ЕЛЕНА НОВИКОВА
СТРЕЛОЧНИК

Опубликовано "Полдень ХХI век", 2005, N4

Катрин спала в домике-будке рядом с какой-то Богом забытой железнодорожной веткой, еще не старая, парализованная и с вымытой головой. Ее сожитель – стрелочник – поставил на плитку вычищенный до блеска алюминиевый кофейник, исполняющий роль чайника, а меня усадил на самодельную табуретку рядом с постелью.

Удивило, что нет запаха болезни, давно немытого тела. Видно, этот человек ухаживал по-настоящему. Чистыми были даже простыни, и за окном виднелась веревка с сохнущим бельем.

Осень, веревки с бельем, уже начинающие вянуть бледные и мокрые хризантемы (отцвели уж давно..., да нет, еще не отцвели, в том-то и ужас, что есть еще время на цветенье, но надо торопиться, а как торопиться, если не можешь даже встать с кровати... да и кровать-то тоже плач – с панцирной сеткой, на которой уложена толстая фанера с пользой для позвоночника, хотя какая ему уже польза... да). Еще была рябина у железной дороги – ягоды яркие, драгоценные, а листья ржавые уже, скоро облетят.

Стрелочник по-своему красив – седые, давно не стриженные волосы, отросшая черно-белая щетина, почти борода. И из всей этой поросли-заросли – внимательные острые глазки, чуть, пожалуй, мелковатые, но не Спящую же Красавицу ему целовать.

Хотя красавица действительно спала, и лицо ее было свежим, как у младенца, а волосы около лба (подшерсток такой) немного вспотели и завились колечками. На вид ей не дать и тридцати, но я-то знаю, что – сорок. Как ни крути, а годы-колокола гудят на всю округу, оповещая. Да-да, морщинки около рта и у глаз, все правдоподобно.

Катрин мне нисколько не удивилась. Словно жизнь давно превратилась в сон, где все реально – откроешь глаза и окажешься где-нибудь... у Красного моря, с рыбами-кораллами, в неправдоподобном Египте. А тут всего лишь я, одноклассница из ныне живущих.

В нашем детстве в Город привозили сокровища из гробницы Тутанхамона, говорили – Египет. Ничего не говорили про море и рыб, про коралловые рифы. Говорили “Фараон”, а про арабов нищих на плантациях с помидорами – не говорили. Очередь тянулась “от забора и до обеда” – 7 часов, на Дворцовой площади народу было как 25 октября 1917 года в фильме Эйзенштейна.

Чайник-кофейник вскипел, и Стрелочник разлил это в три граненых стакана, вставленных в дешевые подстаканники с оленями. Олени были горячие, наверное, горячее, чем сам стакан, хотя так не бывает. Я достала из сумочки гостинцы к чаю – вафли, орешки в сахаре – то, что любила Катрин много лет тому назад.

Да, Катрин не удивилась. А я так обалдела от этого неудивления, что забыла, что собиралась сказать. Заготовлено было что-то вроде “да, и такое случается”, а тут ничего такого не случилось, сидит на табуретке бывшая одноклассница, материализовалась лет через -дцать, пьет чай. Я попыталась представить, каков портрет нарисовался перед Катрин – мой.

Острые локти, джинсовая рубашка, мальчишеская стрижка. Седые волосинки я уже перестала выдергивать, но и покраситься не собралась. Ноль косметики. Да. Зато духи японские, дареные, с кусачим названием - Kusado – Sensu. К духам я всегда питала слабость, они словно та крепость, в которой можно укрыться от окружающего мира, не то чтобы совсем, но – перед миром на огневой позиции предстаю уже не я, а оно – легкое дрожание воздуха. Нужно сказать о ногах – их не видно. Широкие мягкие брюки, в них удобно прятаться. Кожаные туфли без каблуков, дорогие. И в довершение темные очки, не как сейчас модно, а совы-лупоглазики такие, огромная оправа с выпуклыми стеклами.

Стрелочник усадил Катрин поудобнее на подушку. Собственно, парализована у нее только одна нога, а руки в красивом маникюре полны жизни, и мизинец оттопыривается, как и тогда ( видно, бабушка объяснила, что так поступают благовоспитанные барышни, и жест заучен, как азбука), когда она подносит чай к пухлым губам.

