ЕЛЕНА НОВИКОВА
АННА И ЗОЯ

С некоторых пор Анна Владимировна Скрынникова была против биографий - что кратких, официальных, что выстроенных по воспоминаниям автора и его окружения - полных сплетен, недомолвок и подтасовок. Ее скромная роль комментатора к некоторым не слишком популярным и почти что научным изданиям привила ей стойкую аллергию к любому упоминанию факта, не подкрепленного письменными источниками, а затем и к подкрепленному целой тонной пожелтевших страниц, исписанных мелким убористым почерком, или размашистым - как будто «к цыганам!», или вовсе прихрамывающей машинописью. Одним словом, весьма почтенная дама отнюдь не легкомысленного возраста, пользующаяся авторитетом у сотрудников, начальства, а также тех немногочисленных читателей, которые и впрямь почитывали ее комментарии, А.В. накопила в душе такое количество протеста, негодования и возмущения, словно внутри нее сидела и ожидала своего часа неразорвавшаяся граната.

Месть ее зрела, наливаясь соком, словно яблочко, и когда контуры сюжета стали проглядывать сквозь туман (а туман ох как был нужен!), яблочко сорвалось с ветки, и покатилось по тарелочке, показывая самые разнообразные картины, подтвержденные несуществующими источниками - черновиками, письмами, воспоминаниями...

Надо сказать, что проживала А.В. в петербургском «контексте», который включал в себя не только гранитные набережные и золоченые шпили, но и молодых людей (кажется, под кайфом), готовых расправиться с любой вышедшей из сберкассы старушкой, и миф о штурме Зимнего, и буханку хлеба, переброшенную гражданкой Быстровой через забор хлебозавода (вторая буханка - часовому) осенью 1942 года, и произносимую когда-то шепотом фамилию Маринеско, и тень ее знаменитой комаровской тезки. С этой тенью и был связан коварный замысел.

Выглядеть все должно было правдоподобно. Известно, что навещали Анну Андреевну многие, и ценность их воспоминаний неоспорима. Могла навестить ее и некая молодая или даже не очень молодая дама, пишущая стихи. Она могла приехать в Комарово, даже без предупреждения, могла встретиться с Ахматовой, и даже поговорить. Во всяком случае, отрицать этот факт довольно сложно. Она могла прочитать Ахматовой свои стихи и выслушать отзыв. (А надо сказать, что в юности и А.В. пророчила себе великое будущее, и несколько тетрадочек со стихами хранились в ее секретере на полочке, никем не опубликованные, а потому голодные и злые). Естественно, А.В. не могла написать собственные «воспоминания» - уж слишком странным показалось бы коллегам ее столь долгое молчание, и она стала искать автора своим стихам.

Легко сказать - искать автора, это все равно что искать родителей собственному ребенку. Но помог случай, и это уверило А.В. в правильности избранного пути. А путь она считала безусловно «светлым», так как давала жизнь стихам, ни у кого их не украв, и даже скромно отказавшись от собственного имени.

А.В. жила в районе Таврического Сада, и иногда прогуливалась в нем, наблюдая жизнь с пользой для здоровья. Там же довольно часто прогуливалась сумасшедшая старуха - одетая в шляпку из потертого бархата, длинную юбку и какие-то немыслимые черные же кружева или меха, в зависимости от времени года. Она проплывала по аллеям, гордо неся свой профиль, и оставляя запах нафталина, и тем не менее какое-то смутное воспоминание о духах и туманах. Со старухой А.В. иногда здоровалась, и вот однажды они пережидали небольшой дождь под одним деревом, и даже познакомились. Звали старуху З.Я., речь ее была довольно обрывочна, но стилистически грамотна, порода чувствовалась безусловно.

Разговор получился такой:

- Да, сегодня нам не повезло... - А.В., с улыбкой.

- Не хуже, чем во вторник... - З.Я.

- А что было во вторник? - А.В., стараясь вспомнить.

- Каша сгорела, сгорела каша. Навсегда сгорела. - З.Я.

- Понимаю, и Вы остались без еды? - А.В.

- Что Вы понимаете о еде, девочка? Вот индюки, например... - З.Я.

- Индюки? - А.В., удивленно.

- Ну не курицы же, в самом деле? Где Вы видели куриц? Летают, летают всякие...

- Да-да, конечно...

- А что, одни летают, другие капают. Кап-кап, кап-кап. Можно и без каши...

- Вы одна живете? - А.В., участливо.

- С ними, с покойничками, - рассмеялась старуха, показывая идеально белые искусственные зубы, - их теперь больше, чем живых...

Почему-то вечером, когда А.В. вспоминала этот разговор, уютно устроившись в кресле послушать Шопена, он ей не показался таким уж безумным. Слова старухи она стала воспринимать как метафоры. Вот, например, индюки - наверняка это и была еда, намного вкуснее куриц, и бегали где-нибудь по усадьбе как на картине Моне, а теперь и правда воробьи, голуби да вороны, кого еще можно увидеть? Зато если себя воспринимать как птицу, то и еда вроде птичья должна быть, без каши можно и обойтись. С покойничками тоже вроде все ясно - многих пережила, новых не заводится, конечно, возраст...

