ЕЛЕНА НОВИКОВА
БУБИ-ЧЕРВИ-ПИКИ-КРЕСТИ

История ее жизни напоминала колоду карт, аккуратно разложенную по мастям: вот есть бубновый король, а значит есть и шестерка (дорожка), и семерка (встреча), и восьмерка (разговор), и девятка (сердечность), и десятка (интерес). Обязательно хлопоты (валет), как же без хлопот, соперница (дама), и дом (туз), иногда, правда, казенный, как уж получится.

Бубновая масть естественным образом заканчивалась, и начиналась червовая - сначала король, а за ним все остальное по порядку. И все, что было в бубновый период, казалось ошибкой, прелюдией к настоящей жизни, впрочем, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, так что начнем с самого начала.

Она родилась в военном городке в средней полосе России у властной, немного истеричной, матери и спокойного, рассудительного отца, прочитала еще в школе всего Тургенева, и считала себя человеком весьма образованным. Потом ей сшили на заказ платье в клеточку, перетянутое пояском, с манжетами на рукавах и оборкой на воротничке, и она отправилась покорять науку в один из питерских вузов. Надо сказать, наука ее не сильно интересовала, но не прозябать же в военном городке, а тут дали место в общежитии, и как стартовая площадка это вполне годилось.

Она гордилась: пышными румяными щеками, длинными русыми и довольно густыми волосами и круглыми коленками. Имея на руках такие бесспорные козыри, просто невозможно было проиграть и не выйти замуж за какого-нибудь интересного человека (как девушка образованная, она хотела именно интересного). В вузе ребята зубрили сопромат и были скучны, как речные рыбы.

Тут и случился режиссер любительской театральной студии Мансуров. Вика, а звали ее именно так, как и многие девушки ее возраста, о театре просто мечтала, наличие таланта подразумевалось само собой. Студия была экспериментальной, репетиции начинались с медитации, были еще семинары, тренинги и обсуждения.

В спектакле по пьесе хорошо забытого футуриста была женская роль - «благодарное человечество», и Вика в прозрачном зеленом балахоне, с грудью, разрисованной под глаза, когда соски черными торчащими зрачками, бегала вокруг костра, на котором сжигали Джордано Бруно, с простертыми вверх руками, время от времени останавливаясь и членораздельно произнося «О!». Сам же костер был исполнен как огненный шар, вроде как солнце, освещающее жизнь этому человечеству.

Роль «человечества» была лучшая в спектакле, и кому же ее играть как не Вике, которая с первых дней смотрела на Мансурова преданными глазами? Да и не мог он упустить эту пухленькую провинциальную девушку, умеющую печь пироги и жарить котлеты. Мансуров жил один среди пыли и книг, Вика протерла пыль, повесила в кухне полотенца с петушками и такие же прихваточки для кастрюль. Жизнь потекла по заведенному ритму, где по пять вечеров в неделю репетиции, и Вика подзабросила свой вуз, не сдала вовремя сессию, и подумывала о так называемой «трудовой» академке, когда ты работаешь в институтском, например, гардеробе, а место в общежитии и прописка за тобой сохраняются. Это было тем более существенно, что руки и сердца, и тем более, жилплощади, Мансуров не предлагал, хотя соседкам по общежитию Вика и говорила, что вышла замуж.

Без академки все же обошлось, сессию удалось пересдать. А в студии тем временем ставился другой спектакль - тоже экспериментальный - «Гамлет». Эксперимент состоял в том, что Гамлетов было двенадцать. По компетентному мнению то ли Фрейда, то ли самого Мансурова, именно на двенадцать частей распадалось эго печального датского принца, причем некоторые из них были женскими. Одним из женских эго, безусловно, была Вика, в черном камзоле или как он там у них называется? Знаменитый монолог за время спектакля прочитывался двенадцать раз, так что даже неискушенный зритель мог его выучить наизусть. Но на спектаклях Мансурова зритель сидел как раз искушенный, к тому же вооруженный программкой с комментариями.

