ЕЛЕНА ПРЕОБРАЖЕНСКАЯ
ДЕКАДАНС

	*  *  *

			Арине

В самонадеянном Париже,
С самодостаточностью сердца
И с нажитой духовной грыжей
Ходили в белом иноверцы,

Рогатой тенью Нотрдама
Накрытые, как шалью серой.
Для них  давно застыл рекламой
Закон, и Бог, и Символ Веры.

И плюнуть с Эйфелевой башни
Им совершенно не хотелось
В Париж дворцовый и вчерашний,
Утративший и страх, и смелость.

И в том же городе стерильном
Бродила нищая босая
В лоскутном одеянье стильном
Прекрасная принцесса рая.

Она бродила неустанно.
На окна бледные глядела.
За глупой прелестью фасадов
Она увидеть свет хотела.

И миг волшебный ожидая,
Вдыхая ландышевый воздух,
Молилась, чтобы пролетая,
Любовь благословила город.

И все в свои случалось сроки.
И в сорок сороков скитанья
Пересекались их дороги
Под вечным куполом Познанья.
2000, ноябрь


	Маки
		Посв. Николаю Шкарпетину

Маки стайкой алых мотыльков
К золоту колосьев, словно к свету,
Притянулись, и, раскрыв альков,
Манят пилигримов и поэтов,

Обещая сказочные сны
Колдовскими всполохами крыльев –
И  непостижимы, и просты,
И чисты средь бездорожий пыльных.

Вещей верой в торжество добра
Блещут, безразличные к приметам,
И старозаветные слова
Шепчут  ускользающему лету...

Я не знаю трепетней цветка
И сильнее магии, чем вера,
Видно, грань волшебная тонка –
Истины и Заблужденья мера.

Но  бесплодный пресекая спор,
Расцветают истины простые –
Есть на свете маки... голубые, 
Уроженцы Гималайских гор.
2001

                                         
		*  *  *

На усики троллейбуса
Уселось по звезде.
Секретом синим ребуса
Усталый стынет день.

Он подмигнул мне заспанным,
Глазастым фонарем
На площади распластанной
Расчерченной углем.

Он тайной, темной гаванью
Назвался до зари,
Чтобы отправить в плаванье
Сюжеты - корабли.

Сюжеты жизней прожитых.
И нерожденных. Мук,
Боль раны потревоженной,
Переродивших в звук.

Он всюдупроникающим,
Могучим взором тьмы,
Сердца воспламеняющим
Распепелил умы.

И к высочайше – черному,
И мягкому, как плюш,
Ко звездчато-узорному,
Ждет вознесенья душ.

Вот нам – разгадка ребуса!
Но в душах перекос:
Лишь на усах троллейбуса
Зрим звезды. Синь. Мороз.
1984
                                    

Стих -  не Надсону в унисон:
Стиль надрыва напева томного.
Тон – не Пушкинский: невесом,
Не с пушинкой намека тонкого.

Стих мой – брак мой – нерасторжим
Со своим, со Единоличием.
Монологом больной души,
Что страдает косноязычием

Прозвучит. А услышит кто ль
В пустоте стон постылой лиры?!
Кто нам души проел, как моль
На затасканной вещи – дыры?
1984


	Расстрел Гумилева

Он молча папиросу докурил,
Зажав  усмешку уголками губ.
А взгляд его с Всевышним говорил,
Звеня звончей архангеловых труб.

И вдруг – щелчок, как треск сухой лозы...
И он увидел синюю звезду.
Он к ней шагнул сквозь дымовую зыбь,
Крылатый конь за ним, на поводу...
1985


	Поэтесса

Она наливала в чернильницу кровь –
Заявленье писала. ( Царю тьмы ?) :
- Я хочу умирать, возрождаясь вновь.
- Я хочу взрывать сердца и умы!

Я блаженства хочу, хоть на малый срок.
Боли – знаю, мне хватит на каждый век.
Добродетель мне дай, и дай порок
Синевой от бессонниц опухших век.
1986

		
	*  *  *

Мне снился сад, засеянный асфальтом,
Стеною огороженный камней.
Там пел срывающимся и крикливым альтом
Уродливый вороноворобей.

И в этот сад, сквозь узкие ворота
По – одному, дыханье затая,
Входили людо-крысо-бегемоты
И каменели, глядя сквозь меня.

В глазах их, густо-палевого цвета -
Немое удивление, испуг, 
Как будто бы за то, что, что - то ЭТО
Что изумило их, могло исчезнуть вдруг.

Я обернулась, следуя их взглядам,
И замерла: сквозь каменный песок,
Недалеко от каменной ограды
Пробил листочки молодой дубок.
1982


	*  *  *

Мне приснился
 	гулкий вихрь из планет и звезд,
Закручивающийся в штопор.
Жутко вился 
	миллиардами лет его хвост.
Как беснующаяся вода с гор,
Шумя, 
         Рассекали
		пространство седые миры.
Земля 
	Озарялась
 		из недра дочерна красным.
Припадали
	кровожаждущие керы,
Казалось, 
	губами своими властными
К ней,
	 Вызывающей 
		леденящий страх,
Дрожь,
Воспалившейся
		в галактическом тумане 
Дней,
Изрыгающей
	теплоструйную кровь ране.
Нож
Вонзившийся - (неуловим был взмах)-
Ложь!
1983


	В Рождественскую ночь

Ветка ели по лицу окна,
Как ладонью, нежно провела,
Нитями из снежного сукна
На глазах  узоры заплела.

