говорил, что посадив картошку весной, они тут же начинают выкапывать ее и есть так, что к осени у них есть нечего, что живут они прямо на матрасах, брошенных на пол, что они вшивые и не ходят в баню. «А я, - грозил он, - привезу мебель из города и семян! Я цветы посажу вокруг дома, чтобы они сдохли от изумления!» Мы никак не могли понять, почему цветы могут так поразить местных жителей, но все же Юрий Иванович вызывал симпатию. Мы потом часто вспоминали наш с ним разговор о снабжении. Мы спросили, как они тут живут, если в магазине никогда не бывает, например, мяса. Мы ожидали услышать какую-нибудь критику по отношению к местным властям, как от человека, пострадавшего от нее, но в ответ услышали:

- Ну, что ж, что мяса нет. Мяса нет - так его уж и нет»

- Ну, а молока, власть же хочет, чтобы тафаларцы «размножались»? - спрашивали мы. И в ответ слышали тем же тоном:

- Ну что ж, что молока нет. Молока нет, так его уж и нет.

В назначенный день за нами явился молчаливый тафаларец на вид лет двадцати пяти, ведя за собой лошадь, навьюченную кое-какой поклажей, быстро исподлобья оглядел нас и, опустив глаза, предложил следовать за ним. За нами увязалась черная лайка, которую должны были вскоре пристрелить. Считалось, что для охоты она старовата, а кормить лишнюю собаку не с руки. Она, похоже, почуяла отношение своих хозяев и решила уйти с чужими, которые хоть иногда бросают что-нибудь съестное. А мы с радостью согласились. Слава Богу, тропинка оказалась не альпинистской, а вполне человеческой, так что я несколько успокоилась. Проводник шел первым, за ним лошадь, потом я, мой муж и Виктор. Цыган носился как профессионал, зигзагами - в поисках дичи. Оказалось, что собака таким образом делает по крайней мере в три раза более длинный переход. На верху горы мы обнаружили, что Виктора с нами нет. Мы и сами запыхались и присели в надежде, что он подтянется. Спустя некоторое время он появился измученный, лицо покрыто красными пятнами и он с удивлением показал нам свои руки - у него распухли пальцы!

Проводник разрешил ему отдохнуть минут пять и мы снова двинулись в путь. Виктору он сказал идти следом за мной, а мужу последним. Так я поняла, что чем ты слабее, тем ближе к себе держит тебя проводник. В первый день все было вполне неплохо, мы увидели как правильно раскладывать дрова для костра и как устраиваться на ночь, даже если нет палатки. Оказалось, что корневая система поваленного дерева, а они оказались не редкостью в тайге, дает хороший приют бедному путешественнику. Нужно развести костер впереди него, а самому устроиться между. Корень защищает от ветра и задерживает тепло от костра. Но если нет такого, то сгодится небольшой пригорок или кусок плотной ткани, привязанный к чему уж там придется, чтобы удержать тепло и таким образом не окоченеть за ночь. Даня и Виктор быстро привыкали к новому образу жизни. Они заметно повеселели, обнаружив, что все им по силам, из чего я заключила, что и они побаивались неизвестностей этого путешествия.

Со мной было все наоборот: я уставала все больше, и к концу второго дня у меня разболелось колено. Все стали расспрашивать что произошло, но ничего не произошло, просто от непривычной нагрузки, и проводник решил раньше обычного расположиться на ночлег в надежде, что за ночь я отдохну. К сожалению, мне потребовалось гораздо больше времени. На следующее утро я еще кое-как ковыляла, а после обеда меня взгромоздили на лошадь с тем, чтобы к вечеру обязательно поспеть на место. Лошадь я очень жалела, но она и глазом не моргнула, мне только оставалось следить за большими ветками, росшими над тропой на уровне груди. По горам лошадь идет шагом и если сначала я замечала все, что происходит, особенно когда камешки катились вниз со скалы под соскальзывающим копытом, то потом я привыкла так, что укачавшись почти задремала. Для того, чтобы я смогла убедиться в том, что это может быть опасно, первая ветка чуть меня не свалила. Я думаю, лошадь пошла бы себе не оглядываясь без большого сожаления от потери такой поклажи - седоком я себя ни в коем случае не ощущала. Лошадей я побаиваюсь - слишком уж они большие оказались, однажды я протянула одной сахару, а она обнажила в недоброй гримасе огромные желтые зубы и едва не тяпнула за руку. Так и не пойму их представления о дружеских отношениях. Я немало слышала таких историй о лошадях, начиная с Абрахама Линкольна, его лошадь ударила копытом прямо в лицо! Да у них это и на морде написано - такое легкое безумие. К вечеру мы увидели небольшую поляну и три избы, из одной вился печной дымок. Вскоре на шум вышел средних лет тафаларeц, очень обрадовавшийся нашему появлению и пригласил войти.