В той жизни Катрин была Катериной, Катенькой, пушистой девочкой в коротенькой школьной форме и с большим ключом на веревочке. Этим ключом она отпирала квартиру, когда родители были на работе. Дома ее ждал обед под румяной “бабой”, такой специальной куклой из поролона, вместо термоса. А под юбкой у бабы кастрюлька с удивительно пахнущей домашней котлеткой и пюре. Или с борщом. Или макароны по-флотски. Это всегда было вкуснее, чем еда у меня дома, где бабушка готовила, читая книжку, и скидывала в суп сырые овощи без любви и ласки. Катя делилась вкусным обедом, потом мы шли гулять, кататься на качелях или играть в “стрелки”. “Стрелки” были замечательной игрой, сейчас дети так не играют. Да и можно ли увидеть на улице детей без взрослых? Если видишь, сразу беспокойство, страх. А “стрелки” похожи на “прятки”, только прятаться можно очень далеко, рисуя свой путь стрелками на тротуарах, стенах домов и гаражей – мелками. Преследователь должен заметить все стрелки и каждый раз правильно поворачивать, похоже на ориентирование, да.

Катя бежала, бежала, поворачивая то вправо, то влево. Стрелка на подвальной двери, стрелка на перилах крыльца, на скамейке. Я тоже бегу, тороплюсь. Вот стрелка прямо на шоссе, бегу вдоль. Вот и лес, так называемая Орлова роща, и правильность движения подтверждает стрелка на стволе сосны... Бегу дальше...

Нет, мы не заблудились. Я действительно отыскала притаившуюся в густых кустах Катю, и мы решили строить шалаш. Шалаш мог пригодиться, если придется заночевать в лесу. Когда-нибудь, в следующий раз. Наломали еловых веток, нашли длинные палки для опоры, соорудили крышу. Если дождь не сильный, капли будут скатываться по хвое. А если сильный см. Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф... Из еловых же веток настелили пол, забрались внутрь, колется сквозь колготки. Снова вылезли, набрали заячьей капусты (интересно, как на самом деле эта травка называется?), сидим, жуем – кисленько.

Из леса вышли, когда уже стало темнеть. Сколько времени? Что?!! Меня же убьют! Мама возьмет ремень с железной пряжкой и будет бить, пока я не умру. Лучше я умру сама. Катя, как ты думаешь, какая смерть легкая – чтобы сразу? Она задумалась, почесала пухленький носик. На куколку Катя похожа, заграничную. Если броситься под машину, успеют затормозить и только кости переломают, скучно. Таблетки глотать – так вырвет и все дела. Ну не вешаться же, не висеть с вывалившимся языком, синея в сумерках? День между тем очень быстро сматывает удочки – клева нет, наверное.

– А, может, тебе с крыши спрыгнуть? - это Катина идея, гениальная. Лететь несколько секунд и – все!

– А если кто-нибудь внизу пойдет и случайно поймает?

– Прыгать нужно в темноте!

До полной темноты время еще есть, идем к Кате. Пришли с работы ее родители, такие веселые. Папа нет-нет и начинает песню петь, а мама (конечно, красавица) подпевает.

– А вы, девочки, что стоите? Заходите, выпейте с нами!

Катя идет к холодильнику, достает кусок сыра.

– Будешь?

Странная мысль – зачем есть, если даже перевариться не успеет, ведь все уже решено. Но сыр беру, вкусный. Катины родители завели пластинку и танцуют.

- Пора, – говорит Катя, – пойдем.

Выходим из дома, клены машут ветками, тени от фонаря бегут по земле. Поднимаемся на пятый этаж пешком, дом без лифта. Домов выше в окрестности нет, это позже построили две девятиэтажки. Чердак открыт (тогда все чердаки были открыты), вот и крыша. Почему-то страшно вылезать через окошко, вылезаем. Подходим к краю крыши. Смотрю вниз.

– Ну что? Когда прыгать будешь? – это Катя спрашивает.

– Страшно, – отвечаю.

– А чего бояться? Это быстро. Давай! Дольше будешь стоять, страшнее будет.

– Я пока посижу здесь, мне подготовиться нужно. Ты, если хочешь, иди.

– А куда мне идти? Эти напились, скоро драться будут. Потом целоваться. Я уж подожду, пока заснут.