Однажды поздней осенью, торопясь на работу и срезая дворами путь, А.В. увидела у подъезда катафалк. Крышку гроба открыли, чтобы смогли попрощаться старые соседки, которым не доехать до крематория, и А.В. увидела строгое бледное лицо З.Я., после смерти действительно ставшее птичьим. «Это судьба», - подумала А.В., на работу не пошла, а поехала в крематорий с немногочисленной родней и несколькими приятельницами покойной. Никто ее ни о чем не спросил.

Зал для прощания был выбран самый маленький, речей кроме обязательной официальной не было. Из неисправного магнитофона доносилось Адажио Альбинони, присвистывая и дребезжа. Слез не было. Организовывал похороны деловитый молодой человек - племянник. Пригласил всех в квартиру покойной - помянуть. А.В. поехала. Ей казалось, что ее присутствие на этих похоронах и на поминках внутренне более оправдано, чем у остальных. У нее было искреннее ощущение потери, и столь же искреннее ожидание «наследства».

Обстановка квартиры была скромная, но уютная. Мягкие кресла, круглый стол на одной ноге, на стенах несколько акварелей с видами Петербурга в деревянных рамочках (А.В. специально подошла и посмотрела, не репродукции ли). Художник был, может, и не из первого состава, но талантом не обделен. Вот Банковский мост, знаменитые грифоны, вот подворотня, чей адрес сразу и не назовешь, но поворот домов, следующий за поворотом то ли речки, то ли канала - давал направление поиска. А вот острова, Елагин дворец на фоне голубой воды, отражения. В правом нижнем углу едва различима подпись.

В квартире прибрались, проветрили и приготовили соседки-старушки. Они уже ждали у накрытого стола. Водка, кагор, блины, кисель, винегрет - обычное для русского поминального стола угощение. Нарезали колбасы, сыра, хлеба. После первой рюмки лица сильно оживились. Старушки вспоминали, кого и когда они еще похоронили из этого дома, и из соседнего. О покойной сказали, что странная была, но приветливая, кто-то вспомнил, что была красивая. Немногочисленные родственники старались, чтобы все было прилично. В конце предложили всем взять что-нибудь на память из квартиры, их, видимо, интересовала жилплощадь в чистом виде. «А можно, я возьму ее письма, бумаги?» - спросила А.В., - «Пожалуйста», - пожал плечами племянник.

«Бумаг» было немного, они все уместились в два полиэтиленовых мешка, которые всегда были у А.В. в сумочке припасены для продуктов. Были конверты с расплывшимися лиловыми чернилами, были какие-то записки карандашом на оберточной бумаге, А.В. померещилась и тетрадка со стихами. Спускаясь почти бегом по лестнице, она боялась, что кто-нибудь догонит и отберет вымечтанные сокровища, ведь теперь она хозяйка биографии Ямпольской Зои Яковлевны, и только она, Скрынникова Анна Владимировна, как истинный художник (а в этом она не сомневалась!), дорисует ее портрет, создав лучшую в мире мистификацию.

Да, она не была первой - знаменита и Черубина, и женские стихи Брюсова, да мало ли еще? - но только ее не раскроют, и в веках будет жить созданный ею персонаж и говорить ее голосом. А.В. запыхалась, раскраснелась, ей показалось, что жизнь еще впереди, и конечно, «так поздней осенью порою бывает»... И она несколько раз подпрыгнула на правой ноге, стараясь попасть на только что слетевшие желтые кленовые листочки. Суставы тут же напомнили о себе, несколько шагов пришлось прихрамывать, и А.В. отругала себя, что несется вприпрыжку с похорон, что вот за это, она, мол, и наказана. Но другая А.В. улыбалась и ничего слышать не хотела.

«Наследство», полученное А.В., назвать «архивом» можно было лишь с большой натяжкой. Некий порядок все же присутствовал, на записках стояло число и время («ушла за молоком, буду в 12:30, 2 сентября»), что свидетельствовало о том, что кого-то З.Я. ждала, боялась разойтись на минуту-другую, торопилась с бидоном (или бутылкой, или пакетом?). Были квитанции из прачечной, театральные билеты (и по одному, и по два), программки аккуратной стопочкой. Прежде всего А.В. смотрела на года - а жила ли в Ленинграде З.Я. одновременно с Ахматовой? Ведь именно это лежало в основе теории, которую следовало доказать.

Порадовало письмо с размытыми лиловыми чернилами, на почтовом штемпеле ясно можно было разглядеть год - 1962, и адресовано оно было Ямпольской З.Я. на Левашовский проспект, д.3. А.В. аж подскочила - в 62 году Ахматова жила на улице Ленина (не все время, но ведь жила же!), вместе с Пуниными, а Левашовский и Ленина пересекаются, а это значит, что З.Я. вполне могла встречаться с Анной Андреевной, например, в булочной (если бы, конечно, Анна Андреевна в булочную ходила).

Разговор мог быть примерно таким:

- Скажите, пожалуйста, булка свежая? - Анна Андреевна.

- А нам никто свежей не обещал, - З.Я.

- И правда, - Анна Андреевна, с улыбкой, - подайте парочку (продавщице).

- И я, пожалуй, куплю. - З.Я.

- А ничего, вкусно... - Анна Андреевна, откусывая.

- Поклевали - улетели, - З.Я.

Этот разговор А.В. словно слышала внутренним, неведомо куда зовущим слухом. Голос Ахматовой был, как положено, царственно величав и чуть ироничен, а в голосе З.Я. слышалось деревянное поскрипыванье, то ли полы в деревенской избе, то ли стволы сосен на ветру.