5.

Наш проводник распряг лошадь и отвел ее пастись. Мы же поскорее устроились у печи, после такого перехода изба одинокого охотника казалась нам отелем. Звали его Толиком. Он захлопотал вокруг нас, наливая браги, мутно-белой жидкости. которую черпал из гигантского бидона, объяснив по нашей просьбе рецепт: горсть дрожжей, горсть ягод, сахар, остальное вода. Попивая ее весь вечер, мы совсем не опьянели, только когда решили встать, то обнаружили, что ноги еле двигаются. Так для меня и осталось загадкой для чего пьянить ноги.

Я даже пыталась расспросить Толика, но он не смог внятно объяснить. Теперь, зная, что дальневосточные люди и саке считают крепким напитком, я думаю, что на него она действовала по-другому, была может быть вроде пива. Однако на вид и на вкус брага его была дрянная. Когда тем не менее мы всю ее выпили, я попыталась участвовать в усовершенствовании рецепта, набрав в лесу гораздо больше ягод. Толик не возражал, он вообще ко всему относился философски безразлично и как многие восточные люди на все откликался легкой усмешкой.

Толик был сторожем при этих трех избушках, баньке по-черному и складе с консервами, спичками и табаком, все это хранилось здесь для охотников, которые брали товар в охотничий сезон под расписку, а расплачивались потом, сдавая пушнину. Раз в год прилетал вертолет и подвозил недостающего товара.

Много его охотники не расходовали - ели добытого зверя, да и вообще, как потом выяснилось, местные жители не только отличались крайней неприхотливостью в быту, но и в отличие от нас знали, что добытая и выделанная беличья шкурка будет принята всего лишь за стоимость банки сгущенного молока.

Толик никогда не уходил в Алыгджер, предпочитал одиночество в бескрайней тайге. Оказалось, что он учился в медицинском институте пару лет в каком-то большом сибирском городе, но вернулся и захотел еще больше удалиться от людей. Он считал, что тех охотников, которые заходили несколько раз в год, было больше чем достаточно для его общения с миром. На вид ему было лет 35. Я пыталась представить себя на его месте и, ощутив такую бездну безмолвия и бесконечности, поняла, что мне и дня было бы не выжить без надежды вернуться в мир.

В нашем распоряжении были две избушки, напоминающие купе вагона с нарами, крепящимися к стенам, окно посредине, между ними стол из неотесанных досок, да печка-буржуйка у входа. Оказалось, что спать на досках действительно плохо, просыпаешься усталым. А вообще неудобства таежной жизни очень скоро перестали замечаться, я была счастлива жить в тайге и в восторге от всего приключения вообще.

Наша первая работа заключалась в строительстве нового склада. Следует ли говорить, что никто из нас ничего не строил в своей жизни. Правда, уверенность в себе очень способствовала тому, что никто особенно не смутился, стали вспоминать все, что когда-либо читали об этом, деловито разглядывать соседние избы, точить топоры, делать к ним новые топорища и готовиться на завтра приступить к работе. Решили, что бревна держатся за счет того, что как бы вкладываются один в другой и для этого топорами стали вырубать желоб вдоль каждого из них, а по краям еще один поперечный желоб, куда лягут бревна перпендикулярной стены. Проработали день, убедились, что стены растут, почувствовали гордость за сообразительность и ловкость и отправились пить брагу. На следующий день, похмелье, не похмелье, пошли работать. Первый же взмах топора - и Виктор промахнулся. Очень хорошо наточенным топором он угодил себе прямо по ноге, между большим и вторым пальцем. Суматоха началась страшная - Толик знал, что у него есть где-то аптечка, но он никак не мог ее найти на складе, а она оказалась у него в избе под нарами. Виктор кричал от боли и его крик был так страшен, что все еще больше суетились бесполезно, плохо соображая что делать. Наконец, когда Толик нашел ее, то все оказалось промокшим, прогнившим, лекарства рассыпанными на дне коробки! Человек, проучившийся два года в медицинском институте, не мог помочь ему ничем. Даже перевязывать пришлось мне.

Кое-как перевязав Виктора, мы стали совещаться, что же делать. Проводник наш на следующее по прибытии утро убежал обратно, правда, еще через день он вернулся и вручил мне сапоги нужного размера. Оказывается, он принял близко к сердцу мои жалобы на абсолютно неудобную обувь и стертые ноги (за время пути я поняла, что обувь нужно носить на два размера больше с большим количеством правильно намотанных портянок). Он пробежал сто восемьдесят километров, чтобы принести мне сапоги тридцать девятого размера! Наутро он опять исчез, только и видели его тонкую фигуру, удаляющуюся так легко, словно он быстро растворялся в воздухе.