Играли в подвале, репетировали по студенческим и заводским клубам, без своей, постоянной, площадки, но, судя по обсуждениям, которые неизменно устраивались после спектаклей для всех желающих, Мансурова знала и официальная критика, и был он звездой не последней величины на питерском театральном небосклоне. Шли переговоры о гастролях в Норвегии и в Испании, студия жила в напряжении, второй состав мечтал, чтобы первый упал и немножко сломал себе, скажем, руку. Планировались гастроли на конец лета, а где-то в марте Вика поняла, что беременна.

Она не сразу решилась сказать об этом Мансурову, но уже планировала, как переставить мебель, чтобы освободить место для детской кроватки. Когда же новость была объявлена, реакция Мансурова была спокойной и категоричной: «Ни в коем случае». Он говорил, что тогда сорвутся гастроли, ведь на ней держатся оба спектакля, да и вообще, она еще слишком молода, чтобы зарывать свой талант в мокрые пеленки. Он нежно погладил ее по голове: «Еще успеешь, Викусик».

Аборт она сделала в четверг. А в воскресенье вечером он ей сказал, что полюбил другую женщину и хочет на ней жениться, а у Викусика три дня, чтобы решить, где она будет жить дальше.

Сказать, что Вика остолбенела - ничего не сказать. Новость до нее совершенно не доходила, на три дня Мансуров куда-то исчез, а она продолжала бродить по квартире, вытирать пыль, доставать и снова ставить на полки книги.

Женщина, о которой говорил Мансуров, появилась в студии месяца три назад, она помогала в музыкальном оформлении спектаклей, и похоже, все, кроме Викуси, давно знали об их романе, да и сам он, видимо, надеялся, что она все видит и сама уйдет. Галина появилась в пятницу, ее привел Мансуров как хозяйку дома, выждав лишний день, и с изумлением обнаружил на кухне спящую, сидя на табуретке, положив голову на стол, Викусю. Он сам собрал ее вещи: расческу, фен, банное полотенце, выгреб из шкафа свитера и джинсы, снял вместе с вешалками два платья, в том числе то, в клеточку, в котором она приехала покорять Питер, - имущество уместилось в большой спортивной сумке, которую он щедро презентовал.

Сумка была выставлена за дверь, туда же выставлена сонная Викуся. Щелкнул замок, и осталась гулкая подъездная тишина. Еще несколько часов просидела Викуся под дверью, ей казалось, что так неправильно, что нельзя так обращаться с человеком, она была воспитана на хорошей, доброй литературе, и чудилось, что вот-вот откроется дверь, и эти двое позовут ее пить чай, оставят ночевать, а то и вовсе предложат жить втроем. Галина иногда на цыпочках подходила к дверному глазку и недоуменно пожимала плечами - «Сидит...» Она была значительно старше Викуси, и видела жизнь совершенно по-другому, ну, сходятся люди, расходятся, все это в порядке вещей и нечего устраивать истерик. Хотя, конечно, было глупую девчонку жалко...

Что же касается Мансурова, так он удивил не только этим. Через месяц он в один день крестился, женился и венчался, а несколько лет спустя забросил все театральные дела, и, говорят, стал священником в единственной церкви старинного русского городка, и Галина там была вместе с ним.

Вика не помнила, как вышла на улицу, звонила кому-то из автомата, и, дозвонившись, поехала ночевать к какой-то дальней приятельнице, ведь в общежитии она давно только числилась, и кровать из комнаты унесли. Приятельница ахала, ужасаясь рассказанному, кормила Викусю гречневой кашей с сосисками и наливала водку как лучшее лекарство от нервных стрессов. После третьей рюмки Викуся заплакала и стала очень похожа на себя в детстве, когда мама наказала ее за разлитые французские духи, которые папа с таким трудом доставал у спекулянтов.

Наутро держали совет, что делать дальше. Возвращаться в общежитие Викуся не хотела ни за что, это был позор, ведь она так хвасталась своим «мужем» перед девчонками. Решили поискать недорогую комнату, как раз недавно родители прислали денег на новое пальто, на полгода этого хватит, а дальше как-нибудь выкрутимся.

Комнату нашли довольно быстро, правда, крохотную и без мебели, но соседи (квартира была коммунальная) одолжили матрас и одеяло. Оказалось, что Мансуров впопыхах забыл отдать подаренное мамой одеяло, и Вика с приятельницей думали, забирать его или не забирать? Любопытство пересилило, и приятельница пообещала сходить вместе с Викусей - для храбрости.