Сидели рядом. В доме напротив загорались окна, мы их считали, такое занятие. Потом погуляли по чердаку. Видели старую коляску в пыли, пачки макулатуры, велосипедное колесо и ломаный пружинный матрас. Из макулатурной пачки выковыряли детскую книжку про Серую Шейку, стали читать вслух. Очень стало ее жалко, а потом мне себя стало жалко, что я такая еще маленькая, а уже нужно умирать.

– Нет, ты не личность! – сказала Катя, – ты на поступок не способна.

– Не способна, – согласилась я, всхлипывая, и отправилась домой.

Дома меня затащили в ванную и раздели, мама разглядывала со всех сторон, я не понимала, зачем. Когда я стала большая, я написала про этот чердак белый что ли стих, в котором эта история рассказана.

В каждой жизни есть чердак, где сушатся белые простыни. Добрая теплая пыль, молекулы времени. Сумрак прорезан прожектором, на свету молекулы оживают, мотыльки-однодневки, сомнамбулы, мир сновидений и призраков.

Маленькая я сидела на чердаке, свесив ноги в пространство. Не помню, в чем была моя провинность (кажется, убежала в лес, жить, собирая ягоды и грибы), что я предпочла чердак ужасному возвращению домой. Внизу копошились пешеходы, я испугалась, что кто-нибудь меня поймает. Прыгать нужно в темноте, - решила я и передо мной забрезжила перспектива нескольких счастливых часов. Я пошла на качели. Взлет, паденье, захлебываюсь от смеха, юбка как парус для дальних странствий и пронзительно-голубое небо. Мне стало грустно.

Родители были похожи на хроматическую гамму, когда я вошла с мордой в пыли. Потом меня били. Я любила молчать, когда бьют. Когда меня ставили в угол, мне нравилось лизнуть обои на изгибе стены и ждать, когда растает темное пятнышко.

Я промолчала тогда о Катрин, Кате, которая стояла рядом и ждала, когда я спрыгну. Она бы посмотрела на лежащее внизу в неестественной позе тело, на лужицу крови у левого уха. Медленно спустилась бы с лестницы, обошла мой труп. Очертила бы его, как это делают криминалисты в новостях и фильмах. Розовым мелком по асфальту. Неспешной походкой двинулась к дому. Своими ключами открыла бы дверь, и перешагнув через маму с фингалом, в обнимку с папой лежащую посреди коридора, заперлась в своей комнате, так, на всякий случай. Легла спать... Сразу бы не заснула, а, пошарив в ящике письменного стола, нащупала бы за коробкой с цветными карандашами заначку – шоколадные конфеты (они всегда там были, она угощала). Съела конфетку, повернулась лицом к стенке, к пушистому коврику. Тише, Катрин спит...

Катрин, допив чай, поинтересовалась:

– А ты что, работаешь в интернет-агентстве? Мне нужно дать объявление, брачное. Хочу замуж за европейца, голландца, например, или австрияка какого-нибудь. Знаешь, у меня шансов много, у меня очень красивые ногти на ногах! И она выставила из-под одеяла живую ногу и пошевелила пальцами. Ногти были розовые и круглые. – Не буду же я до скончания века лежать здесь, а у них есть специальные инвалидные коляски...

– А как же он? – я кивнула в сторону Стрелочника.

Катрин пожала плечами.

*

Стрелочник между тем бродил по двору, подыскивая дела по хозяйству. Посплетничайте, мол, бабы. И как всегда, когда не о чем говорить, беседа плавно потекла вокруг общих знакомых. Кто развелся, а кто купил дом в Калифорнии. Кто женился на девушке-татарке и теперь владеет табуном. А Вера Нефедова родила четверых, кто бы мог подумать?! А Васька, Ваську-то помнишь из десятого-Б? Он теперь крупная шишка в каком-то банке, ездит на авто с непроизносимым названием Land-Rover.

Ну что ж, функция выполнена. Оказавшись “в тех краях”, я навестила одноклассницу-инвалида. Между прочим, не так уж это и просто, сюда добраться. Вот Стрелочник машет рукой, показывая на часы – пора ехать.

Ехать нужно на дрезине. Потому что эту будку даже полустанком-то не назовешь, поезда здесь не ходят. До ближайшей железной дороги с регулярными – раз в три дня – дизелями километров 60 лесом. Но пути в порядке, для того Стрелочника и держат, чтобы однажды по тайному приказу провезти в этот аппендикс состав с ядерным топливом, еще дальше в лес, на базу за бетонным забором, откуда Последний Главнокомандующий Мира будет дирижировать Последней Войной.