Мы поняли, что одни посреди тайги, и никто из нас не мог бы дойти без проводника обратно. Тропа постоянно терялась и снова находилась, как нам казалось, только благодаря тому, что она не раз была хожена нашим проводником. Ее пересекали реки и ручьи, и каждый раз на том берегу она продолжалась в другом месте, часто тропинка разветвлялась, и какая развилка была правильной мог знать только здешний человек. Девяносто километров такой тропинки казались больше жизни. Мы решили понадеяться на лучшее, здоровый, молодой организм должен справиться, собственно, кроме надежды нам ничего не оставалось. На следующий день Даня отправился работать сам, я помогала немного закидывать уже выдолбленное бревно, пилить поперечные пазы двуручной пилой, но, конечно, дело двигалось медленно. Я ухаживала за Виктором как могла, промывала рану, перевязывала, стирала бинты, а он очень переживал, что из-за него плохо двигается работа. Он рычал, кричал, ругался, а однажды даже схватился за винчестер: вода для промывания раны оказалась горячей. Конечно, он извинялся на следующий день, но мое отношение к нему изрядно охладело. Кроме того, как водится, на мне было и хозяйство; приготовить, помыть, убрать, а вскоре стало ясно, что нужно ходить на охоту - на одних консервах не проживешь. И я уходила охотиться на глухарей, собирать грибы и ягоды.

Рана у Виктора на вид не только не заживала, а даже почернела и мы очень боялись гангрены, я спросила, что за лекарства в том ящике, и Толик ушел посмотреть. Вскоре он вернулся с неким порошком на обрывке газеты и предложил посыпать это на рану сказав, что размельчил в порошок все ссыпавшиеся таблетки со дна ящика «ведь что-то полезное в них должно быть!»

Я чуть не заплакала, Даня давился от смеха, но тут Толик объявил, что по его подсчетам скоро должен прилететь вертолет, тот, что раз в год привозит продукты, но когда именно, он точно не знал: «может через неделю, - говорил он неторопливо, - а может через месяц». Я взяла у него коробку и нашла какой-то антибиотик, таблеток было мало, частично они потемнели, не говоря уже о том, что срок их годности истек постыдно давно. Но Виктору делать было нечего и он стал принимать что есть.

Мы продолжали работать на строительстве, амбар так или иначе рос и уже стало трудно затаскивать бревна на стену с моей помощью, так, что Толик иногда помогал. Положение Виктора было неясно: чернота на его ноге больше не увеличивалась, но рана все равно выглядела ужасно. Через несколько дней Даня заметил, что нужно вырубить новое топорище и мы углубились немного в лес поискать подходящее дерево. Первый удар покачнул молодое деревце, второй сразил самого лесоруба наповал: топор соскочил со старого топорища и ударил его острием по колену!

Крик! Мат! Изумление! Что станется с коленом! Как он доползет до стоянки?! Я не помню как мы добрались. Помню, что он с искаженным лицом улегся на нары и взвыл больше от обиды, чем от боли! Приковылял Виктор. Уселся молча на нары напротив и так сидел весь вечер, пока я хлопотала вокруг Дани. Ему становилось все хуже, начался жар и бред, он стонал всю ночь, но наутро уснул и спал до самого вечера. Мне стало страшно. Что делать? Я одна в состоянии ходить, но я не найду дороги! 90 километров чужой тайги! И я почувствовала стыд и ужас перед перспективой, что оба мои спутника будут медленно умирать у меня на глазах! И я решила, что если станет окончательно ясно, что это так, я пойду.

Толик ничего не говорил и ситуацию никак не комментировал, но стоило мне начать разговор, как он меня оборвал, сказав, что кроме того, что он не может отлучаться с поста, у них в тайге законы таежные: каждый должен сам за себя отвечать. Что ж, оставалось ждать: может вертолет прилетит и успеет забрать их, а может они сами выживут, на последнее надежды было больше.

Удивительным образом Даня стал выздоравливать с невероятной скоростью. Какое счастье, что он оказался столь великолепно устроен! Через два дня он уже ходил, а еще через пять он заявил, что и хромая можно строить избу, и они отправились на работу! Зрелище было смешное и торжественное: ковыляя и отставляя обмотанные бог весть чем ноги - один левую, другой правую, а Виктор, еще и опираясь на срубленные специально для него костыли! Я плакала от радости! Они выжили! Но еще и оттого, что мне тоже не пришлось умереть, потерявшись в тайге.

