ЕЛЕНА НОВИКОВА
ЛОШАДЬ И ЕЕ ОТСУТСТВИЕ

Приникнув к окну, рыжая Юлька смотрит, как карлик протирает лобовое стекло белого мерса. Юлька не знает, что это мерседес, для нее он любая машинка, которую можно взять за веревочку и тащить, или еще лучше: возьмешь в ладошку, накопишь движения, и тут уж он пулей вперед, пока не врежется в ножку шкафа.

Дома тоже на шкафы: много полочек, вещей, на каждой полочке люди ходят, моргают, двери хлопают. "Юлька, не хлопай дверцей, сломаешь, она и так на соплях держится." Когда строят большие дома, соплей нужно много, их, наверное, специальные медсестры собирают во время эпидемии гриппа.

Больше всех Юлька любит кошек, если не кошек, то лошадейесли не лошадей, то зайцев. Вечером в комнате я, Юлька и лошадь. Пора спать, а лошадь ходит, цокает копытами. Оставить в квартире на ночь, так может всю посуду перебить, да и накакает непременно. Надо бы ее в подъезд, да цыгане уведут.

Лошадь гнедая, пахнущая лошадью, ноздри нежные и шевелятся, а ресницы светлые, и будто бы она смущается, глаза опускает. Юлька хочет привязать к хвосту ленточку, но только подойдет, сразу наутек: страшно. Делать нечего, похлопывая лошадь по шее, провожаю в коридор. Она идет послушно, понимая неизбежное.

На площадке она не осталась. Посмотрела мне в глаза, и - вниз по лестнице с достоинством Марии Стюарт. Мне становится стыдно и я кричу: "Мария!", сбегаю по ступенькам и через подворотню на проспект. Рысцой моя Мария летит в сторону Невского. "Задыхаясь, я крикнула - шутка..." Вот так и бывает, когда неуместным считаешь необходимое. Юлька спит уже, она думает, лошадь с утра к нам вернется. "Я люблю смотреть плохое кино..." - "Почему плохое?!" - удивляюсь я. - "Да я уж приучилась, хороших ведь не показывают..."

Не показывают, не печатают, не разрешают, не выполняют - при любом социальном строе существуют загадочные "они". С утра карлик снова трет лобовое стекло. Большие деньги приводят к необратимым изменениям в психике. Хозяину белого мерса недостаточно нанять просто шофера, ему непременно нужен урод, чтобы возвышаться. Когда он выходит, холеный, с чистыми ногтями, в аромате, и приветливо улыбается карлику - вот праздник жизни и христианского равенства, "они" это любят, уверенные: карлик останется карликом. Юлька утром про лошадь не помнит: это мой сон. Иду искать, ведь не могла же она так быстро меня забыть (сама думаю - забыть предательство). Каждое утро прохожу мимо карлика и не здороваюсь, чтобы он не чувствовал себя уродом. Он тоже не здоровается, но отмечает, у нас словно сговор такой. А может, это я выдумала, и он не здоровается от гордости хозяином и мерсом, есть и такая гордость.

Сегодня исключение. "Извините, Вы не видели мою лошадь?" - спрашиваю я. Карлик объяснил жестами, что он глухонемой. Краснею густо, как земляника. Теперь, проходя мимо карлика, я буду здороваться, а сейчас беру камешек и рисую на асфальте лошадь и рядом вопросительный знак. Карлик быстро кивает и машет рукой в сторону Невского. Мчусь, распихивая пешеходов. Солнце выманило их на улицы несмотря на холод, выстроились в очередь за весной, а ее выдают миллиграммами, по карточкам: съел кусочек и опять снег. Весной не глупеют только мертвецы, а у нормальных людей появляется в глазах приятный идиотизм - надежда. Ветки пока черны, травка лишь прошлогодняя, пешеходы бережно несут свои головы. Ждем цветенья: сначала черемуха, после - сирень и каштаны, и уже совсем летом, последний - жасмин. Жасмин означает конец весенних надежд и приход лета в трех его ипостасях: дождливое, пыльное, скучное. Но я еще полна решимости найти свою лошадь, мчусь.

На доме вывеска: шубки и шапы. Весенняя распродажа трупов, со скидкой. Прямо у магазина двое продают шахматы в коробке из-под ассорти. Стройные лаковые фигурки в блеске солнца. Этим двоим лет по семьдесят, еще не поизносились - шапа на женщине из норки, у мужчины соболий воротник. Шахматы любимы, но им хочется хлеба - покупаю. Отойдя, жалею, что не дала больше, чем просили. Но ведь не просили, а продавали - значит, цена их.

Души за бесценок, весенняя скидка. Расскажи женщине о ее коленках, исполни арию. А лошади нет, вернее, есть лошадь и ее отсутствие. На земле вижу след подковы, в нем вода. Не пей, станешь...

К весне я купила сарафан, из детства. Мечта: уйти от всех в леса, питаться ягодами, грибами и заячьей капустой (если не лошади, то зайцы...), пить воду из рек и ручьев. Лесом мне казалась роща в получасе от дома, речка там есть, а в конце рощи родник. Рядом ядерный реактор, строится еще один, японцы сюда только со счетчиками и быстро обратно. В детстве остановило другое: в лесу нет мыла, как же я буду стирать? N говорит, в раньшие времена стирали глиной. Верю, не верю. А в сарафане хожу по городу, он зеленый с голубыми вставками.