Все это мне Стрелочник рассказал еще по дороге сюда, мы ехали на дрезине по пустынному лесу, и самым живым казался звук мотора. И я подумала еще, что он не такой уж сумасшедший, Стрелочник, придумавший себе страшное служение, так как служба слишком скучна.

Теперь мы спешили на дизель, который увезет меня в цивилизацию. Лес был светел, корабельные сосны горели желтым румянцем, попадались березки, чуть тронутые осенью. Скорость была маленькая. И я успевала заметить грибы, выскакивавшие неожиданно. Вот подосиновик, а там то ли подберезовик, то ли даже белый! Стрелочник смеялся моим “ах!” и “ой!”, но дрезину не останавливал – некогда. В моем нагрудном кармане лежало написанное круглым почерком брачное объявление Катрин, которое я пообещала вывесить в интернете, и от этого я чувствовала себя обманщицей.

– Скажите, Вадим ( у Стрелочника было имя), а вы не боитесь одиночества?

– Одиночества? – удивился он. – У меня есть женщина, которая не может уйти.

*

Шестьдесят километров мы одолели за два часа, и прогулка оказалась приятной. Притормозив перед “большой дорогой”, Вадим посмотрел на часы.

– Дизель будет через полчаса, но может и раньше. Можете посмотреть грибы, но только совсем рядом.

Я оставила вещи в дрезине, и бросилась в деревья. Азарт был немедленно вознагражден пнем с опятами, которые я собрала прямо в куртку (пришлось снять).

Людей кроме нас не было. Не было и домов, собственно, ничего не было, только рельсы и шпалы.

– А дизель-то придет? - пошутила я.

Вадим пожал плечами.

– А остановится?

– Только по требованию.

– А откуда здесь взяться пассажирам? Где-то есть деревня?

– Деревня есть в паре километров, но последняя старуха умерла с полгода назад. Я похоронил. А так – несколько брошенных домов, сгнивают помаленьку. А до первых живых людей сотни две.

– Ого! А как же продукты, хлеб? Мыло? Соль, наконец?

– Ну, не Африка же! С машинистом всегда можно договориться. Под заказ привезет. На крайний случай – дрезина.

Я сидела на дрезине, покачивая промокшей ногой (роса?). Полчаса прошло, но дизеля не было.

– Не боись, здесь расписание относительное!

Но не было дизеля и через два часа. Сумерки – спускались. Почему-то так всегда говорят – спускались... А навстречу им поднимались с земли другие сумерки – душа болот, может, или еще чья-то темная подземная душа. Наши голоса отдавались гулко в пустом лесу, а обсуждали мы вот что. Ехать дальше на дрезине никак, просто не хватит бензина. Следующий дизель по расписанию через три дня, и Вадим предложил мне остаться.

– Отдохнете, погуляете... Бывают же у человека каникулы. Вернемся, выйдем на связь и узнаем, что произошло.

При слове связь я вспомнила про мобильник. Конечно же, он не работал, ведь до ближайшей вышки... Мне уже надоело считать все в километрах, делить на скорость. Одно слово – до дуры.

Катрин не удивилась нашему возвращению. Видимо, это стало нормой – полусонное существование с мыслями внутри себя. Мысли текли тихо, словно тени мыслей, плавно обтекая окружающих и возвращаясь к своим истокам.

Полулежа на кушетке, Катрин смотрела в окно, изо дня в день на один и тот же пейзаж – четыре сосны, рябина и какие-то кусты, с остатками продолговатых листьев. Рябина была на редкость хороша, и я подумала, что и зимой, в мертвом холоде леса этот пейзаж будет радовать глаз. Впрочем, пока птицы не склюют ягоды.

Вадим попытался связаться с железнодорожниками, но в трубке слышался лишь треск.

*

На следующее утро я отправилась за грибами. Вадим остался по хозяйству. Хозяйство было вполне настоящее, с огородом, колодцем, баней и даже ветряком - так называлось то, с помощью чего Вадим добывал электричество. Ведь до ближайшего столба было... А в прошлой жизни Вадим был инженером, но что-то у него с цивилизацией не сложилось...