Как это ни удивительно, но к тому времени, как начался сезон шишки, амбар был построен почти до нужной высоты, ну а крышу, решили мы, пусть кто-то другой достроит. Мы были уверены, что уже заработали немало денег. И тут действительно прилетает вертолет! Увидеть его посреди этой дремучести было почти чудом! Он приземлился на нашей полянке и все стали выгружать ящики.

Все произошло очень быстро. Выгрузили, он полез в вертолет и стал заводиться! Мы бросились к нему, от него к Виктору! Нужно же ехать! Уверенности, что нога заживет сама все-таки не было. И Виктор стал думать. Так вот остановился на поляне перед вертолетом и задумался. Летчик стал кричать, что час пользования вертолетом стоит девяноста рублей, что же он, балбес, не мог заранее решить ехать или нет, и в конце сказал гневно: « Повернуться от вас, дураков, и улететь!»

Виктор лететь отказался. Вертолетчик длинно выругался, словно нарочно устроил неимоверный вихрь, щепки и листья заметались по кругу и он отбыл.

Теперь нужно было отправляться «на шишку» и чтобы показать нам место и работу появился опять наш проводник. Было это не так далеко, всего километров пятнадцать, так что шли мы как на прогулку. На сей раз он привел с собой двух лошадей для перевозки оборудования на место, но поскольку оказалось, что Виктор не дойдет, то он решил оставить нам лошадей для перевозки всего, сначала показать нам место, а потом отправиться на несколько дней на охоту. Прогулка была чудесная, налегке. Проводник мне чем-то очень нравился. Кроме того мы стали неплохо ориентироваться в тайге, больше понимать ее и уже так не боялись и не шли, дыша ему в затылок, дабы не потеряться.

Я в этой стороне, мне казалось, уже знала каждую тропинку пока ходила на охоту. Но я потерялась. Выяснилось, что как раз в этом месте была развилка, ведущая к нашей охотничьей избе, я замешкалась и не заметила, как они на нее свернули и продолжала идти по тропе все дальше и дальше. Когда я пошла быстрее и все-таки не нагнала нашу компанию, я поняла, что потерялась, но было поздно, я ушла слишком далеко, чтобы им услышать мои ауканья. Что произошло, я не понимала, и потому шла все дальше по тропе и все дальше уходила от места. Через час я увидела деревушку домов на десять внизу в долине, обрадовалась и ускорила шаг.

Тишина показалась странной, ни человека возле дома, ни собака не лает. Я постучала в первый дом, но поняла, что открыто и вошла. Это была обычная охотничья избушка: нары по бокам, стол от окна между ними. На одних нарах лежала оленья шкура. На маленькой полке над нарами спички, соль, свеча и странное украшение из больших черных птичьих перьев в стеклянной банке.

Я направилась в следующую избу - все так же, кроме перьев. Все избы были пусты. Деревня-привиденье. Мне стало не по себе. Я увидела какое-то сооружение похожее на производственное. Оказалась заброшенная шахта. Я поняла свою ошибку. Если бы мои спутники должны были идти по этой дороге, они подождали бы меня здесь. Я пошла назад и очень скоро услышала знакомый голос: наш чудесный проводник тоже понял мою ошибку и, оставив остальных, пошел меня искать. Как я была ему благодарна! Как рада была его увидеть! Я даже с удивлением обнаружила подобие улыбки на его неприступном лице, он был рад, что я нашлась!

Потом мы вернулись к Толику, пока нас не было, появились три охотника и место очень оживилось. Один из них крикнул мне: «Девушка, неси ведро, я мяса тебе дам!» Поскольку я никак не могла представить себе мясо в таком количестве, я подошла посмотреть что происходит и увидела огромную медвежью тушу, которую они рубили на деревянном полу амбара. «Неси ведро, что же ты!»

И мы получили ведро медвежатины! Пока мы его варили, Цыган чуть с ума не сошел от запаха. Он так подвывал возле печки и выделывал такие телодвижения, что это немало добавило к итак сюрреалистическому действу. Мясо было необыкновенно вкусно, такого мы никогда не ели - ни до, ни после. Лавровый лист в большом количестве оставался в Алыгджере, но он нам и не понадобился, нас вполне устраивал и вкус, и запах. Вечером мы все собрались у Толика. Он угощал брагой. Охотники интересовались диковинными людьми (нами). Рассказывались страшные охотничьи истории. Один, сильно осоловевший, матерый русский мужик с задубевшим лицом рассказывал увлеченно о якобы известном уже в этих краях медведе-убийце, который поедает только женщин, по его выражению «оттого, что знает, подлец, у кого вкусных мест больше». Рассказывая это он сладострастно поглядывал на меня прищуренными глазами. Прочие рассказы тоже были не для девичьих ушей: о том, что раненого оленя они не добивают, а заставляют ползти, перерезая им сухожилия задних ног просто, чтобы самим не нести. Об охоте на медведей: заметив медвежью берлогу, они палят втроем внутрь, пока он не сдохнет. И так далее. Про свою сегодняшнюю добычу они рассказали, что медведь, хоть и рослый, но он считается медвежонком, так называемым пестуном. Будто обычно, вырастив детей до года, медведица выгоняет их из своей берлоги, но иногда она вдруг оставляет медвежонка у себя на другой год. Охотники хотели застрелить обоих, но мать только ранили и она ушла. Теперь это очень опасный зверь: и за свою рану и за смерть медвежонка она будет нападать на людей.