Про раньшие времена рассказывают: в домах не было туалетов, только ночные вазы. И дети, приходя, скажем, на елку, боялись есть. А в деревнях не было даже традиционного сортира с дыркой посередине. Ходили за сарай, сидели орлом, зимой все замерзало, весной таяло. "Ну, и куда же все это?" - спрашиваю. - "Свиньи съедали..." Свиньи по иерархии гораздо ниже зайцев, тем более солнечных. Только что два передо мной прошмыгнули, откуда? Это белый лакированный мерс повернул. Карлик остался в машине, а хозяин скрылся за дверьми. Карлик сидит на правом сиденьи, значит, не водитель вовсе. Зачем хозяину в мерсе глухонемой карлик? В качестве обезьянки?

Вот еще подкова, сворачивает с Литейного к цирку, в этом какая-то логика. Помню, как лошадь стояла мордой к окну, наблюдала. Крутились колесики в ее лошадиной голове. Хвост медленно покачивался. Юлька приходит играть в дурака. Если часто проигрываю, она начинает поддаваться. Юлька похожа на солнечного зайчика, такая же рыжая. Мария решила Юльку понюхать, ноздри зашуршали. Пахнет ли у Марии изо рта, влажного и нежного? Поцелуй - узнаешь.

В городе как грибы после дождя выросли антикварные магазины, и оказалось, что я люблю вещи. Особенно чужие. Особенно тех, что уже умерли. Чайные ложечки с петушиными головами, фарфоровые китайцы, потертые серебряные браслеты, инкрустированные столики. Коллекционная ценность не важна: латунная пряжка в форме черепахи лучше подсвечника с амуром, деревенская икона Николая Чудотворца в киоте лучше столового гарнитура в стиле ампир. Николай гипнотизировал со стены, пока не купила. Я знаю многих, для кого религия как игра в куклы. А для иных бог как любовник, которого нужно скрывать от тех, среди кого живешь. Мария смотрела на Николая, словно молясь. Проплываю сквозь старушку с серьгами, завернутыми в носовой платок. Эта тоже продает, не просит. Те, что просят, на вырученные деньги покупают квартиры, так в газетах пишут. У Марии глаза как бордовые сливы. Они мне снятся. Как бы я с ней жила? Нужен дом, конюшня, овес, а летом - поле. Здесь же только Марсово, где выгул лошадей что? Мария не умеет говорить, она бы сказала.

У сигаретного киоска карлик. Протягивает продавцу деньги и называет марку сигарет. Называет! Значит, он не глухонемой, а только притворяется. Прижимаюсь к стене, надеясь остаться неузнанной, в ногах холодок. Карлик повернулся и пошел обратно к мерсу, из дверей вышел улыбающийся хозяин. Хозяин ничего не сказал.

Стала бы Мария есть овсяные хлопья? Хлопья "Экстра" можно не варить, а только заваривать кипятком, съедобно. Это N меня научил, он говорит, я ленива и даже одежду выбираю, чтобы не гладить. Я не буду писать, что говорит мне N. Он мне не подружка, а подружка Юлька, принесла на блюдечке кусочек шоколадки. Кусочек я съела. Если кто-то каждый день будет обеспокоен, завтракала ли я, со временем я стану ему доверять. Вижу, как в ночи уходит по проспекту гнедая лошадь. "Мария!" - кричу я и просыпаюсь. Над городом висит комета, медленно покачивает хвостом. Комета меня не радует, она не пускает в город весну. Снег падает Марии на ресницы.

Комета висит, Юлька спит и видит себя во сне бабочкой, как Чжуанзцы. Летает над зеленым лугом, где птички-цветочки. Мария пасется. За окном авто поднимают пыль, она влетает в форточку и оседает, превращая жизнь в антиквариат.

Утром овсяные хлопья, залитые кипятком и салат из лимона. Снова иду на поиски Марии. Во дворе столпотворение машин: мерсы, вольво, фольксвагены. Люди в трауре. Карлик в черном бархатном костюме с розами в руках. "Доброе утро," - говорю я и запинаюсь, осознав, что сморозила. "Действительно, доброе," - отвечает карлик, улыбаясь. Улыбка карлика словно делает меня сообщницей. "Автомобиль потерял управление..." - слышу я шорох среди людей в трауре, - "и в стену". Карлик жив, значит, в мерсе его не было, почему? - Мало ли почему... - пытаюсь скрыть от себя очевидное, найти оправдание. А ведь достаточно было подойти к хозяину и предупредить, что карлик умеет говорить. Настучать, одним словом.