Я бродила кругами, не отходя далеко от дома, боясь заблудиться. Где-то вдали пророчествовала кукушка. Странно было осознавать, что все тропинки в округе протоптаны одним человеком – Вадимом.

Грибы попадались царские – с десяток боровиков я нашла на одной полянке, один краше другого, богатыри. На горке золотыми огоньками рассыпались лисички. Два красных поджидали меня в овражке. За какой-то час я наполнила корзину и принесла ее домой.

И вдруг тишину леса разорвал гудок приближающегося поезда. Потом еще один. Вскоре послышался стук колес, и вот он на полной скорости летит по Богом забытому прогону в нашу сторону. За вагоном вагон проносятся мимо. Оказалось, товарняк, но вагоны разные – есть цистерны, есть прикрытые черным брезентом платформы, на таких возят какой-нибудь щебень. И просто железные вагоны без окон с надписями, состоящими из латинских букв и цифр. Все это прогрохотало и исчезло.

Вадим стоял, ошалело глядя вслед уходящему поезду и вытирая пот со лба черной от земли рукой.

– А ведь это Война... – наконец, произнес он.

*

За ужином (картошка с грибами и луком) мы обсуждали, что делать.

– Война наверняка ядерная. Самое безопасное место как раз здесь, вблизи Полигона. Не будут же Они заражать территорию, где живут сами. – рассуждал Вадим.

– Хочу домой! - безо всякой логики заявила я, чем вызвала кривой смешок Катрин. От близости опасности она оживилась, даже разрумянилась.

– А, может, и дома-то уже нет! Или груда обломков. Или дом-то стоит, а все остальные очень хорошо уже лежат, включая любимых собак и кошечек!

– Ты всегда была доброй девочкой, – огрызнулась я.

– Цыц, бабы! Вопрос стоит так – или мы выживем в этих условиях, или лучше сразу перейти на мухоморы.

– А что, некоторым мухоморы даже нравятся. Как кино! – это, конечно, Катрин.

– А что, с миром вообще никакой связи? Ну, радио-то хотя бы есть?

– Радио было. Но одна наша знакомая дама полгода назад пыталась проломить им череп вашему покорному слуге.

– Ну и дела! - и мне показалось, что все это снится в плохом сне, и персонажи, и избушка на краю света, разве что не на курьих ножках. – а может, и нет никакой войны? Прошел обычный товарный поезд?

– Если войны нет, то послезавтра с Большой Земли будет дизель. И увезет Вас домой. – отрезал Вадим. – Вот и проверим.

На том и порешили. Два дня мы делали вид, что ничего не произошло. Утром я сходила в лес, а потом жарила блины из блинной муки, делая их с припеком из лука с грибами. Вадиму с Катрин это понравилось, ведь обычно довольно по-спартански готовил Вадим.

Вечером мы играли в Эрудита. Это такая пластмассовая доска, на которую ставят буквы. На каждой букве очки, а клеточки на доске есть цветные. Цвет очки удваивает, а то и утраивает, а то и все слово умножай – смотря какой цвет. Время бежало быстро, в игре этой я новичок, но новичок азартный. А Катрин с Вадимом – асы. Иногда лезли в словарь, желая доказать, что слово существует.

На следующий день Вадим повел меня за клюквой. До болота было километров 5 в сторону Полигона. Под ногами чавкало, и пахло гоноболью. Такие леса я не люблю, но на самом клюквенном болоте было веселее – светит солнышко, ягоды, рассыпанные по кочкам, их телесность. Во рту уже кисло, а глаз жадный, и рука тянется еще.

Перебирала клюкву Катрин, для этого на колени ей поставили подносик, а по обе руки мисочки.

*

В день, когда должен придти дизель, с утра лил дождь. Из дома выходить не хотелось, весь мир представлялся пустым и мокрым лесом. Но к обеду разъяснилось, подуло чем-то свежим, и колокольчик надежды зазвенел громче.

– Выезжаем раньше, бензин нужно экономить. – сказал Вадим.

И мы поехали. Вадим работал рычагом спокойно и уверенно, но тащились мы со скоростью велосипеда. Сердце мое стучало сильнее, чем колеса дрезины. Две большие серые птицы вспорхнули, испуганные нами. Набежала туча, но капнув двумя-тремя каплями, убежала дальше.

Но вот блеснули рельсы “большой дороги”.

– Откуда должен придти дизель? – поинтересовалась я.