Меня мутило от их мяса и от них самих. Я думала, что вот она, эта природа: и Цыган, который погибнет потому, что больше не нужен; и ползущий к своей смерти олень; и эти охотники, грязные, заросшие существа, убивающие для своего пропитания. Что бы сказал и как бы себя повел юноша в белых чулках, кружевном белье и дурацком камзоле? Захотел бы он здесь пожить, поохотиться, пообщаться с этими людьми? Остаться навсегда, может быть?

В эту ночь они уходили в известное им место, которое они «присаливали», как они выразились, т.е. рассыпали соль в определенном месте, которая очень нужна оленям и они, раз найдя соль, приходят ее искать опять. Они собирались засесть там в засаде и ждать утра с подветренной стороны так, что промаха не будет. Даня напросился пойти с ними. На следующий день мужики вернулись без оленя и без Дани. Олень их учуял оттого, что ветер все менял направление, а Даня исчез. Так вот все шел за ними, а потом глядь, а его и нету!

- Что же теперь делать?, - спросила я.

- А ничего не делать. Сам вернется - хорошо. А не вернется, так что ж делать. Здесь его никто искать не будет. Закон тайги.

Вскоре они ушли совсем промышлять в другие места. Я опять была в полном отчаянии. Куда идти? Со всех сторон тайга! Потерявшись, человек может пойти в любом направлении! Я пошла в ту сторону откуда вернулись охотники. Покричала, постреляла. В ответ тишина. Вернулась на стоянку. Виктор кричал «ау», не отходя от дома. Чем-то он стал напоминать моего престарелого дядю. Через полчаса показался на тропинке Даня. Улыбался и махал нам, сказал, что никаких выстрелов не слышал, наверное из-за шума реки, сделал вид, что ничего страшного не случилось, но не очень-то у него получалось. В какой-то момент он был близок к панике, сказал, что никакого солнца не было, день был туманный и понять ничего нельзя было, но ему пришла удачная мысль: идти вверх по течению реки. Он помнил, что ночью они больше шли вниз по горам, соответственно вниз должна была течь и речушка, которая оказалась рядом. Правда, он не знал, та ли это речушка, которая текла возле стоянки, но ничего не оставалось делать и оказалось, что он принял правильное решение. Он сказал, что не боялся, у него были спички, дробовик и нож, так что когда-нибудь он пришел бы к человеческому жилью. Толик вскользь заметил, что в ту сторону жилья нет многие сотни километров.

6.

Я не могу вспомнить почему я должна была идти одна на нашу следующую стоянку, но на завтра наши сеялки и веялки для будущих работ по добыче кедровых орехов были погружены на двух лошадей и я отправилась в путь, который я уже незадолго до этого прошла, потерявшись в деревне-призраке. Я взяла их под уздцы и они послушно зашагали за мной по тропинке. Прогулка обещала быть приятной - 15 километров туда и обратно, хорошая погода, ноги давно зажили (в сущности, проводник спас меня дважды, так что закон тайги у них, видно, не для всех одинаковый), а по возвращению меня должна была ждать натопленная баня. Прошли мы километров пять, и вдруг я слышу странный звук и вижу, что лошади тоже нервно двигают ушами. Звук делался все слышнее, лошади стали рваться с тропы и в страхе ржать, и тут я поняла, что это рычит медведь. Или раненная медведица, сына которой я позавчера ела?! Моя мелкашка не была не только защитой, а совсем наоборот. Если бы я попыталась остановить медведицу такой незначительной пулей, она только еще пуще бы разозлилась. Так что я тихо продолжала идти по тропе, по возможности мягко уговаривая лошадей успокоиться, и чудесным образом они присмирели и шли за мной. Рычание неизменно сопровождало меня до самой избушки. Там я дала волю своему страху. Привязав лошадей, вбежала в избу и накинула тощий крючочек на худую дверь!

Только спустя некоторое время я поняла, как это было смешно. Недели через две, когда мы все уже жили в ней, ночью пришел медведь, влез на крышу, скинул несколько банок консервов, и раздавив их в лапах, вылакал содержимое.