А пространственная близость, обнаружившаяся неожиданно у этих двух женщин, показалась А.В. еще одним «знаком», подтверждением правильности пути.

Желтоватый листочек письма из конверта, казалось, новых сюрпризов не принесет. Приятельница З.Я. по имени Глаша рассказывает о своем отдыхе в Крыму. «И представь себе, Зоя, иду я вдоль берега, совершенно одна в своей розовой шляпке (Антон Вадимович немного перегрелся и остался в номере), и навстречу мне с сандалиями в руках - твой А. Я обомлела, отвела в сторону глаза, надеясь, что он меня не заметит, но не тут-то было! Он схватил меня в охапку и стал кружить, не бросая при этом сандалий. «Глаша, Глашенька», - восклицал он, - «Вы как Ангел из Благовещенья! Ну, и как жизнь? Что слышно о Зое?» Я слегка пришла в себя, рассказала о том, о сем, не решившись делиться подробностями о тебе, заметив лишь, что жива-здорова, по-прежнему очень хороша и живешь в Ленинграде. О себе же сказал он, что отдыхает с двумя сыновьями и нянькой. О жене я его не спрашивала.»

По листку было видно, что перечитывали его не раз. И как обычно, когда держала А.В. в своих руках свидетельство чужой живой жизни, собственная ее жизнь казалась ей бледной, незначительной, будто воробышек из зоопарка, и даже чужие драмы вызывали у нее едва ли не зависть.

А вот еще письмо, без конверта, но с датой - 13 мая 1948 года. «Зоенька, птичка моя! Здесь меня спасает только мысль о Тебе, только предчувствие твоего голоса (и не только!). Прости сумятицу моих мыслей, а планов и вовсе нет, да и что может быть нелепей планов, правда? Ты, птица, знаешь, что летом летят на север, а зимой на юг, а кто назначает зиму и лето? Ласточка моя! Вспоминай хотя бы иногда твоего К.»

«Ну вот, еще один», - нахмурилась А.В. Этой истории тоже могло хватить на приличную биографию. Да, А.В. умела читать между строчками, дописывая кое-что за авторов, и частенько ее догадки действительно подтверждались. В ней проснулся охотничий азарт, захотелось узнать всю правду про Зою Ямпольскую, разложить ее по полочкам и цитатам, уточнить и обосновать. «И выдумать», - довольно громко произнес внутренний голос.

А.В. почувствовала, что утомилась. Она отложила бумаги, сняла очки и, немного шаркая в удобных домашних тапках без пяток, направилась на кухню - пить чай. Кухня была любимым местом во всей квартире. Окно выходило во двор, можно было посматривать, как бегают мальчишки по полусгнившей деревянной горке. Вот вышел гулять сосед с боксером Фросей. Ведут домой кудрявого мальчика из соседнего подъезда, в руках у мамаши футляр со скрипочкой, а мальчишка смотрит на поломанную горку, и вся его тщедушная фигурка тянется куда-то «от». А.В. вздохнула, да, если бы у нее был такой сын (или внук), она не стала бы его заставлять и так далее... Но это «бы» вставало Великой китайской стеной между ней и окружающим миром, как мир не нуждался в советах А.В., так и А.В. по сути не нуждалась в этом полном недоразумений, помоек, несбывшихся надежд, болезней и постылой работы мире. Список можно продолжать, но и этого достаточно для нашей утонченной героини. Впрочем, свою работу она не то чтобы любила, но переносила легко - тишина архивов, книжная пыль, единицы хранения. Минуты вдохновения заставляли наперегонки бежать стрелки часов, и тогда работа казалась не работой, а «служением».

Итак, А.В. налила в чашечку чая. Крепкий она давно уже пить не могла (не спалось ночью), а пила так, седьмую воду на киселе, с апельсиновыми корками и шиповником, или цветками липы, или березовыми листиками. Вкусно и тепленько. Ложечка звенела о фарфоровую чашку, динь-динь. Сахар в чай не добавляла, а покусывала шоколадку, заворачивая ее после чаепития обратно в фольгу и кладя на полочку в холодильник.

Ночью приходила З.Я. Она была в том же возрасте, что и умерла, но одета в какое-то легкомысленное одеяние из шелка и газа, к тому же розовое. Она присела на краешек стула (а быт А.В. был скорее спартанским, ни дивана, ни удобных кресел - узкая кровать да венские стулья), одергивая подол платья и поправляя прическу, и выжидающе смотрела на А.В., когда та проснется. А.В. приподнялась в постели и вопросительно посмотрела на гостью.

- Лежите, лежите, - закивала головой З.Я.

- Чем могу?... - вежливость А.В. спросонья была автоматической.

- Вы же ищете? Я и расскажу, где зарыт клад...

- Клад? - А.В. сразу представила сундук со старинными украшениями, инкрустированными драгоценными камнями столовыми приборами и пр. и пр.

- Для одних клад в земле лежит, для других по улицам ходит. На двух ножках да понемножку... - З.Я. говорила с такой интонацией, с какой читают книжки маленьким детям.

А.В. старалась все запомнить слово в слово, чтобы потом, при свете дня, расшифровать странное послание.

- Ходит по улицам? - переспросила она, после того как пауза несколько затянулась.