Вадим кивнул головой, и я села неподвижно, тупо уставившись в ту сторону.

Через два часа я поверила, что дизель не придет. Вадим меня не торопил, но торжество скрывал плохо.

– Чему Вы радуетесь?

– У меня есть две женщины, которые не могут уйти... - ухмыльнулся Вадим.

*

С утра считали запасы еды. Было довольно много картошки, растительного масла и лука. Мешок сахара. Мешок соли. Пара ящиков с крупой.

– Надо исходить из того, что надеяться мы можем только на новый урожай овощей. Остальное – невосстановимо. Так что предлагаю – пока не поздно – запасать ягоды и грибы.

Возражений не было, и мы отправились за грибами. Но что это был за поход! Я, для которой гриб это всегда был праздник, шла и методично складывала в корзину все съедобное – горькушки, свинушки... Возвращались в дом, вываливали, и снова уходили в лес.

Клюква тоже потеряла прежнюю привлекательность. Она теперь называлась “витамины”, и ею заполнялись все емкости в доме, которые не были заполнены грибами. Не удивительно, что через неделю емкости закончились.

Все реже попадались благородные грибы (если попадались, то их сушили, из экономии соли). В жизни появились новые персонажи – серушки, колпаки, которые я раньше считала поганками. Эти солили.

Когда закончились емкости, Вадим решил ехать в заброшенную деревню.

– Может, там что-то и не заржавело...

Время поездки подгадали под бывшее расписание бывшего дизеля, хотя об этом и не говорили. Только подъехав к “большой дороге”, Вадим спросил:

– Ну что, подождем полчасика?

– Подождем.

*

Заброшенная деревня была невелика – 7-8 домов. Все из серого дерева, или уж так давно облезла краска. Стояли они довольно близко друг от друга, словно зверюшки жались в кучу, чтобы было потеплее.

Вадим показал на заросшую лопухом поляну:

– Вот здесь проходила улица.

Дома стояли довольно крепко, некоторые были заколочены, будто дачи на зиму. “Наверное, они так же ждут хозяев, как мы дизель, – подумала я, – так, на всякий случай пытаясь сохранить себя в целости.”

А вот хозяйственные постройки совсем покосились. Болтались и скрипели на ветру двери, дырами зияли крыши из почерневшей соломы.

С одного крепкого дома мы и начали. Вскрыв дверь специально привезенным железным ломом, Вадим шагнул внутрь. Я – следом. Из дома пахнуло сыростью. Ну да, сколько лет его не проветривали? Наверное, уж все сгнило.

Только успела я об этом подумать, как провалилась доска под ногой у Вадима. Он, правда, успел перенести тяжесть на вторую ногу, и в подпол не полетел. Однако, стали мы шагать острожнее.

Утвари нашлось много. Крынки, банки, эмалированные кастрюли вполне годились. Все это мы складывали в брезентовые заплечные мешки, ведь до дрезины нужно было тащиться два километра по давно заросшей проселочной дороге.

Взяли огромный кусок окаменевшей соли. Вадим попробовал пощупать тряпки в шкафу, но они расползались сразу.

Впрочем, довольно крепкое одеяло мы нашли в самом скособоченном доме. Там и жила последняя старуха... Стекла были выбиты, и ветер гулял, где хотел, но крыша была целая. Уже потом из этого одеяла Катрин мне сшила что-то вроде пальто – ведь впереди зима.

*

В субботу Вадим топил баню. Легкий дымок стоял над трубой, как маленький ядерный гриб, но потом словно передумывал и уходил ввысь, сливаясь с небом.

Пахло березовыми вениками.

Сначала Вадим мыл Катрин, и по тому, как он бережно нес ее, словно младенца, я догадалась, что это такая любовь, и что моя роль в этой тройке – это роль рабочей лошадки, смирной и с двумя ногами. И мне стало даже как-то спокойнее.

О прежней жизни мы не говорили, это словно считалось дурным тоном. Больше не вспоминали одноклассников, учителей, вообще людей. Вернее, вспоминали, но молча.

В свободное время, а его становилось все больше и больше, ведь в крестьянском хозяйстве есть мертвый сезон, – в свободное время я уходила гулять. Я шла по шпалам в сторону дизеля, пока не надоест. У меня было три приметы, отмечающие длительность маршрута. Поваленное дерево – это самый короткий, так, побыть одной. Сосна с раздвоенным стволом – это уже подальше, маршрут почти спортивный. И самый дальний – это когда мысли были длинными и не кончались – вел к небольшому оврагу, на дне которого бежал небольшой ржавый ручей.