Почему карлик мне улыбается? Уверен в моей лояльности? Или что нет доказательств? Или я просто не успею эти доказательства привести, и тоже попаду в аварию? Или считает дурочкой в сарафане, которая ходит по миру и ищет свою лошадь. Что же, он не далек от истины, но если ходишь, неизбежно видишь. То, что видеть не хочешь. Спасти может только Мария. Она увезет меня из этого города по проселочной дороге, где справа и слева березовые рощи в солнечных брызгах. Сквозь шепоты и шелесты к пронзительно чистому звучанию истины, которую иногда называют богом. Сопли. Сопли и слюни. Мир держится на соплях. Их собирают специальные медсестры в эпидемию сентиментальности.

Боковым зрением наблюдаю, нет ли за мной "хвоста", но карлик пока не спешит. Подхожу к Инженерному замку, 21-30, солнце садится в облако, отблески заката. Он расцветает в этот час, у всех есть свой час для цветенья. Дни удлиняются неумолимо, и белые ночи украдут этот час у замка, лето для него мертвый сезон.

У меня мертвый сейчас - какая жизнь без Марии? Вместо Марии конь-тяжеловес из бронзы, на нем Петр. Именно здесь, у замка, когда-нибудь расцветут каштаны. Есть в городе уголки, поделиться которыми - поступок. Интимные уголки, не истоптанные туристами. Подъезд, из окна которого морда Исакия и ржавые крыши. Атланты на Крюковом канале. Могила Блока на Смоленском кладбище. Женщина с крыльями на доме барона Штиглица. Люблю.

Привыкаю к отсутствию Марии. Острое чувство вины переходит в тихую грусть. Марией звали и мою старшую сестру, она прожила всего один день. Где ты, Мария? В Летнем саду когда-нибудь будут лебеди, а сейчас в озере лед. Апрельский снег заметает следы. Когда-нибудь.

Подвыпивший старик в шляпе останавливает иномарки и просит денег. Иномарки не останавливаются. Может ли человек, которому доступно все, сохранить человеческое лицо?

- "Не может," - отвечает N и смотрит на меня с улыбкой, как на первоклассницу. Я не буду писать, что говорит мне N. Может ли сохранить человеческое лицо тот, кому ничего не доступно?

Одна иномарка все же остановилась, вольво цвета морской волны, вышел карлик и что-то протянул деду. Дед поклонился, оставаясь выше карлика, и трусцой поспешил к магазину. Слева в авто сидит новенький улыбающийся хозяин. Карлик меня заметил и помахал рукой. Может, я напрасно его подозреваю, и он хороший, добрый карлик, любящий стариков и детей...

И лошадей, - думаю я, - потому что лошадей надо любить. Я иду по голому полю - Марсову. Трава прошлогодняя, похожа на мочалку. Когда-нибудь здесь зацветет персидская сирнь. И отцветет.

Вот уже неделя, как ушла Мария. Лед в Летнем саду растаял, но лебедей нет. Статуи открыли, и деревья кажутся совсем раздетыми. А еще была первая гроза, и я стояла в подворотне, глядя на струи, а из подъезда выбежали два мальчишки с фокстерьером и все трое радовались, подставляя лицо под дождь. Пес прыгал на задних лапах и лаял от восторга, мокрая морда выражала не что иное, как счастье. Понимание: я не могу выбежать под дождь, неприлично возвращаться во взрослую жизнь насквозь мокрой. Взрослая жизнь полна ненужных правил и лишних действий. Их придумали загадочные "они", которые НЕ (печатают, показывают, разрешают). Неподчиняющихся при жизни превращают в антиквариат. Добрая теплая пыль смягчает действительность, но есть руки, они смахнут пыль и выставят на продажу. Купят, не купят.

Исключение: ребенок-убийца - карлик. Раскольников с шестизначным номером, но без рефлексий. Рефлексии те же сопли, но не держат, а разрушают. Героям моего времени насморк не знаком. Сражаться с ними бесполезно, противостоять нужно, иначе убьешь в себе ребенка, способного радоваться дождю. Пса, прыгающего на задних лапах - убьешь. Убьешь Марию, уплывающую вдаль. N говорит, что труднее всего выживать сильным, я не буду об этом.

Если кто-то говорит, что без тебя погибнет, не верь ему: этот человек хочет власти над тобой. Если говорит, что обойдется без тебя, верь ему: обойдется. Если молчит, постарайся не дать ему погибнуть.

Чайки. Чайки вместо лебедей в пруду Летнего сада. Белые птицы, но не того калибра, обман. Каждое утро вижу во дворе отсутствие мерса и карлика, протирающего лобовое стекло. Есть профессия лакея и есть лакейская психология. Карлик так и не разгадан. Юльку с вымытой головой усаживаю напротив фотоаппарата, у нее взрослое выражение лица."Сделаем тебя похожей на лисичку," - говорю я, привязывая хвост. Лицо становится настоящим.

Бродить по городу уже привычка. Газоны накапливают зелень. Жду, не жду. Вижу Марию, запряженную в карету и не верю глазам. С нею другая лошадка, с белой челкой, но куда ей... Девочка-подросток щелкает семечки. "Хотите прокатиться?" Девочка пахнет лошадью и ветром.

Мария узнала, мотнула головой. Бросаюсь к ней, глажу по морде. На руке след от влажных губ. "Здравствуй," - говорю я, - "ну, как ты?" - "Простила," - отвечает Мария.