- Была одна нога, да и та сломалась. Вон их сколько порубили-то - тополей!

- Да, говорят, дуплистые они, хрупкие - от сильного ветра на человека могут упасть, на провода...

- А разговоры слушать - зря небо гневить. Ему молчание любо.

После этой фразы З.Я. встала и подошла к окну. Напоследок обернулась, как будто хотела добавить что-то очень важное, но передумала. И в одну секунду растаяла, а ведь А.В. думала, что так бывает только в кино.

Следующие два дня были выходными, и А.В. смогла их полностью посвятить разбору бумаг, не отвлекаясь на ненужное. Она даже в магазин за хлебом не стала выходить, сообразив какие-то лепешечки из остатков кефира. Была надежда на дневники, но дневников старуха не писала. Письма были, и все они адресованы были ей, кроме одного, в Мариуполь, которое вернулось с комментарием «адресат выбыл», и хранилось в запечатанном конверте. А.В. конверт вскрыла, испытывая противоречивое чувство - то ли она делает что-то запретное, то ли это письмо адресовано непосредственно ей, Скрынниковой А.В., а не выбывшей неизвестно куда Алехиной Л.И.

«Лилечка, здравствуй! Пишу и не чаю, что ты это письмо получишь. Уж лучше бы не получила, но писать надо, обещала твоей матери, царствие ей небесное. А обещала я сообщить тебе, что и фамилия твоя - Алехина, и отчество - Игоревна - даны тебе отчимом, а не отцом, и лишь после смерти его велела мне покойная Ирина Максимовна рассказать тебе правду. Отец твой, Портнов Аркадий Владиславович, был расстрелян в 1939 году, когда тебя еще не было на свете, милая моя крестница. И есть мое подозрение, что способствовал этому не кто иной, как Алехин Игорь Михайлович, твой отчим. Ирина Максимовна, впрочем, в это не верила. Она всегда старалась не верить в плохое. Любящая тебя Зоя»

А.В. перечитала письмо еще раз. Острое сочувствие к судьбе неизвестной ей Лилечки, Ирины Максимовны и Аркадия Владиславовича было удивительным ей самой, но особенно сильной была обида, что письмо так и не настигло адресата, и, похоже, З.Я. других попыток восстановить справедливость и не делала, ведь не зря же она хранила это письмо, и хранила нераспечатанным? И не случайна же проговорка «Уж лучше бы не получила...» А.В. посчитала, сколько лет должно быть сейчас этой Лилечке, если она жива, не так уж много, есть шанс найти, рассказать правду «по поручению З.Я.». Полно, действительно ли по поручению? И А.В. решила прогуляться, чтобы как следует собраться с мыслями.

Воздух был так густо насыщен ароматами мокрой земли, опавшей листвы, и еще чего-то бензинового, что кажется, не дышишь им, а питаешься, ощущая весомость каждого глотка. Дождь то начинался, то будто передумывал, то снова сомневался. А.В. не взяла зонтика, и теперь только поглубже вжалась в пальто.

А.В. сама не заметила, как правда жизни З.Я. (еще только угадываемая по скупому пунктиру бумажных свидетелей) начинает пересиливать художественную правду выстраданной мистификации. Визит к Ахматовой, задуманный как кульминация судьбы и главная ее тайна, катастрофически мерк перед реальностью. Но просто так А.В. не сдастся!

Она почти не удивилась, когда, подходя к дому З.Я., увидела в окнах свет. Ну, конечно, родственники! Буквально через несколько минут в дверном проеме появился племянник с большим черным полиэтиленовым мешком для мусора. А.В. шагнула в тень, но предосторожность была излишней - ее никто бы не узнал. Мешок племянник поставил рядом с помойкой и сразу ушел. Преодолевая стыд (или предрассудки) А.В. приблизилась к помойке, заглянула в мешок. Там были какие-то тряпки, служившие когда-то одеждой.

«А тебе не жирно одной столько будет?» - А.В. вздрогнула от грубого голоса, прозвучавшего совсем рядом. Она узнала профессионалку с сумкой на колесиках, женщина обходила каждое утро окрестные помойки. Запомнить ее было легко по красной вязаной шапке и тележке. А.В. покраснела и отдернула руку, как будто ее поймали с поличным. «Меня интересуют только бумаги...» - пробормотала А.В. «А-а-а, макулатура», - понимающе протянула женщина, обнажив пустоту рта. От женщины дурно пахло. «Да-да, макулатура, а остальное, пожалуйста, берите...» - и А.В. поспешила удалиться, но, пройдя несколько шагов, засомневалась - а правильно ли она делает? В этот момент и раздался резкий окрик: «Эй, куда же ты, вот твоя макулатура!» (Женщина произносила «мукулатура»).

А.В. развернулась как по команде «кру-гом!», и получила в награду связанную шпагатом пачку старых журналов вперемежку с тоненькими тетрадками - были такие одинаково зеленые за 2 копейки, с портретами писателей и их изречениями. «Читайте больше, читайте таких мастеров словесного искусства, каковы ...» - все это помнилось наизусть, как трамвай за 3 копейки (бросаешь монетку и сам отрываешь билетик), буханка ржаного за 12 коп. А что, тоже приметы времени, мирного, между прочим, времени, когда тополя еще не вырубали... Тополя? Откуда это слово? «Ах, да, - вспомнила А.В., - именно там зарыт клад», и решила остаться, подождать, что будет дальше.

