На "Опушку"



За грибами

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЕЛЕНА НОВИКОВА
МИЛЛЕНИУМ


Черносвитовы готовились к встрече Нового года. Да и шутки ли, такой Новый год бывает раз в тысячелетие, то есть даже не каждые сто лет. Глава cемейства Орест Модестович, обязанный своим замысловатым именем двум знаменитостям сразу: Модесту Петровичу Мусоргскому и Оресту Михайловичу Приживалову, причем ежели первый был известен большому числу поклонников классической музыки, то второй, в сущности, был знаменитостью местного значения, а именно - зубным врачом. Орест Михайлович был не простым зубным врачом, а протезистом, и так уж повелось, что старшее поколение Черносвитовых, начиная с деда Модеста Львовича, ныне покойного, заказывало у Ореста Михайловича сначала коронки, потом мосты, а следом и изумительной красоты вставные челюсти.
Ореста Михайловича поджидали в гости, и Глафира Сергеевна испекла его любимый лимонный пирог. Был Орест Михайлович знаменит также тем, что крестил сына Черносвитовых, соответственно Кирилла Орестовича, и смышленый в свое время мальчик не раз задавался вопросом, который же из двух Орестов его папа?
Кто бы ни был его папа, уже сильно пожилой, с круглым уютным животиком и легкой бородкой Орест Михайлович, все еще практикующий врач, или сухощавый, с длинным выразительным носом Орест Модестович, еще в общем мужчина хоть куда и ах даже по мнению собственной секретарши, которая родила от него девочек-двойняшек и возила их гулять в коляске, похожей на трамвайчик, так вот, кто бы ни был его папа, мальчишка получился действительно смышленый и давно проживал где-то в Силиконовой Долине, имея жену, гринкарту, работу и дом с бассейном, за который следовало выплачивать еще лет пятнадцать, и где занимался, как и в России, какой-то, бог его знает, химией, только в России за нее не платили, а здесь платили, и прилично, только скука ужасная, писал он, совершенно некуда пойти в гости или в театр или на худой конец в филармонию.
Глафира Сергеевна, уже принарядившаяся, и даже фартук надевшая праздничный, старалась быть поближе к телефону, ведь должен же позвонить, поздравить - мама, как ты живешь, как здоровье Орестов. Да, так уж вышло, что их двое, и даже подарки под елку она положила одинаковые.
О подарках речь пойдет особо, так как они и предназначены были угодить сразу обоим Орестам. Дело в том, что Орест Михайлович, человек мягкий и плутоватый, очень уважал котов, и один жил у него на правах компаньона и хозяина дома - здоровенный такой котяра, полосатый с рыжей подпалиной. Звали кота несколько помпезно - Помпей, зато кот был настоящий, со всеми полагающимися котам излишествами. Надо сказать, что Орест Михайлович только беспородных настоящих котов и считал котами, а всяких там голубых, персидских и прочих называл болонками для скучающих дамочек, что в его устах звучало в высшей степени оскорбительно.
Орест же Модестович, в силу ли природной склонности, или же в пику знаменитому тезке, возвеличивал крыс, как животных умных, преданных и не расточающих понапрасну свое обаяние. Он и по году был крысой, только какой-то очень не упитанной крысой, будто чудом спасшейся с тонущего корабля.
И вот некая сувенирная фирма на радость Глафире Сергеевне выпустила барельефы, изображающие и котов, и крыс, в экстазе лопающих сыры, сосиски и другие припасы из хозяйского холодильника. Выполнены они были из гипса, а затем вручную раскрашены, а в целом это был апофеоз обжорства, примиряющий даже столь, как принято считать, лютых врагов. И все это - в деревянной рамочке.
Глафира Сергеевна предвкушала эффект от этих произведений сувенирного искусства, а тем временем старалась обеспечить на столе не меньшее изобилие.
Из смежной комнаты вылезла древняя бабуля в очках и махровом халате. Обведя присутствующих не очень понимающим взглядом, старушка икнула. «Ан Ван (что на самом деле означало - Анна Ивановна), переодеваться пора, скоро будут гости», - громко и членораздельно произнесла Глафира Сергеевна, это была ее когда-то горячо любимая няня, из тех, кому хочется сообщить, что вот, мол, не спится, и кошки на душе скребут, и лягушки квакают. Старушка протерла очки носовым платком, он всегда лежал, чистенький, в кармане халата, еще раз икнула, и ответила: «Что?» Глафира Сергеевна махнула рукой, и молча продолжила раскладывать салфетки, так уж полагается, под каждую тарелку нужно подсунуть салфетку, так, чтобы выглядывал изрядный треугольничек. Пять, шесть, семь, - считала Глафира Сергеевна салфетки, а заодно тарелки. Еще в гости ожидались Пересветовы и одинокая дама Ираида Озяблова, женщина великих страстей и их крушений.
