ЕЛЕНА НОВИКОВА
НА МОСТУ

"Мост, ты - как страсть:
Условность: сплошное между."
Марина Цветаева

Разучившись говорить, стоять на мосту и смотреть, как по серой воде плывет окурок в красной помаде. Словно жизнь проплывает мимо, скомканная и выброшенная. Листья, листья кругом - это сад такой рядом - Летний, это из него желтые листья вылетают как замедленные пули.

Ходит мальчик, собирает желуди. Желуди те же пули, у него правильный взгляд на мир. В дулах улиц свищет ветер. На мосту сразу три ветра: встретились, обнялись, сбили шляпу с прохожего. Шляпа плывет вслед за окурком. Вид сзади: печальный стриженый затылок, волосы примяты на шляпном месте и два розовых уха светятся. Удаляющиеся плечи. Уплывающая шляпа.

На мосту стоять хорошо, не находишься ни на том берегу, ни на этом. Уже не на том, еще не на этом - в воздухе повисаешь, как сосулька, растущая вверх.

Вот и дождь, кап-кап. Речка ощетинилась. Зонтик закрывает только голову, дождь косой, к коленям прилипает. Мокрые одинокие статуи в саду. Мрачные здания через речку. Еще приятно: иллюзия выбора. Хочу - на тот берег пойду, хочу - на другой. От дождя прятаться. Ан нет: тем временем каток проехал (много нынче ремонтных работ), ноги по колено в асфальт обуты, не вытащишь. Сила привычек. Путь земной до середины. Вместо леса мост, так тебе и надо, любительнице миражей.

Много было мостов. С одного хотелось сигануть от любви, с другого выкинула колечко - старинное, латунное - назло влюбленному мальчику, театр разочарований. Третий мост был разведен и пили кофе, стынущий на ветру, четвертый... На пятом целовались, с шестого смотрели на ледоход, как льдины играют в чехарду, с седьмого какой-то идиот кидал деньги. С восьмого спрыгнула девочка лет 15, не догадавшись, что умеет плавать, вылезла вся в мазуте и без туфлей. Девятый был хорошим мостом, с него смотрели салют и пели песни, десятый был на самом деле раньше первого и был горбатым... Одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый, тридцать третий. Приехали, вылезаем.

Зонт уж больно красивый, фиолетовый в блестящих капельках. Даже закрывать не хочется, хоть и солнце выглянуло. Мой окурок без помады - съела, кусая губы. Сходить, посмотреть, к какому берегу пристанет шляпа?

Как быть, если берега только два, и ни один не нужен? Плыть - ответ самый простой, но вспоминаются мазут и туфли. Нужна лодка или что ли Ноев ковчег. Посадим в него девочку с туфлями, идиота, мальчика с желудями, чтобы было, кому стрелять. Пару статуй, пожалуй, тоже. Неплохо бы отломить от набережной несколько мрачных домов и взять с собой. Деревья из Летнего сада. Шляпу. Кажется, что-то забыла...

Пес подбежал, пописал. Взглянул и дальше, по делам. Откуда их столько бездомных бегает по городу, деловитых, и как они ориентируются в пространстве жизни? А никак. Не добежав до конца моста, пес остановился и смотрит в воду. Утка там плавает, вот что. Серая утка по серой воде.

Мост как тот, кто подставил плечо. Друг, поддерживающий над бездной. Псу бездомному друг. В Петербурге около 500 мостов, если их вытянуть в длину, будет 16 км. Сколько км получится, если выложить в длину всех друзей? Имя мосту - Пантелеймоновский, по названию церкви. Пантелеймон исцелял больных и распространял христианство, так пишут. Христианство и правда распространялось и по тому берегу, и по этому, а потом, распространившись, опало желтыми листьями, а автор "Опавших листьев" взял по наследству в жены возлюбленную учителя.

Отсюда, с моста, видно и тот берег, и этот. На одном пригорюнилась А.Г., на другом А. притворилась статуей, смотрит сквозь листопад. Две женских судьбы, жена и муза, Ева и Лилит. Лилит в своем точном смысле (ведь и про нее умудрились красиво наврать) - злой дух женского пола, пьет кровь новорожденных и высасывает мозг из костей. Посадим обеих в ковчег, увезем.

Утка уплыла в свое серое. Пес так и стоит на мосту на задних лапах, чем-то его гипнотизирует вода. Хвост у пса беспородный, колечком, еще никем не обрублен. Оставляю ему свой пост и иду по Фонтанке вдаль пить пиво с Эл, за последние времена. Пиво Эл предпочитает пить в подвальчике, где по стенам висят пожарные каски и дым сигарет напоминает пространство от пола до потолка. У нее там много знакомых, вот и сегодня мы оказались за столиком с Историком, его Учеником и приветливой Массажисткой. Историк очарователен и пьян, хочет провести ночь в "обители порока". Этой обителью он почему-то считает бассейн и Арабского мальчика, мечтая о котором не замечает, как Эл съела его шницель. "Что может быть лучше мечты об Арабском мальчике?" - вопрошаю я. - "Сам мальчик тоже неплохо".