Женщина в красной шапке тоже осталась. Она словно жевала бесцветными губами, время от времени поглядывая на конкурентку. А.В. молчание показалось неловким. «Да, тут старуха умерла, еще много будут выносить. Наверное.» - произнесла она не своим голосом. Женщина посмотрела с попыткой доверия: « Только бы Федоров не пронюхал - отымет...» А.В. попыталась представить Федорова, представился он с топором, в шубе, и почему-то подумалось: «Красная Шапочка и Серый Волк, Россия, век XXI».

Свет в окнах З.Я. вскоре погас, а немного погодя появился и племянник с двумя мусорными мешками. С неожиданной для себя решимостью А.В. направилась к нему: «Здравствуйте, как хорошо, что я Вас встретила!» - Удивленный взгляд, длинные ресницы. - « Я была вчера на похоронах...» - Кивок головой. - «Я знакомая З.Я., А.В., может, слышали?» - Смущенное нет, одной головой. - «Дело в том, что я пишу про нее книгу...» - Поднялись черные брови. (Да, племянник красив, вообще красивая семейка, - промелькнуло в голове у А.В.). - «Очень интересная биография... Но очень много белых пятен... Если бы Вы могли кое-что прояснить, не сейчас, разумеется...» - Кивок головой, в голосе сомнение: «Вы знаете, я застал тетку уже в не слишком адекватном состоянии, так что вспомнить особо нечего... Может быть, моя мать? Ее на похоронах не было, она сейчас больна, но где-нибудь через месяц - звоните? Она тетку любила...» - «Ваша мать?», - почти радостно воскликнула А.В.: - «сестра З.Я.?» - «У тетки не было сестер, я «племянник» довольно условный, но вот, квартиру мне оставила... Моя мать - крестница З.Я.». - «Лилечка?!» - на сей раз возглас радости скрыть было невозможно. - Улыбка с хитринкой: «Да, Лилия Игоревна», - но рука уже достала из кармана листочек и ручку:

- «Вот Вам телефон».

Домой А.В. хотелось бежать вприпрыжку - да, было в ней что-то от школьницы, и пачка журналов, перевязанная шпагатом, напоминала о сборах макулатуры, металлолома и других простых радостях пионерской организации, а, в сущности, детства. Зеленые тетрадки оказались действительно школьными: «тетрадь для работ по русскому языку ученика 6-в класса Портнова Александра». О чем-то эта фамилия говорила, ну да, конечно, - ведь это Портнов Аркадий был расстрелян в 1939 году! Что-то не сходится... Или сходится? В тетрадке немного прыгающий мальчишеский почерк, изредка

красным выделены ошибки. «Синтаксический разбор предложения». Определения, дополнения, обстоятельства. Да, обстоятельства.

Перебирать бумаги А.В. не спешила. Как настоящий гурман, она получала наслаждение от каждой маленькой находки. Она завела несколько папочек, в которые бережно раскладывала найденное по темам, стараясь, чтобы ничто не ускользнуло от внимания. Отдельно лежали технические паспорта от проигрывателя «Аккорд», холодильника «Ока», пылесоса, телевизора. Их А.В. тоже не торопилась выкидывать - никогда не знаешь, что может пригодиться. Были поздравительные открытки с Новым годом, 8 марта, 1 мая. Какие-то знакомые рассказывали о ценах и о своем житье-бытье - росли дети, поступали в школы, институты, женились, рожали следующих детей, играли в футбол и на пианино, рисовали, ломали руки, катаясь на лыжах. Взрослые болели, вырезали грыжи, ездили на юг и на север, жаловались на начальство - это были мирные письма последней четверти века. «Как измельчали темы и образы!», - думалось А.В., «вообще исчезла та пронзительная нота, которая и дает ощущение судьбы. Разве что стихи?»

Стихи А.В. не померещились, именно они оказались в двух тетрадках с клеенчатыми обложками, унесенных еще с поминок. Стихи не датировались, они были аккуратно переписаны с черновиков (не было видно никакой работы над словом) но по нарастанию «безумия» можно было догадываться о хронологии. Сами же тексты разочаровали. Это были довольно вторичные попытки зарифмовать природу, любовь и одиночество, напоминающие среднеарифметическую поэтессу серебряного века. Иногда мелькали яркие образы наподобие тех, что она слышала от самой З.Я. в ту их единственную реальную встречу. «Ну и хорошо», - успокоилась А.В., - «подменив стихи, мы никого не обидим. А для правдоподобности можно и перемешать». Мысль о том, что З.Я. могла переписывать чужие стихи, А.В. отогнала, как назойливую муху.

То, что стихи - были, и кто-то из родственников или знакомых об этом мог знать и при случае подтвердить, - работало на А.В. Теперь она ждала, пока пройдет месяц, и удобно будет воспользоваться телефоном Лилечки. Наступила зима, еще не настоящая, а так - выкрасили белым, распушили ветки, а там - будь что будет. А будет Новый год, всеобщая суета с подарками и елочными шарами, кругом загремит пиротехника (переполнятся травматологические пункты и отделения больниц). Но обычная в это время грусть к А.В. не приходила, настолько наполнена была сейчас ее одинокая жизнь. Она отказалась от нескольких приглашений, сама нарядила елку, накрыла на стол и стала ждать.