Дверь открыла Галина (Мансурова дома не было), выслушала про одеяло, и пропустила Викусю в квартиру, которую та еще так недавно считала своим домом. «Представляешь, - сказала она приятельнице, когда они снова вышли на улицу, - я заглянула на кухню, а там все по-прежнему: висят мои полотенца, мои прихваточки... Я делала ему дом, уют, а она это использует». Так в лексиконе Вики впервые появилось слово «использовать». От удара Вика не то чтобы оправилась, но обустройство нового быта оказалось занятием, способным отвлечь. Занавески, картинки на стенку, у соседей же нашелся лишний столик и табуретка. Из общежития Вика забрала старый проигрыватель, сказав, что временно, пока не починят новый, и можно было лежать на матрасе и слушать музыку. Что, в общем, совсем неплохо, и жизнь, в сущности, еще впереди.

В студии Вика, естественно, больше не появлялась. Но удивляло, что оттуда ее никто не разыскивал - как ты, мол, поживаешь? Будто и не виделись они по пять вечеров в неделю в течение двух лет. Викуся думала, что, может, люди просто стесняются, не хотят напоминать о боли, или просто разъехались на лето. Хотя какое разъехались, если впереди гастроли? Викусины роли радостно репетировала девица из второго состава, да и вообще в труппах, даже любительских, не очень-то жалуют режиссерских фавориток. Так что одновременно с домом Вика потеряла и круг общения. Оставался еще вуз, и так уж вышло, что от безделья она прилично написала диплом и даже получила распределение в Петербург, в один из НИИ, подписав, правда, бумажку, что в жилье не нуждается. Новый коллектив, в который нужно было вливаться, какие-то служебные заморочки, словно разделили жизнь Вики на две части - ту и эту. Студия, Мансуров, Гамлет и Джордано Бруно, - все было вытеснено из памяти как бубновая масть, а главное, себя ту Вика уже не помнила.

Кто-то на работе при ней сказал, что никто просто так не сходится и не расстается, что на все свои жесткие аспекты, и на все вопросы дает ясные ответы астрология. Фраза эта крепко засела в Викином мозгу, и когда она прочитала объявление о наборе в астрологический семинар Жарова, она внутренне была готова, что пауза в жизни кончается, и начинается новая жизнь, новая масть и новый король.

Король, скажем, червовый, был мужчина за пятьдесят, импозантный, с мефистофельской усмешкой и популярностью: на его семинарах собиралось человек по двести, все строчили в свои блокнотики, срочно узнавали у знакомых и родственников даты и часы рождения, еще, оказывается, имело значение место рождения, а именно параллель. Все рисовали, считали, вычисляли углы и градусы: сходится - не сходится. Что ж, занятие и впрямь небезынтересное, и Вика увлеклась по-настоящему. Хотелось проанализировать гороскопы свой и Мансурова и хотя бы понять, что на самом деле произошло.

На семинарах Жарова отсев был большой: он требовал посещаемости, задавал домашние задания, и к третьему году обучения от двухсот оставалось человек двадцать, и начинались разговоры о «посвященности». Жаров анализировал гороскопы оставшихся, искал аспект астролога и прочие доказательства возможной принадлежности к кругу обладающих тайным знанием. И тут Вике объяснили, что, оказывается, тайные знания мужчина может передать женщине, только имея с ней физическую близость. Жаров был не противен, а знания нужны, и обучение продолжилось. Постепенно возникали даже какие-то человеческие отношения: так, Жаров мог явиться к ней пьяный и проспать двое суток, затем выпить кофе, и, не говоря ни слова благодарности, уйти дальше. Вика знала, что у него есть жена и двое взрослых сыновей, но так как любви не было, не было и трагедий. Использование оказалось взаимным.

Но к одному Вика оказалась все же не готова: треугольник Вика-Мансуров-Галина Жаров разбирал публично, ерничая и отпуская плоские шутки. При этом сама Вика стояла здесь же, и должна была отвечать на вопросы. Она покраснела, как после бани, вскрикнула «Ой!» и выбежала из душного зала в зимний город, где падающий белый снег словно контрастировал с черной душой ее учителя.

