РОМАН СМИРНОВ
Перламутровые губы в серебристом Мерседесе

Жене Игумновой

Я как всегда задумался и пер на красный. Мерс тормознул перед самым носом, чуть не отдавив мне пальцы ног. Я очнулся. Отскочил на тротуар и понял, что жизнь, в очередной раз, началась заново.

За рулем сидела она. Жара стояла невъебенная.

Меня раздражали голые торсы соотечественников, казавшиеся такими неуместными на фоне облезшей красы города-героя, ожидавшего обновления в преддверии своего юбилея.

Несмотря на жару, она была в макияже. Ее перламутровые губы скривились в презрительной улыбке. Она поднесла тоненький пальчик с длиннющим сточенным коготком к виску и поковыряла в головке. Типа – полный мудак ты, братец. Мерседес мягко двинулся с места, и перейдя с Некрасова на Литейный, остановился. Нам оказалось по пути.

Я обошел ее и вновь взглянул через лобовое.

А она уже обо мне забыла. Она сладко потягивалась, как в постели, подняв руки и открыв стриженые подмышки. Я представил себе их сладкий запах, и у меня закружилась голова. Даже в этой злоебучей жаре и в этой повышенной влажности они пахнут так, что можно сойти с ума. Мне захотелось прижаться к ним лицом и провести языком по этой нежной чуть колючей ложбинке, которой не посмел коснуться загар.

Но она уже забыла обо мне. Она уже не помнила той секунды, когда могла раздавить меня. Размазать по тротуару, и ей пришлось бы долго потом разбираться с ментами. Долго, долго. Минут пятнадцать. Пока не подъехал бы ее папик и не разобрался с застенчивыми стражами порядка, которые, краснея, прятали бы во вспотевших ладошках зеленые купюры, пока меня запихивают в притихшую на время скорую.

Почему эти сучки дают не мне? У меня есть подозрение, что они вообще никому не дают. Они просто позволяют себя иметь как куклы. Трахать. Они прямо из журнальчиков, на которые дрочит молодняк. А как же их папики, владельцы серебристых мерсов?

Нет, они дают! Дают! Еще как дают. Только я никогда не стану их клиентом.

Как я хочу это попробовать. Вставить в эти перламутровые губки. Перламутровые, несмотря на жару. Измазать в перламутре все брюхо.

У меня даже вспотели яйца.

Я для нее просто кусок говна, в которое она чуть не вляпалась своими мягкими шинами.

Не вляпалась, и потому забыла обо мне сразу.

Теперь она сладко потягивается. Потягивается и ждет своего стриженого ебаря, наделенного грудой таких же загорелых, как и у нее, мышц. Как это холеное мясо впивается друг в друга. Это наверно безумно красиво.

Я как обосранный заяц стоял на тротуаре и смотрел на нее сквозь тонированное стекло Мерседеса, как тот самый достоевский мальчик на рождественскую елку. Но ведь, тот мальчик замерз? Замерз!

А я растаю сейчас, блядь, от этой долбанной жары. Я потею в своей футболке с длинными рукавами потому, что не смею обнажить своих длинных и бледных рук. У меня потеют яйца потому, что у меня плотные не по сезону джинсы. А других у меня нет.

А кто я такой в принципе? Почему она должна помнить обо мне и почему она должна мне дать?

Я – недожурналист, недопевец, недорежиссер, недописатель! Недочеловек, стесняющийся собственного тела на этом празднике жизни.

Я никогда не отдыхал на Багамах, Даже в Болгарии. Даже в Сочи.

Я уже давно не отдыхал в принципе. vЯ несостоявшийся боевик. Несостоявшийся безымянный герой. Я солдат, о котором даже некому вспомнить, и некому похоронить, если минуту назад все, что могло произойти произошло бы! Некому и самое главное не на что.

У меня в карманах только на пару пива. Чтоб прийти домой и, злобно стуча по клавиатуре компьютера, вспоминать о происшествии, вспоминать перламутровые губы и дрочить в одеяло...

Стоп!

Я воевал на нескольких войнах, на своей и чужой земле. Я воевал честно? и я даже был готов умереть. Я не избегал смерти. Но я выжил. Я выжил на всех своих войнах. И только на одной я потерпел сокрушительное поражение. На последней своей войне. На войне с самим собой.