З.Я. пришла сразу после поздравления президента, в вечернем платье, с голыми худыми руками. Густые седые волосы гостьи были убраны вверх по моде пушкинской эпохи. А.В. показалось, что она помолодела и глаза стали ярче, внимательней.

- Ну, что тут у Вас? - З.Я., поворачивая в руках пустой бокал.

- Новый год! - А.В., радостно.

- Ах да, помню... Жаль, мне нельзя шампанского - желудок шалит...

- Я хотела Вас спросить...

- Вот уж глупости, живых спрашивайте... - чуть-чуть сердито.

- Стихи - Ваши?

- Стихи чушь. Травы не слышно, ветра. Ничьи они.

- А почитать Вам мои?

- Читайте...

З.Я. отвернулась, глядя, как за окном падает снег. А.В. встала, прислонилась к дверному косяку, сложила на груди руки (именно в этой позе она читала стихи, когда ее вызывали к доске) и сосредоточилась. Больше всего она боялась, что стихи З.Я. не понравятся, и она растает, так ничего и не ответив.

Я зеркало себя.

Все имена я помню,

И все глаза, целующие даль.

Иду след в след себе,

Дышу в затылок,

И только руки

Будто бы застыли -

Не догоняй!

Учу уроки лжи,

Чтоб впредь и навсегда

Не узнавать своих же отражений.

Даю уроки лжи,

Чтоб больше никогда

Ни жеста обо мне без искаженья.

Это стихотворение не было лучшим. Просто именно оно связывалось в первую очередь с образом З.Я., и должно было послужить камертоном. Фальшиво - не фальшиво?

З.Я. обернулась, чуть улыбнувшись сухими бледными губами:

- Да, обо мне. Не о траве.

А.В. смущенно опустила глаза, а когда она снова их подняла, гостьи уже не было. Только занавеска слегка покачивалась, да сильнее валил за окном снег - целыми хлопьями, по-кошачьи мягко.

К встрече с Лилечкой А.В. основательно подготовилась. В качестве козыря было приготовлено письмо - то, недошедшее до адресата. Знает ли Лилечка правду, или не знает? А если не знает, то мало ли чего еще она не знает о жизни любимой Крестной? Так или не так? Стихи А.В. заранее переписала в одну тетрадку, стараясь попасть в почерк З.Я.

Лилечка, или, если угодно, Лилия Игоревна, согласилась принять сразу. Это была пожилая полная женщина с подкрашенной сиреневым сединой, темными глазами похожая на красавца-сына. Вошедшая в дом А.В. понравилась ей сразу - скромная, аккуратная, в чем-то таком сереньком-трикотажном. Умные серые глаза, увеличенные стеклами очков. Предложили чаю с печеньем прямо в комнате, на стене А.В. узнала акварели из квартиры З.Я. Лилечка улыбнулась, заметив направление ее взгляда.

- Да, этот художник - увлечение Зоиной юности. Умер своей смертью, большая редкость в то время... Вы пишете о ней книгу?

- Пытаюсь. Но много непонятного. Почему такая красивая женщина осталась одна, без детей? Похоже, романов у нее было много?

- Здесь многое покрыто тайной, Зоя рассказывать не любила. Главная любовь ее жизни - Аркадий - был расстрелян в 1939 году, так, во всяком случае, она считала большую часть жизни. Они перед этим сильно поссорились, в чем дело, никто не знает. И Зоя считала, что это она виновата в его смерти, так как сильно пожелала ему зла. Понимаете?

А.В. вздрогнула:

- И она осталась ему верна?

- В конечном счете, думаю, да, хотя были и другие... Дело в том, что его не расстреляли, он провел полжизни в лагерях, но остался жив. Умер в прошлом году.

- И они встретились снова?

- Да, и в ситуации довольно пикантной - она нанялась гувернанткой к его детям. И жена ни о чем не догадывалась.

- А жена, кто она?

- Врач, работала в лагере. Зовут Ольга, это она, в сущности, его спасла от лесоповала. Он очень хороший инженер-строитель, в том, еще первозданном смысле слова.

- А в каком году они снова встретились?

- Не помню, кажется, в 60-е...

- Это очень важно, постарайтесь, пожалуйста, вспомнить! Она не всегда датировала стихи...

- Стихи?!! - удивленно поднялись брови, совсем как у сына.

- Да, стихи... И очень хорошие, надо сказать, стихи... Она мне говорила, что их хвалила даже Ахматова...

- Ахматова?!! - Лилечка, казалось, потеряла дар речи, - Вы уверены? Об одном ли человеке мы говорим?

- Ну да, о З.Я. Ямпольской, любимой женщине Вашего отца!

Эффект от использования припасенного козыря превзошел все ожидания. Лилечка открыла рот, закрыла, снова открыла, и так и осталась сидеть на стуле, нервно теребя на пальце колечко.

А.В. нарочито неуверенно роется в сумочке, находит письмо:

- А, вот оно, думала, забыла... Вот, это Вам Зоя писала еще в Мариуполь, но Вы не получили. А что, она ничего Вам так и не сказала?

Протянула письмо Лилечке, та взяла дрожащими от волнения руками. Пробежав его глазами, Лилечка побледнела, осела на стуле и словно стала задыхаться:

- Корвалолу!