Так ли уж черна душа учителя, судить не нам, по мнению многих, это было обычное дело на семинарах Жарова - анализировать прежде всего собственную жизнь, и достаточно беспощадно. Но Вика, воспитанная на хорошей, доброй литературе, - и так далее. Итак, она снова осталась ни с чем. Впрочем, кое-какие знания остались, и когда в НИИ случилось сокращение, а Вика, конечно же, оказалась первой на него претенденткой, она смогла подрабатывать составлением гороскопов и не умереть с голоду. Объяснения с Жаровым так и не произошло по одной простой причине: тот скоропостижно умер от инсульта. Семинар растекся по многим другим семинарам.

Так закончились в жизни Вики черви, и опять вместе с королем ушли и шестерки, и семерки, и десятки. Вика на жизнь обиделась всерьез. Еще во времена процветания НИИ она успела купить диванчик, и эта мебелюга стояла, занимая почти всю ее девятиметровую конуру, да если б ее, а то снятую у коммунальных соседей комнатенку общего пользования, для сушки белья что ли, или для хранения соленых огурцов. И лежала она на диванчике, и слушала музыку через старый скрипучий проигрыватель, и смотрела в потолок. Именно тогда появился в ее жизни Бурский.

Он зашел по делу к соседке, а Викуся как раз вышла с чайником на кухню, ведь надо же когда-то и чай пить. Соседки дома не было, и Бурский, чтобы не ждать на улице, напросился к Вике на чай. И Вика рассказала ему свою историю, она всегда так делала - следующим рассказывала о предыдущих, так понимая честность. Впрочем, сейчас она еще не знала, что Бурский будет следующим, просто хотелось кому-то, как говорится, излить душу, а Бурский слушал внимательно и кивал головой. Потом он спросил, глядя в глаза, - были ли евреями все обидевшие Вику негодяи, и когда Вика призналась, что не знает, сказал, что наверняка были. Она сразу ему поверила и все как бы встало на свои места, и начался пиковый период в жизни Вики.

Бурский был дворянин и член известной партии, жизнь закружилась. У Викиных родителей сохранились бумаги, подтверждающие принадлежность прабабушки по материнской линии к польскому дворянству, и Вика срочно попросила выслать копии документов. Открывался путь в Дворянское Собрание. А на партийные встречи пускали всех, главное иметь славянскую внешность, а с этим, слава богу, все обстояло нормально. Еще Бурский «занимался» иконами, и Вика под определенный процент подыскивала ему клиентов, сразу вспомнив и про студийных, и про астрологических знакомых. Однажды Бурский слег с гриппом, и Вика вызвалась за ним ухаживать, так как жил он один, и, как говорится, стакан воды подать было некому. Вика же подавала не только воду, но пекла блины, варила куриный бульончик. Снова появились прихваточки для кастрюль и салфеточки на стол. Бурский поправился, а Вика осталась, выполняя партийные поручения и другие вроде секретарских обязанности, ведь, естественно, Бурский не был рядовым членом партии, и еще Викина мама говорила: «Только рядовых нам еще не хватало», что, учитывая жизнь в военном городке, делало фразу двусмысленной.

Прожив с Бурским больше года, Вика порвала со всеми знакомыми и полузнакомыми евреями, два раза побывала в милиции, изловленная на несанкционированных акциях, и, решив, что свою преданность Бурскому она доказала, предложила расписаться. Реакция Бурского повтором напоминала плохое кино: он собрал ее вещи, их набралось значительно больше, чем у Мансурова, и как человек ответственный, сам доставил ее в ту коммуналку, где встретил впервые. И, слава богу, ее конура не была занята другими жильцами.

Для полноты картины не хватало соперницы, но на то и масть - пики, так что роль роковой дамы вполне могла играть партия. Итак, пики закончились, и наступил провал, каких не было. На сей раз Вика была действительно убита. Она сидела, часами глядя в стену, и ела хлеб. У Бурского она жила на содержании, работы не искала, какую-то сумму он ей оставил, и вот они заканчивались. За месяц она поправилась на 13 килограммов, перестала влезать почти во всю одежду.