Так что силой такой лапы медведица могла эту ветхую избу сломать, не то, что ее трухлявую дверь. Все дело в том, что медведица хоть и была зла на людей, но, будучи раненой, либо боялась их, либо у нее не было сил броситься на двух лошадей и человека сразу. Я очень устыдилась своего страха, а, главное того, что оставила привязанными беззащитных лошадей, собралась с духом, распрягла поклажу и поспешила в обратный путь.

Вскоре мы все перебрались в эту избу. Виктор по-прежнему был на костылях и потому его тоже пришлось везти на лошади. Когда с нашей помощью он взгромоздился на нее и сейчас же приняв величественную позу, потребовал фотографировать его, мы с Даней почувствовали к нему легкое презрение. Но в целом, нужно сказать, все же наши отношения были намного лучше, чем можно было бы ожидать: столько времени мы проводили бок о бок, да еще и прошли через столько трудностей. На следующий день мы должны были (опять же впервые в жизни) «добывать шишку». Среди прочего инструмента для этой работы нам дали колоты, такие жерди метра два с половиной длиной, на конце которых были укреплены тяжелые деревянные чурки так, что колот был вроде деревянного молота. Действительно, первая часть работы заключалась в том, что мы колотили колотом по высокому кедру, отчего зрелые шишки начинали сыпаться с него, а мы, как могли, спасались от них. Первый удар по кедру Виктору принес большой урожай, но одна из шишек угодила прямо по раненой ноге. Сапога он еще не мог надеть, так что она просто была обмотана портянками и привязана к какому-то подобию башмака. Мы побежали на страшный рев и ругань и увидели Виктора по одну сторону кедра, лежащего на земле, его колот по другую сторону. Работать он опять не мог и мрачно залег в избушке еще на несколько дней.

Потом шишки нужно было собрать, что не так уж было легко, нагибаться за каждой, тащиться с мешком по горам ( а они, упав, норовили с нее скатиться, искать их в кустах рододендрона и прочей густой и сочной в это время года растительности. После этого шишки должны были обрабатываться в специальной машине, которая перемалывала их, но оставляла целыми зерна. Вообще, если в Саянах практически все было дремучее, то эта машина запомнилась особенно - вид у нее был устрашающе средневековый, она была конечно тоже сплошь деревянная, потемневшая от древности основная деталь - деревянный вал из которого торчали гвозди острием наружу. Вал крутили вручную, шишки находящиеся между ним и дном машины трепались этими гвоздями пока орешки не вытряхивались. Скрипела и кричала она благим матом на всю тайгу так, что диких зверей в это время мы могли не опасаться. Собственно, кроме медведей там были волки, но все местные почему-то особенно опасались диких кабанов.

Они говорили, что на десять охотничьих собак одна только смеет идти на охоту на вепря. Правда меня напугал больше всех полярный филин. Говорят, что днем он ничего не видит, но испугавшись меня он всполошился, я заметила только огромную белую голову со злыми глазами, воображение дорисовало к ней гигантское тело, и все это полетело с дерева прямо мне в лицо. Глупая птица даже задела меня по своей слепоте за волосы, и я с испуга выронила ведерко с водой из ручья, которое протащила почти до самого верха горы.

После такой экзекуции в машине шишки должны были просеиваться сначала через огромное сито с редкой сеткой, затем через другое с более частой, и после этого орехи должны были быть упакованы в мешки. Но и в таком виде они все еще не были готовы для сдачи на склад: их нужно было отвезти к Толику, где они должны были быть просушены на специальной гигантской жаровне. Вес их после этого значительно уменьшался и прискорбно отражался на наших расчетах с совхозом.

Через несколько дней Виктор восстал с нар и опять мужественно бросился добывать шишку. Ногу он теперь со стоном впихивал в большой сапог и отставлял ее далеко в сторону, уберегая от мстительных шишек. Первое время после удара он бросал колот и пускался наутек, пережидал, пока последняя не упадет, и затем для него начиналось новое мучение: скакать или сползать по горе в процессе их сбора. Я предложила ему кооперироваться - он, могучий викинг, будет стучать по дереву, а я собирать шишки. Правда, собирать приходилось очень долго, а стучать редко, но Виктора нужно было как-то поддержать пока он не выздоровеет.