Корвалол предусмотрительная А.В. тоже положила в сумочку загодя. Подсуетилась, принесла водички, накапала, уложила Лилечку на кровать, прикрыла пледом, но письмо отобрала, сказав, что обязательно занесет, только сделает себе копию. Быстренько оделась, и серенькой мышкой выскользнула из квартиры, из этого дня. Но цели своей достигла - когда вернулся домой «племянник», уже немного пришедшая в себя Лилечка сказала ему - «Представляешь, Аркадий мой родной отец, и, соответственно,твой дед, а Зоины стихи хвалила Ахматова!»

Теперь основная сюжетная линия была выстроена, и работать А.В. нужно было с собственными стихами. Она над ними словно медитировала, выискивая ассоциативную связь с судьбой З.Я., и словно ожидая ее одобрения. В самые странные, словно «просветленные» минуты А.В. мерещилось, что она и была З.Я. в своем предыдущем воплощении, и искренне удивлялась, как могли два воплощения одного и того же встретиться в одном времени? Но, подумав, объяснила себе это тем, что разум и душа уже оставили З.Я., перейдя в нее, А.В., и встреча состоялась лишь с ее земной оболочкой. Иногда казалось, что работа называется «вживание в образ», и результатом должно быть такое серьезное качественное самоизменение А.В., которое не может не привести к внешнему взрыву.

Путь уводил в сторону понемногу. Сначала А.В. показались чужими ее собственные стихи. Ее раздражала их бледность, искусственная выстроенность, бумажная вымученность. Потом ей показалась чужой своя собственная жизнь, пустая, без любви к себе обставленная квартира, одежда, не выявляющая, а маскирующая - а ведь она не так уж стара, чтобы не чувствовать себя женщиной. Невразумительными вспоминались романы и драмы разрывов, предательства мелкими, а обещания копеечными. И только работа чувствовалась чем-то действительно стоящим, почти любимым. «Ну, и на том спасибо», - думала А.В.

З.Я. долго не появлялась. А.В. подозревала обиду, и мучительно гадала, чем она была вызвана? Ведь начиналось все вполне мирно. Так прошли январь и февраль. Обещание, данное Лилечке, А.В. выполнила - письмо действительно отдала, вызвав к себе очередную порцию доверия.

- Вы знаете, мы все, в общем, далеки от литературы... В семье медики, инженеры, естественники... Ну, от Зои можно ожидать чего угодно! А ведь как интересно, ведь все-таки Ахматова! И похвалила.

- Видите ли, этот факт очень хочется доказать, - осторожничала А.В., - ведь говорила она мне в тот же год, что и умерла... А состояние ее - сами знаете...

- Нет, лично я ее сумасшедшей не считаю. Просто к старости стала чрезмерно экстравагантна. Но в опекунах не нуждалась, с бытом справлялась как любая женщина ее возраста...

- И она никогда не говорила, что пишет стихи?

- Сейчас мне кажется уже, что говорила... Но не показывала - точно.

«Нет, не годится, опять не годится», - отбрасывала А.В. одно собственное стихотворение за другим. Все они были рассудочны, если хотите, математически выстроены, а в стихах настоящей З.Я. была сумасшедшинка, и при всей их неумелости они казались живее. Тогда А.В. попыталась «причесывать» стихи З.Я., но получалась тоже чушь, что называется ни уму, ни сердцу.

Работу же над настоящей биографией А.В. не прерывала. Правдами-неправдами добилась командировки в Москву, где проживала семья Аркадия Владиславовича. О ее визите Лилечка договорилась заранее: приедет, мол, милая женщина, она пишет книгу о моей Крестной и вашей гувернантке. Жена была не только жива, но еще и довольно прилично выглядела для соперницы З.Я. - да она и была лет на двадцать моложе. «И правда, разве придет в голову ревновать к старухе?» - подумала А.В. Сама Наталья Дмитриевна смогла дать такую характеристику З.Я., какую только и может дать добрая барыня прислуге - «исполнительна, надежна, ответственна». Но вот ребята, которые уже давно выросли, вспоминали ее с нежностью, и большей частью какие-то общие тайные хулиганства - как кидались шишками в окно отделения милиции, и как выглядывало разъяренное лицо сержанта - «каждый раз на полтона выше» - так комментировала Зоя. Или как «убегали из дома» на целый день, взяв с собой луковицу и буханку хлеба, жили в лесу, строили шалаш, в котором прятались от «бомбежек», жарили хлеб прямо на костре. Они оба, и Саша, и Гриша, к большой удаче, в момент приезда А.В. оказались в Москве, хотя один читал лекции чуть не в Бостоне, а второй работал по контракту где-то в Австралии, «занимаясь тем же, что и здесь, только за деньги». На похороны няни ни тот, ни другой просто не успели приехать, и очень об этом сожалели.

Весна приближалась. Ее звонкие шаги слышались то тут, то там, последний, рыхлый снег проваливался под ногами, находили среди льдов себе русло маленькие живые ручейки, журчали о чем-то без умолку. Детвора строила плотины, заводи и гавани, и даже среди совсем взрослых школьников нарасхват шли детские пластмассовые совочки. А.В. тоже чувствовала в душе подъем, даже купила себе цветной шарфик на шею, из дешевых, и губную помаду.