Шелестнула – тихий снегопад :
- Разгадай-ка кружевной кроссворд -
Рун старинных северных дриад
Сказочный и призрачный офорт.

Постигая линий тайный смысл,
Бытия откроешь ты секрет.
Он не Жест, не Слово он . Он – Мысль,
Что связала вечный вихрь планет...

Замерла. Затихла. Что за бред?
Ветка ели. Зимнее окно.
Чуть забрезжил дымчатый рассвет.
А в душе по-прежнему темно.
Январь, 1984


	*   *   *

На  старом перроне часы
	так  медлительно – сонны,
И миг здесь раскис, 
	и, давяся, все скукой закусывал.
И я поняла, что у времени здесь – автономия.
А дождик повис над путями
	стеклянными бусами.

Пустынность платформы
	мне внутрь заронила: - Растрачено,
Растеряно все в городском бездорожье, раздарено.
Но знаю я россыпь монет золотых  – одуванчиков,
За городом, где я богаче персидского Дария.

Там ввысь – глубина. И , как водится, омуты, впадины.
Там в ноги легла вся история цивилизации.
Прозренья слова
	из зверинца науки украдены,
И в лес там отпущены серыми, дикими зайцами.
1985
 

	*  *  *

O, звенящая бездна звука!
Безнадеждностная  мука!
Головою вниз, не раздумывая, 
Не с каприза – стрелой из лука

Нанизать бы тебя как бусы
На девический голос русский.
И все бусинки черными буковками
На страницы рассыпать густо.
1985

	Завещание

Я умру на рассвете
	весеннего дня.
В легкий саван, как в ветер
	заверните меня.

Вы мне косу развейте,
	чтоб -  крылом за плечо.
Вы мне руки согрейте
	поминальной свечей.

Принесите мне розы:
Цвета чистой души,
Цвета солнца в морозы,
Цвета спелости ржи...
1984


	*  *  *

Прекраснопеплая,
Гибельнокрасная
Вотчина.
Подкупольный перезвон.
Светлоозерность.
(Слово-напраслина!) 
Пророчили
Немощность икон!
Пророчили.
Феникс на елку садилась-
Северный кипарис.
Пела,
И белое солнце катилось
Вниз, вниз.
Солнце катилось,
Солнце светилось,
Как образа.
Солнце - слезою.
Божья немилость.
Дьявольские глаза.
Змеиноокая,
Околоземная
Руссия!
Колоколь,
Колоколь роково:
- Иисусе!
1989


	*  *  *

Мой дом 
	полон рыжих муравьев,
Маленьких, хрупких, почти прозрачных.
Они кругом. 
            Ползут из всех углов
Назойливо, твари эти невзрачные.

Они на полу
            и в книжных шкафах.
 Вот только еще в белье не залезли!
Ползут по столу.
            Уверены в правах
Своих. И бесстрашья при этом – бездна.

Я открываю дома новый журнал – 
Они начинают бегать по строчкам.
О, как раздражает их карнавал-
Мельканье рыжеющих маленьких точек!

Я хочу записать свои стихи.
Я вынимаю перо и бумагу.
Но бумага полна рыжей трухи,
И сдувая ее, я сочиняю сагу.

Я хочу  их накрыть одним хлопком.
Я хочу придавить наглеца-муравья.
 Но всегда злоба сматывается клубком:
- Ну а что если Он для кого-то Я!
 1989


	*  *  *

Это не выдумка. Это было.
Я, неприметная как былинка,
По городским тротуарам уныло
Бродила под птицею Метерлинка,
Крылья раскрывшей
	голубой крышей.

Бродила и думала: куда бы юркнуть –
В душе неуютно.
И жутко. И сжалась.
Почудилось мне, что я птица
Та, что без перьев осталась.

Голуби, голуби
Мертвые голуби
На проспектах, на улицах –
Сотни. Откуда?
В магазинных витринах
Голые курицы
Не вызывают эмоций.
Их  – груда.

Голубь,
Расплющенный шиной машинной.
Голос,
Разбавленный слезой:
- Мамочка!
- Тише, мальчишка шумливый,
И над раздавленной птицей не стой!

Уведите ребенка домой –
Голуби, мертвые голуби в городе,
Погибшие в машинном водовороте.
Кровь на асфальте. Кровь в городе.
1986-90


	*  *  *

Город - сумрачный скальд,
С горькой песней не новой.
Замурован в асфальт,
По колени им скован.

Он стоит недвижим,
Жизнь проносится мимо,
А движенье Души
Его - неуловимо.

До сердечных заноз
Его музыка. Нелюдь.
Белокрылый мороз
Распластался как лебедь...

Вьет метель хоровод
Из любви и печали...
Головою об лед
Звезды бьются ночами...
1988