Я думала, что мне жаль только человечество как таковое, и что на этой Войне я не потеряла никого, о ком хотелось бы кричать. Родители давно умерли. Мужики? Ну да, у меня их было в прежней жизни два – один собирался развестись с женой, но все откладывал, а вторым был мой сослуживец, веселый парень, с которым мы, обсудив какой-нибудь завиральный проект, потом “отдыхали” под музыку и хорошее вино. Ну да, этого было жаль, но рыдать не хотелось.

Подруг тоже было жаль, но они давно жили какой-то своей жизнью, выращивая детей, вывозя их к морю и устраивая в престижные гимназии, а потом в вузы. Вот этих детей было жаль очень, но они были не мои.

Я не успела расспросить Катрин, как они познакомились с Вадимом, а теперь уже не хотелось. Говорили, что после того, как родители умерли от алкоголизма, она пошла на панель. Потом родился и умер ребенок-олигофрен, так как Катрин тоже пила. А потом какая-то автомобильная авария. И вдруг через много лет нашей однокласснице Вале пришло письмо чуть не с того света – Катрин жаловалась на жизнь и просила хоть кого-нибудь при случае до нее добраться, при этом объясняла как (только дайте телеграмму, чтобы встретили). Валя разослала это письмо всем, кого удалось найти, но в основном народ пожимал плечами.

А я вот поехала...

Последние школьные годы мы не общались совсем. Катрин не могла простить мне победу в какой-то олимпиаде. Мне было все равно, а Катрин меня возненавидела. Она вешала на заборах объявления с моим адресом, что продается, мол хряк-производитель, или магнитофон фирмы Sony (тогда это было круто!). Но объявления были написаны детским почерком и цветными карандашами, так что никто всерьез не реагировал, только раз пришел какой-то парень за магнитофоном – так, на всякий случай.

И приснился мне тогда сон о Конце Света. Будто Землю решили захватить инопланетяне, но меня они почему-то любили. И вот когда я каталась на санках с горки, подходит ко мне один и говорит, что до Конца Света осталось минут сорок. Что будет страшная вспышка, и кто ее увидит, будет мертв. Но есть способ спастись – лечь на землю вниз лицом и крепко зажмурить глаза. И что я могу спасти еще 30 человек, кому успею рассказать об этом. Но только не больше, иначе они своим полем себя выдадут.

Понятно, что я сразу побежала домой, рассказала своим. Помчалась дальше, к подружкам. К одной, другой, третьей. Рассказала. Еще рассказала тетеньке на улице, просто мне она понравилась. А время идет, и остается минут пять, а у меня есть еще одно вакантное место.

И вот иду я по городу и выбираю, кого спасти. И вдруг вижу Катрин, она шагает навстречу, презрительно поджав губки. Она – враг, потому что так захотела. И становится совершенно ясно, что спасти надо именно Катрин. Потому что там, в новой жизни, совершенно необходим Враг.

“А сон был в руку,” – невесело улыбнулась я.

*

В ноябре я заметила, что Катрин беременна.

*

Снегом все замело довольно быстро. Во дворе дорожки чистили лопатой, а дальше, в лес, можно было уйти только на лыжах.

Вадим уходил на охоту. Ружье было, но он предпочитал ставить ловушки для птиц. Наставит, а потом ходит с обходом. Был рябчик, из которого сварили бульон. Тетерева жарили прямо на огне, такая курица-гриль.

Редко, но попадались и зайцы. Шкурки проветривали на морозе, а потом посыпали солью. Какая-никакая обработка, а мех пойдет в дело. Шапки, сапоги...

Не хватало информации. Мне, привыкшей, что на любой вопрос можно получить если не ответ, то хоть наводку в интернете, это было особенно трудно. Изобретали “велосипеды”, как сдирать шкуру, как ощипывать птицу. Но как-то справлялись.

Книги были перечитаны по несколько раз, старые журналы тоже. Набор книг был невелик: Лев Толстой – детям, Золотой теленок, Рецепты грузинской кухни. Еще Пришвин, альбом “Русский самовар” и “100 способов похудеть”.

Пара детективов про Ниро Вульфа.