Тогда Вика позвонила дальней приятельнице, которая когда-то ходила с ней к Мансурову выручать одеяло, ведь если кто-то помог нам однажды, просто обязан помогать и впредь, иначе наша вера в последнюю справедливость будет подорвана. Приятельница приехала через два часа с неизменной водкой, приготовившись утешать, но увиденное привело ее в ужас. Вика произносила по кругу несколько фраз, употребляя такие кондовые выражения, каких раньше за ней вроде не замечалось. Иногда она впадала в партийную агитацию, называя евреем самого Бурского. За версту разило болезнью, и Наташа, давно пора дать ей имя, которая по крайней мере на четверть была иудейских кровей, и это сочла бредом, и тем сильнее обеспокоилась.

Начались поиски врача для Вики, та же звонила каждые полчаса и грозилась покончить с собой. Для начала посетили районный психдиспансер. Доктор поговорил с Викой минут десять, а потом вызвал в кабинет Наташу, произнес - «шизофрения», и предложил выписать направление в лечебницу. Мысль о лечебнице приходила в голову и самой Наташе, но ужасы, рассказываемые о врачах-садистах и убивающих психику химических препаратах, прочно сидели в голове. Она уже почти решила отправить Вику к родителям, в конце концов семья, пусть и думают, что с ней делать. Но возвращения домой больная боялась больше, чем дурдома. Так уж устроена была эта головка, что самолюбие оставалось в живых, даже когда все прочие качества атрофировались.

И тут Наташе посоветовали обратиться к женщине-профессору из клиники неврозов. Пообщавшись с Викой, доктор сказала, что случай пограничный, что серьезное медикаментозное лечение не показано, и предложила голодовку. Вика легла в клинику, а Наташа, вздохнув с облегчением, вернулась к своей семье.

Результат лечения был налицо и сразу. Всего заметнее - речь. Появились эпитеты, метафоры и вообще прилагательные и другие части речи. Вернулись синонимы, сложносочиненные и сложноподчиненные предложения составлялись без усилий. Через три недели Вику выписали. Но это была уже не прежняя Вика, готовая кидаться на шею первого встречного, как в прорубь. Это была женщина с цепкими коготками, готовая насмерть биться за свое если не счастье, то хотя бы благополучие.

События развивались не слишком быстро, но тенденцию имели устойчивую. Не слезая пару месяцев с телефона, обзванивая многочисленных знакомых из всех прошлых жизней, Вика подыскала непыльную и неплохо оплачиваемую работу, сразу же став Викторией Борисовной. С Наташиной помощью прописалась к одной старушке (та работала в собесе, разносила старушкам продукты, и за Викину честность поручилась).

Что касается Наташи, она не была добрым ангелом, да и сочувствия в ней было столько, сколько у вашего соседа по лестничной площадке или, скажем, у водителя автобуса. Зато были свои запутанные отношения с мирозданием: она сильно не любила безвыходные ситуации, и словно художник, тоненькой кисточкой старалась их подправить, да еще так, чтобы бесстрастное око, глядящее с небес, не отомстило за это вмешательство. Но так уж вышло, что она сделала для Вики столько, что никакая даже нормальная психика этого не выдержит, ведь кому же, посудите сами, захочется оказаться в неоплатном долгу? Так что в Викиной голове сложилось мнение, что «благодействовала» Наташа из одного высокомерия и желания унизить, и потом всю жизнь попрекать, или, еще чего, использовать. Наташа на это дело плюнула и как бы забыла о Викином существовании, контролируя лишь дела со старушкой. Та довольно быстро умерла своей смертью, оставив Вике долгожданную жилплощадь, на которой на всех законных основаниях можно было строить свое счастье.

И оно не заставило себя ждать. Это был охранник той фирмы, где работала Вика, он ушел к ней от жены и двоих маленьких детей. Так начались в жизни Вики крести, и дай бог, не кончились до сих пор, так как в колоде больше ничего не осталось. И то ли ключевым словом оказалась «жилплощадь», то ли она вечно выбирала не тех мужчин, - живут они дружно. Вот только детей нет и нет, так что Викуся подумывает - а не отсудить ли у бывшей жены хотя бы одного ребеночка?