Была середина сентября, и вдруг ночью выпал снег и шел весь следующий день. Первый снег всегда радостное и праздничное событие, и нам даже не пришло в голову, какую опасность может таить он для нас в тайге. Мы писали стихи у пылающей печки и потом декламировали их друг другу, конечно, Славин был самый изысканный и умелый, хотя и Даня, как водится, с легкостью изобразил что-то в подражание узнаваемому классику. Увлекательные беседы и уплетание каши с тушенкой, (на сей раз нам досталась даже банка кофейного сгущенного молока), по-восточному неспешное курение «Капитанского» табака (из-за отсутствия сигарет и я стала курить трубку, что вызывало ликование у всех наблюдающих). Нужно сказать, что вид к тому времени у меня был не самый изысканный и не только французская тушь давно исчезла (боюсь, что старшенькая дочь Баканаихи была ею очарована), но и кирзовые сапоги тридцать девятого размера и ватник, вместе с винчестером выданные, как работнику промхоза председателем, далеко меня не украшали. Правда, это меня не беспокоило, оттого, наверное, что зеркала там тоже не водились. Не нравились мне мыши, которые приходили в избу в поисках пищи, неприятна их манера пронестись по спящему на нарах, мы не могли понять, что им там нужно было, может, устраивались спать рядом в холодные ночи?. Виктор пробовал пугать их стрельбой, не слезая с нар, но они сразу возвращались.

Потом снова стало солнечно, снег быстро растаял и мы решили продолжить сбор шишек, но вскоре узнали от проходящих охотников, что сезон на них закончен и нужно отправляться в Алыгджер, потому что скоро будет распределение охотничьих участков и если мы хотим что-то получить, то нужно поторапливаться. Вернувшись к Толику, мы просушили добытые орехи, упаковали все по мешкам, Толик их взвесил и сказал, что даст нам расписку для председателя, отчет о заработанных и истраченных нами на продукты со склада денег. Оказалось, что за строительство амбара до крыши и столько-то мешков орехов за минусом продуктов мы заработали девяноста рублей на троих!

Мы собрались в обратный путь. Теперь мы должны были возвращаться без проводника и без лошади. Попривыкнув к тайге, мы так уж не боялись идти сами, хотя дорога оставалась пройденной нами только раз, тропа оставалась узкой и постоянно теряющейся, а 90 километров по горам все равно путь не малый, но то, что мы были втроем, было очень важно, нам сам черт был не брат. Первые два дня прошли без приключений, спали между корнем поваленного дерева и костром, разве что искра от костра, медленно тлея, проделала большую дыру в одеяле Дани, что доставило ему даже удовольствие - какое-то время ему было очень тепло. Да еще увидели навсегда запомнившуюся часть леса сплошь с пожелтевшей лиственницей необыкновенной красоты и трогательный одинокий цветок на вершине горы, трепетавший под уже ледяным ветром. На второй день мы набрели на охотничью избу, когда было около пяти часов вечера и я была уверена, что глупо не расположиться в ней на ночлег, вместо того, чтобы снова ночевать под открытым небом. Кроме того, хоть я и закалилась, бегая по лесу, но трехдневный переход - это все равно гораздо большая нагрузка и я стала спорить. Даня был категорически против. Довод в пользу продолжения похода был туманен. Я же настаивала, что если у меня опять заболит колено, то без лошади мы пропадем. Виктор поддержал Даню. Делать было нечего, мы опять шли дотемна и спали у костра. На следующий день мы должны были добраться до Алыгджера. Уже темнело, когда мы увидели с горы деревеньку, зажигающую первые огни, но из леса мы уже вышли. На сей раз для нас нашлась какая-то пустая сторожка, мы были счастливы, что вернулись, пройдя такой путь без «приключений» и уснули блаженным сном в тепле и на нарах!

Разбудил нас Виктор чуть свет, отличавшийся чутким и нервным сном. Подозвал нас к окну и то, что я увидела, заставило меня похолодеть! Все вокруг было под толстым слоем снега! Мы смотрели друг на друга ,без слов понимая, что если бы задержались на день, то не вернулись бы из этого похода! Даже меня упрекать стали далеко не сразу, настолько поразила нас очевидность неминуемой гибели, задержись мы в той приветливой избушке! Днем мы узнали, что снег здесь больше не растает до лета.

Потом на собрании по распределению охотничьих участков нам, как чужакам, участка не дали. Каждым двум-трем охотникам полагалось по 40 кв.км тайги и никто не желал поделиться и клочком. Вот только в этот момент разрушились мои последние мечты о том, что где-то есть на свете место, которое никому не принадлежит и где можно было бы действительно вернуться к природе. Вся сибирская тайга, океан неосвоенной природы принадлежит кому-то! А он собирался вернуть людей к природе во Франции! Она распределена «на участки», в борьбе за которые даже убивают! На каждом из них идет планомерное истребление белочек и соболей на шубки, кто их носит - для нас осталось загадкой! Я никогда их не видела в магазине - ни в Ленинграде, ни в Алыгджере. Нас еще раньше предупредили, что в сезон на чужой участок лучше не забредать - убьют. И добавляли как всегда: закон тайги. Люди при дележе вьючных оленей и участков в этот день так ругались и дрались, что в драке двоих убили. Нас спасла пассивность.