Орест Михайлович явился первым, при галстуке, с розами, шампанским и еще каким-то увесистым чемоданчиком. Привычно чмокнул Глафиру Сергеевну в щечку, поклонился в сторону няни, кивнул Оресту Модестовичу. «Ну-с, может чем помочь?»
Пересветовы пришли со своими тапочками и холодцом. Это была довольно забавная пара, они поженились сравнительно недавно и называли друг друга Лапотусиками. «Ну что, Лапотусик, где у нас помидорчики, доставай!» - и глава семейства Лапотусик Валера, стоя в одном тапке и шарфе, услужливо извлекал из сумок баночку. «Мама солила», - комментировала Лапотусик Света. Была с ними и гитара, они любили громко и дружно петь романсы, иногда переспрашивая у окружающих слова.
Ираида Озяблова, как обычно, опаздывала.
Глафире Сергеевне остались, в сущности, пустяки - заправить майонезом пару салатиков, и стол будет готов. Здесь традиционная селедка под шубой, маринованные грибы, здесь мелкозернистая, тоненько-тоненько нарезанная колбаса, здесь печень трески, перемешанная со сваренными вкрутую куриными яйцами, жареные миноги, обрызганные свежеотжатым лимонным соком. А какой же праздничный стол без салата «Оливье», без оливок и пирожков с капустой, румяных, сдобных, еще не успевших остыть? Глафира Сергеевна отличалась хлебосольством, а в доме водились и хлеб, и соль, ведь Орест Модестович управлял небольшой фирмой, изготовляющей мягкую мебель на заказ, и оказалось, что людям очень нужна мягкая мебель, просто до зарезу, и новый день приносил новые заказы, и пришлось расширяться и арендовать новое помещение где-то у черта на куличиках.
Все обсуждали, ждать ли Ирочку, или начинать провожать. Мнение сложилось на редкость единодушное, ибо кто ж устоит перед уже накрытым новогодним столом. Глафира Сергеевна заглянула в комнату к няне, но та спала, поставив под ухо будильник.
- Ну-с, Глаша! И господа, - начал Орест Михайлович по праву старшего, - кажется, прошлый год никого из присутствующих не обидел... - обвел всех глазами, удовлетворенно кивнул.
Остальные присоединились к тосту, причем Лапотусики почему-то шептались и хихикали.
- Хватит смеяться! - как бы рассердился Орест Михайлович, - надо выпить!
- Надо, надо! - поддержали все, и выпили: Оресты коньячок, Глафира Сергеевна амаретовку, Лапотусики красного вина.
Зазвонил телефон. Глафира Сергеевна вспорхнула с места, будто сбросила десять лишних килограммов. Но в трубке зазвучал низкий голос Ираиды Озябловой - Ирочки.
- Глаша, вы там как? Уже начали? Да, я так спешила, так спешила, я даже взяла такси, а таксист оказался такой замечательный человек, он даже знает Пастернака, представляешь? - и Ирочка с придыханием продекламировала, - «Скажите, милые, какое тысячелетье на дворе?» Так вот, ему совершенно негде встречать новый год, ну и мы здесь в кафе, и я подумала, не привезти ли его к вам?
Глафира Сергеевна прикрыла трубку ладошкой, чтобы ее не слышали на том конце провода:
- Это Ирка, подцепила таксиста, хочет сюда притащить? - посмотрела она на мужа.
Хозяин дома был милостив:
- Да пусть их покушают! Все равно не засидятся.
Второй тост был похож на первый, а третий на второй, только слово год заменялось на «век», а затем на «тысячелетье». Все заметно повеселели.
- А я давеча интересную историйку вычитал, - игриво начал Орест Михайлович. - Одна женщина из Новой, что ли, Зеландии, работала лаборанткой в институте, в котором ставили опыты на крысах. И так ей жалко было этих крыс, что она самых любимых потихоньку уносила домой, и там они жили, хорошо кушали и с удовольствием размножались. Так вот когда их численность перевалила за тысячу, она сама обратилась в полицию...
Орест Модестович смотрел исподлобья, историйка явно предназначалась ему, и нужно было достойно ответить, а в голове сидело только про сумасшедшую женщину, которая считала себя Анастасией (а может, черт ее знает, и была ею), чудом спасшейся дочерью Николая II, это она жила в доме с шестьюдесятью кошками, да ну и что, в конце-то концов, кто с кем хочет, тот с тем и живет, если удается. (Тут Орест Модестович самым естественным образом вспомнил свою секретаршу с коляской-трамвайчиком...) И Орест Модестович промолчал, но в душе начало закипать старинное раздражение, и все не заданные когда-то Глаше вопросы приосанивались, и с каждой выпитой рюмкой становились наглее и наглее.