Вот и все, что осталось от цивилизации...

*

Новый год отмечали водкой.

В честь праздника выделили блинной муки и я испекла черничный пирог. Плоский, зато черника настоящая. И с сахаром.

Зайчатину тушили вместе с картошкой. Потом все это ели, поглядывая на часы. Глаз хотел найти телевизор и Московские куранты, а потом услышать поздравление какого-нибудь президента...

В 12 часов чокнулись и выпили:

– Ну, будем! – сказал Вадим.

И больше сказать было нечего.

*

Зима была в общем благополучной. Погода баловала, всего хватало. Четвертым персонажем был Лес, с которым всегда можно поговорить.

Дел для поддержания жизни тоже хватало – собирать хворост, топить, готовить, разделывать тушки, стирать (мыла пока тоже было вдоволь, но экономили). Иногда эта простота казалась истиной.

Выходом в мир иной были сны. В них причудливо переплетались нынешняя и прежняя реальность. В них были троллейбусы, велосипеды и метро. Гуси, обезьяны и лошади и зайцы. Был Эрмитаж, почему-то сплошной Эль-Греко, сколько не переходи из зала в зал. А еще Катрин, лежащая в саркофаге Тутанхамона, и я обвожу контуры саркофага розовым мелком на полу...

Настоящей же Катрин становилось все тяжелее – рос живот. Это и здоровой-то бабе трудно, а тут самой даже позу не поменять. Мы с Вадимом помогали как могли, но настроение у нее портилось с каждым днем. Порой она начинала плакать, жалея и себя, и этого будущего ребенка.

– А может, я умру, а вам и молока взять негде... – сказала одна однажды и отвернулась в стену.

Вадим вздохнул и вышел чинить капканы.

Чем больше я смотрела на Вадима, тем больше удивлялась, что он мне не нравится. Он хорош собой, довольно строен, заботлив, хорошо хозяйничает. И головой работает, и руками. А главное – он последний мужчина на Земле, и если не он, то вообще никакого... По всем законам физиологии должно тянуть. Но – не тянет.

Я тоже вздохнула и отправилась гулять. Солнце уже начало греть, и оттаяла моя “дорога жизни” – по шпалам вдаль. То там, то здесь попадались проталины, казалось, что иголки на елках стали зеленее, а воздух прозрачнее. Вопреки обстоятельствам я испытывала душевный подъем, имя которому – весна. Физиологически нормально.

Вот я дошла до поваленного дерева, поздоровалась. Немного посидела, глядя, как белое облако бежит над лесом. И вдруг я увидела то, что показалось галлюцинацией: над лесом летел воздушный шар! Обыкновенный воздушный шар, на которых летают спортсмены, и выступают на городских праздниках. Он даже издалека казался большим, а цвет был самый замечательный в мире – оранжевый с голубыми полосами...

Но ведь, если – шар?!... И голова заработала. Так, значит, никакой Войны нет? А почему не приходит дизель? – А ты проверяла расписание? – А, может, тебя специально привозили, когда дизеля нет? – А тот поезд? – Обыкновенный товарный поезд, который ходит раз в полгода, или в год, такая редкая ветка... Сердце выпрыгивало из груди. Но я пошла к дому нарочно спокойно, на случай, если меня видит Вадим.

Но Вадима не было, он как раз ушел обходить капканы.

Дрезина была на месте. Если вскочить на нее сейчас, через 3-4 часа я буду на большой дороге. Еще километров 200, и начнутся первые поселки, а через 300 будет город. Если повезет, дизель меня подберет раньше... Скорее бежать...

Я зашла к Катрин.

– Я должна тебе сказать... Вадим нас обманывает. Никакой войны нет. Я видела воздушный шар...

В глазах Катрин забрезжила надежда:

– Возьми меня с собой!

И я взяла. Поднять Катрин я не могла, но она обхватила меня руками и помогала как могла живой ногой. Едва не уронив ее при сходе с крыльца, мы все же добрались до дрезины. Я уже умела ею управлять.

Сначала было страшно, и мы оглядывались. Но вот мы проехали поваленное дерево – прощай!, вот уже сосна с раздвоенным стволом – прощай! , а вот овраг, а я считала, что это уже километров пятнадцать. Не догонит!

Солнце стояло еще высоко, верхушки деревьев казались черными, и где-то над ними, в синей вышине я видела след воздушного шара.