За соседним столиком сидят А.Г. и Аполлинария. А.Г. в чем-то темном, волосы зачесаны назад. С христианским смирением она потягивает через трубочку кампари с апельсиновым соком. Аполлинария вся в обтяжку, длинные ноги в ажурных чулках. Пьет пиво, по-мужски уверенно сжимая пол-литровую кружку. Говорят о Достоевском, отсюда плохо слышно, но обрывки разговора долетают.

- Как я его любила, - говорит А.Г.

- Как он меня любил, - говорит А.

"Нет ничего хуже любви," - до любви договорился и Историк, пиво способствует, - "Это как лихорадка, и лучшее спасение от нее - работа..." Взгляд его остановился на Ученике с губами столь алыми, что не будь рядом Массажистки, я бы подумала... "Как ты живешь, если у тебя нет ни любви, ни работы?" - "Я рефлексирую," - улыбнулся Ученик. "А я люблю Аполлинарию Суслову," - говорю зачем-то я, отхлебывая пиво. - "Естественно," - отвечает Историк, - "Любая баба мечтает, чтобы ее и Достоевский, и Розанов". - "Сразу видно. На каком берегу Вы живете," - говорю я, а сама прислушиваюсь к соседнему столику.

Обе женщины выпили изрядно. А.Г. разрумянилась, глаза разгорелись, от христианского смирения только черное платье и осталось. А.. побледнев, стала еще больше похожа на сбежавшую статую. Остановившимися глазами она видит и не видит, как распаляется А.Г., мраморными ушами с розовыми прожилками слышит и не слышит, как с неминуемостью хроматической гаммы та срывается на ноте, которую уже не взять, и дает петуха. Что-то в А. ожило, она взглянула на А.Г. с любопытством, будто в первый раз увидела, и вдруг спросила:

- А зачем ты прятала мои письма?

А.Г. подпрыгнула на стуле, готовая впиться А. в горло:

- А зачем ты их писала?

Аполлинария рассмеялась. Смех жесткий, злой, будто градинки стучат по стеклу. "Нельзя юных дев кормить гениальностью вместо любви," - говорит Историк. - "А если у них голодные мозги?" - сомневаюсь я. - "У юных дев мозгов не бывает!" - констатирует Историк, - "и это благо!" - "А как же Арабский мальчик?" - пытаюсь иронизировать я. - "Ему тоже мозги ни к чему..." - бурчит Историк.

- Как он меня любил! - кричит А.Г с ненавистью.

- Как я его любила... - задумчиво произносит А., сама себе прикуривая сигарету.

На последней вспышке запал А.Г. иссякает. Удивленно она посмотрела в свой пустой бокал, зачем-то его повертела, поставила обратно.

- Ну что, пойдем? - предложила А.

- Пойдем, - согласилась А.Г.

"Бабы есть бабы," - думаю я, - "Лучше бы за соседним столиком сидели Достоевский с Розановым". Хотя чем, собственно, лучше? Клуб постепенно пустеет. Мы тоже засобирались. Массажистка взяла на руки Историка и унесла по Фонтанке налево. Мой мост направо, да и пес заждался уже. Эл говорит, все люди ищут одного - любви, а если это случается, стараются все свернуть побыстрее, от страха.

Аполлинария усадила А.Г. в такси, помахала ручкой. Сама пошла пешком. Идем следом, так уж вышло, я, Эл и Ученик. В ночном небе летают галлюцинации в виде бликов от фонарей. Что кружится, небо или голова, неизвестно.

"Он на самом деле хороший," - произносит смущенно Ученик. Он хочет казаться взрослым и трезвым, Эл и я давно не хотим казаться чем-то, кроме себя. - "Конечно, он замечательный," - успокаиваем мы чуть заплетающимся языком. - "И про Арабского мальчика он шутит..." - добавляет Ученик.

Впереди А. с сигаретой в руке, гордая походка. Поздние авто притормаживают и едут дальше, отпускаемые небрежным жестом. Ученик не сводит с нее томительного взгляда. Иди следом, последователь.

Вот и мой мост, пес подбежал, виляет хвостом. Мост цел. Думаю, придется в ковчег взять и Историка, и Ученика, а уж Эл само собой, не обсуждается. И Эл грезит о ковчеге, но не решила, что брать. Устроим консилиум, брать ли с собой Массажистку. "Брать," - говорю, - "чтобы было кому носить на руках Историков..." Эл соглашается. Когда мне было лет шесть, слова "ковчег" я не знала. К нам привезли погостить родственницу Н., у которой от одной скверной истории поехала голова, и мама повела нас гулять в парк. Была осень, как и теперь, я собирала букет из кленовых листьев и разговаривала с Н. В канале у мостика (!) на глубине 0.5 м затонул плот, я рассказала, что если на этом плоту плыть по каналу и дальше, мы приплывем в страну, где хорошо и люди улыбаются, а я в ней вроде принцессы. "Так давай поплывем," - ответила Н. И прямо в пальто и сапогах полезла в воду. Помню недоумение, как взрослый человек поверил в мою фантазию больше, чем я сама (при всей своей "вере" в воду я почему-то не полезла), помню, как подбежала мама, вытащила Н. из воды, как дома ее отпаивали чаем с малиной, чтобы не заболела. (Вода была уже холодная).