Зашла как-то и З.Я., чуть не по-соседски. Присела, барабаня пальцами по письменному столу, хитро взглянула на разложенные тетрадки. А.В. хотела было предложить чаю, но времени было жалко, столько вопросов хотелось задать.

- Задавайте, что с Вами делать, - прочитала ее мысли З.Я., - если не догадаться...

- Я про Ирину... Ирину Вы простили?

- Простила, не простила - какая разница? Дочку ее кто в войну кормил? Папашу-то, чай, расстреляли...

- Да, дочку Ирины и Аркадия, - задумалась А.В., и вдруг что-то ее словно озарило: - так что, Вы всех его детей воспитывали?

- Выводок у меня - и цыплята, и утята, и гусята - все летают!

- И еще вопрос - а кто такой К.? Помните, письмо про птиц?

- А, был один, - тоже индюк. Птица. - гостья резко встала, ясно дав понять, что о нем говорить не хочет. Но потом словно передумала: - Вы знаете, почем в блокаду индюки?

З.Я. прошлась туда-сюда по комнате, под ногами отчетливо скрипел паркет. Взяла со стола тетрадку, открыла наугад. Это было стихотворение, которое пыталась редактировать А.В.

Две птицы летели

Две птицы по небу

Одна - жар-перо

Глаза - изумруды

Летела летела

Перо уронила в ледник

И растаял ледник

Другая - бела как буран

Глаза - янтари

Летела летела

Перо уронила в вулкан

Захлебнулся вулкан

Широкие крылья и небо огромно

Кому и летать как не птицам бездомным

Вселенную меря от края до края

Без ада, без рая

- А это что - «без ада, без рая»? Для рифмы, что ли? Да плюньте Вы на рифму, оставьте, как есть. Нет, лучше давайте я Вам заново продиктую, мне теперь виднее...

И продиктовала:

Вселенную меря от края до края

(от ада до рая).

А.В. обомлела, но перечить не посмела... А гостья продолжала:

Два дома стояло у гор

В долине уюта

И речка журчала

Среди виноградников спелых

Задумались птицы, одна из которых

Летела справа

В то время, когда другая

Спешила слева.

Спустилась одна и влетела в дом

В три минуты

Был дом спален, а в речке

Вода вскипела

И плавала кверху брюхом форель

И пожух виноградник

Другая спустилась, и стекла заледенели

У виноградников почернели листья

И как бы упорно форель о лед не билась

Не разбивался лед

Две птицы у сердца и обе

От неба

Курятников ваших и проса

Не ведали птицы

Ни рук человеческих ласки

Ни свернутой шеи

Пред тем как украсить пиры

Экзотическим блюдом

Летели звенели

Махали крылами

И знали, что солнце

Как раз за горами

Что солнце сродни им

И что приближенье чревато

А там, под горою, стояли, смотрели

Глаза-виноградины в небо не смея

Поднять, два ребенка

Их не было дома

Когда эти гостьи в него залетели

Рука А.В. устала строчить. Она торопилась записывать, почти не вникая в смысл речи. Продолжая жест, она не сразу поняла, что гостья замолчала. Вопросительно подняла глаза, но гостьи уже не было.

Так теперь и повелось. З.Я. являлась по ночам и диктовала стихи, А.В. записывала. Перечитывая их при свете утра, она неизменно удивлялась: не то чтобы стихи были гениальными, они были - другие. Будто взяли лучшее у каждой из этих женщин. Не менее удивительно было и то, что стихи во время этих «сеансов» писались почерком З.Я. Хоть эксперта вызывай!

Впрочем, до эксперта дело не дошло. Ничего доказывать А.В. не собиралась, достаточно было намекнуть. Стихов набралось уже на небольшую книжечку, биографический комментарий был почти готов. Про «индюка» удалось выяснить опять же у Лилечки - это был «знакомый» З.Я., который в блокаду откуда-то доставал шоколад, а иногда и настоящую мясную еду, но шоколад для ребенка был вестью из сказки - а все это обязательно доставалось Лилечке, а потом они с мамой эвакуировались. Известно, что после войны К. куда-то сгинул - да, наверное, туда же, куда и многие другие, да, письмо заставляет думать именно так...

Презентация книги Зои Ямпольской «Птицы» проходила в небольшом зале литературного музея. Комментарии и предисловие были написаны А.В. Скрынниковой. Деньги на издание дал «племянник», он и Лилечка сидели в первом ряду с букетом роз, приготовленных для А.В. Две розы стояли в вазочке на столе - в память З.Я. Маленький зал был полным - пришли друзья и знакомые Лилечки, сотрудники А.В. Много было молодежи - да, это была замечательная идея - попросить читать стихи эту молоденькую актрису - Леночку Марчевскую. В ее исполнении стихи кажутся даже эротичными.

Пергаменту кожи хранить письмена

Лукавым перстом расчертили ладони

Дышать ли где воздуха нет и вина

А пальцы-убийцы колдуют колдуют

Мой интуит

Магия мига

Метаморфоз

Или мимикрий

В жестах жасмин

Ужас и жалость

То что с людьми

Где-то осталось

Какого блаженства у лжи не просила

Жетона на вход в ирреальную правду

А эхо рефреном спасибо спасибо

За то что я здесь и за то что я камень.

Предисловие читала сама А.В. Одета она была как обычно, в строгое серое, лишь выделялся живым пятном зелено-голубой шарфик.