Настроение у нас было паршивое, всю зиму без участка в Саянах делать нечего, но мы решили, что утро вечера мудренее и что завтра, наверное, с председателем разберемся. Мы ведь здесь работаем и на законных основаниях должны получить участок. Хотя на самом деле все уже было ясно.

Наутро мы обнаружили отсутствие Виктора, его вещей и наших общих денег – 90 рублей. А также записку, спрятанную так, чтобы не обнаружилась до отлета самолета в Нижнеудинск. Записка попросту гласила, что он желает нам удачи с получением участка, а сам он соскучился по жене. Даня разозлился и собирался поймать его у самолета - оставалось еще полчаса до вылета, но я его уговорила этого не делать. Виктор выразил свою волю. Только некрасиво получилось с деньгами, но это уж черт с ним. И Даня согласился. Конечно, мы сами тут же переоценили и наше собственное положение и решили, что и нам нужно уезжать. Мы это не обсуждали, но даже если бы мы получили участок, то на участке нужен был хотя бы еще один мужчина. Нас ожидали бы 40 градусов мороза, голодные дикие звери, тяжелая работа добыть и первобытным способом обработать шкуры, полгода без овощей, бани и книг.

Осталось только раздобыть денег. Баканаиха забрала все имеющиеся у меня городские вещи и продала соседям. Получалось, что можно доехать до Москвы. В Москве я, в кирзовых сапогах и ватнике, и Даня, заросший мужицкой бородой, явились к моему престарелому дяде-эстету просить денег до Ленинграда. Денег он дал и даже предложил лишние билеты в театр. Я, конечно, понимала, что произведу впечатление, явившись в кирзовых сапогах в театр, но где-то тафаларский дух во мне уже пустил корни. А может он у меня всегда был.

Вскоре после приезда в Ленинград я стала настаивать на иммиграции. Даня еще не был готов к новому путешествию и пока он мысленно прощался с родными камнями и березками, началась эра отказников, ну, а это уже другая история.

Виктор же не пожелал с нами встретиться. По слухам он перестал писать стихи, проповедовал много о превосходстве славян над монголоидной расой, бросил жену и уехал обратно на восток. Говорили, что он хотел совершить какой-то опасный переход в районе Хибин в одиночку.

Моя жизнь тоже не стала «правильной», мама бы не одобрила. Мне так никогда и не захотелось делать какую-нибудь карьеру. Я никогда не смогла полюбить работать с девяти до пяти и подчиняться начальству. Я работала сборщицей часов, бухгалтером, сортировщицей почты, тапером, сиделкой, садовницей, переводчицей и Б-г знает кем еще. Чтобы оправдать свое существование, я пишу картины и рассказы, жаль, что никто не хочет дать мне за это домика со слугами в Эрменонвиле, а чтобы заработать на кусок хлеба, работаю управляющей жилого дома. Самым главным достоинством в своей работе я считаю то обстоятельство, что своего начальника вижу две минуты в месяц при передаче денег от жильцов, поэтому меня устраивает то, что я зарабатываю приблизительно в пять раз меньше, чем самый низкооплачиваемый из моих знакомых.

Даня уехал в Иерусалим и там, несмотря на все свои таланты и способности, просто водит грузовик, но он смог его выкупить и тоже сделался независимым. Баканаиха никогда не получила от нас подарков в благодарность за приют, а Цыган очень хотел улететь с нами в Ленинград, но его не взяли – разрешения на перевоз не было и квартиру с собакой не снять в городе. Он носился, как угорелый, и визжал, догоняя выруливающий самолет. Скорее всего его пристрелили люди, которые выросли в непосредственной близости к природе. Что же до Руссо, то я прочитала и его знаменитые изыскания о воспитании детей, но они мне тоже показались слишком спорными, например, его заявление о том, что женщины должны воспитываться в подчинении, так как это якобы в них заложено природой, в отличие от мужчин, свободу которых он призывал лелеять с самого младенчества. Ничего подобного, подчиняться они терпеть не могут, и если подчиняются, то вынужденно. Кроме того, они считают, что мужчины все делают неправильно и случись им чем-нибудь управлять, то они все делают по-своему. Поэтому, я думаю, он был философом средней паршивости, тем более, что всякий раз вспоминается, что воспитание своих детей он доверил приюту, где они, видимо и погибли. Какая-то маркиза пыталась их найти, узнав, что дети такого знаменитого философа в нужде, но попытки ее не увенчались успехом.