Оресту же Михайловичу показалось, что промолчал Орест Модестович из высокомерия, не удостоил, так сказать, ответа, не счел, так сказать, достойным.
Глафира Сергеевна сразу почувствовала, как наэлектризовался воздух, и как женщина округлая, не любящая острых углов и других острых предметов, как-то: шпилек, ножей и прочих булавок, - она, конечно же, сразу предложила переходить к горячему, тем более что приготовлено было ее любимое мясо по-французски, то есть запеченное с нарезанным колечками репчатым луком, под сыром и майонезом, и оно уже распространяло аромат по всему дому. Но тут раздался звонок в дверь, и все бросились встречать Ирочку и ее новое увлечение, но это соседка пришла за штопором, с новым годом - с новым годом, но напряжение все равно несколько разрядилось.
Горячее решили отложить до следующего года, если не вынимать из духовки, еще не успеет остыть, да и осталось минут сорок, не больше. Лапотусики, конечно же, захотели спеть. «Я знаю, у красотки есть сторож у крыльца», - наслаждались они, и Орест Михайлович им подпевал, а Орест Модестович потеплел взглядом, и тихонечко постукивал в такт. Глафира Сергеевна загадочно улыбалась.
Звонок в дверь. На сей раз никто встречать не пошел, решив, что соседка возвращает штопор, а явились как раз Ирочка с таксистом, вернее, с частником, который в тоскливую новогоднюю ночь решил подработать. Мужичонка был ничего, чистенький, смущенно улыбался, что также характеризовало его хорошо, да и кто бы устоял перед Ирочкиным напором? Как говорил на ушко Орест Модестович, «есть женщины в русских селеньях, их бабами нежно зовут - слона на ходу остановят и хобот ему оторвут». А Орест Михайлович тихонько посмеивался в сторону, дескать, знаем мы этот хобот.
Естественно, новоприбывшие не были абсолютно трезвы. Но так уж принято, штрафовать опоздавших, желательно, чтоб сразу и наповал. «Коньячку-с?» - это ухаживал Орест Михайлович, и Ирочка махнула стограммовый стаканчик, а Кеша (так звали таксиста) промямлил что-то насчет «я за рулем», чем вызвал бурный приступ веселья. Праздник продолжался.
Иногда поздравляли по телефону, но того, долгожданного звонка, пока не было. Глафира Сергеевна немножко нервничала. Ираида Озяблова любила петь не меньше Лапотусиков, но в отличие от них не любила петь хором, и нарочно выучивала романсы, которые никто не знал. «А вот, - говорила она, - премиленькая песенка, - и пела низким, сладострастным голосом, - Мы оба сидели, и оба молчали, нам плакать хотелось, но не было слез...
Кеша сидел совсем обалдевший и смотрел на Ирочку влюбленными глазами, горка салатиков на его тарелке практически не уменьшалась. Ирочка отправилась на кухню покурить, и он преданно поплелся за ней, неся в правой руке, словно знамя, зажигалку.
Наконец, Глафира Сергеевна услышала в трубке голос сына: «Мама, поздравляю, как вы там?» Глафира Сергеевна зажурчала, порой вставляя вопросы и получая краткие, точные ответы, а потом вдруг замолчала, уставившись на телефон, будто это не телефон, а, скажем, живая курица. Из трубки же продолжал звучать голос Кирилла, но слов было не разобрать.
- Что, что случилось? - вскочили сразу оба Ореста и Лапотусики.
Глафира Сергеевна молча села, не выпуская трубку из рук, но что-то такое задела, и в трубке послышались короткие гудки. Ее встревоженно окружили. Она пристально посмотрела сначала на одного Ореста, потом на другого:
- Он спрашивает, кто из вас двоих его отец...
- Ну, и?.. - пауза повисла такая, что если бы в комнате была хоть одна муха, было бы слышно, как она думает, скрипя мозгами...
- Да не знаю я! - воскликнула в сердцах и даже будто обиженно Глафира Сергеевна.
Оба Ореста облегченно вздохнули, а Лапотусики, как оказалось, на цыпочках уже вышли из комнаты и переминались с ноги на ногу в коридоре, так как в кухню идти тоже было небезопасно...
И в этот момент открылась дверь из комнатки Анны Ивановны, и старушка появилась в ярко освещенном дверном проеме, одетая в черное бархатное платье с белым кружевным воротничком. Улыбнувшись подкрашенным ртом, торжественно объявила:
- С новым тысячелетием вас, мои дорогие!
Глафира Сергеевна посмотрела на часы, всплеснула руками, и все срочно бросились открывать шампанское.