Завтра день Десантника. Завтра они будут бухать, обниматься и купаться в фонтанах. Но я и этого не смогу. Я не смогу почувствовать рядом плечо однополчанина. Не смогу встать рядом с другом, когда гасить нас примется омон. Не смогу крикнуть: Мочи их, ребята!!! И бесстрашно броситься под свистящие дубинки. Не смогу! Потому, что на всех своих войнах я был добровольцем. Я был вне призыва.

Я в списках не значился.

Пар-ти-зан-щи-на.

Я везде, и в песнях, и в театре, и в этой долбаной литературе, где кругом кабинетные графоманы, я – партизан.

Эй, девочка, хоть поговори со мной. Из каких небесных раковин этот перламутр? Где выдают такой загар? Где холят такие круглые жопки? Кто вас ебет?! Эту войну я проиграл. Самую главную.

Что сделать, чтоб ты хоть взглянула на меня?

Мелькать фотографиями в журналах? Сняться в модном кино? Написать что-нибудь про ментов или лучше про бандитский Петербург? Это тебе ближе? Или лучше что-нибудь нежное. Голубое, голубое, голубое, как сало.

Одеться от кутюр? Но моя фигура – не стандарт.

Шузы лаковые? Извини. Ноги потеют.

Свозить тебя хоть в Комарово? Но я ж говорю тебе – у меня только на пару пива. Могу поделиться. А?!

Пригласить домой? Но там разбитый унитаз. Скрипучая кровать. И несвежее белье. Ты взвизгнешь, увидев таракана, и оттолкнешь меня еще дальше. Дальше, чем может представить себе учебник географии...

Недавно я фотографировался на новый российский паспорт. Несколько раз. Один раз я пытался быть серьезным. - Вышел - урод.

Я попытался улыбнуться. - Я был жалок.

Я выворачивался наизнанку, и раз за разом я не узнавал своего лица. Таким, каким я его помню.

Таким, какое я утратил навсегда.

Такие хари недостойны новой России. Таким харям не должно быть места в новых российских паспортах.

Паспорт я все-таки получил. Только не хочу в него заглядывать. Мне стыдно. И обидно за державу.

Знаешь, давай по порядку. Ну и что, что я пью пиво? Это полезный и цельный продукт. От него не дуреешь, а только поддерживаешь себя в относительной гармонии с миром. Если принять побольше, то и о тебе можно забыть так же как ты забыла обо мне. Вообще, детка, есть и другие. Не так загорелые и не сидящие за рулем. Зато они дают мне бесплатно. И спокойно переносят пивной запах изо рта. Прости. Не от всех отдает виски, киска.

Они слышали мои песни, они смотрели мои спектакли, они читали мою книгу. Они просто знают меня.

Они забудут меня, так же как и ты. Детей они все равно рожают от других. Но Они дают мне. Ох, как они дают.

Я не обольщаюсь. Возможно, они дают мне из жалости. Но эта жалость не унижает. Эта жалость даже дает мне силы. Некоторые из них дают так, что тебе у них поучиться, сука рваная! Блядь! Пизда стриженая! Да пошла ты в жопу! Очко начистят и ездят тут всякие! Проходу нет простому российскому гению! Пиздуй отсюда недотыра!!!

Мерседес мягко двинулся с места и полетел в сторону Литейного моста. Я достал из пачки последнюю сигарету черного петра. Пустую пачку сжал в кулаке и оставил на тротуаре. Оторвал фильтр, чтоб было покрепче. В подвальчике на Пестеля, что рядом с вечно запертым общественным сортиром взял баночку Невского оригинального и тихо побрел вдоль Фонтанки к себе на Сенную. Баночка пшикнула и обдала меня пеной. Я заглатывал из нее холодок. Такой спасительный по этой злоебучей жарище.

Ничего, в субботу обещали похолодание. Вот тогда отыграемся! Есть на Фонтанке местечки, нарушающие петербургскую стройность. Камни под ногами сикось-накось.

Если стараться ступить на каждый, не вступая на стык, то сбиваешься с ровного солдатского шага.

Импровизируйте! Фонтанка поможет. Даже пританцовывать научит. А когда вода спокойна, то город перевернут в Фонтанке. И тот, который перевернут - чище, спокойней, вечней.

А дома ждет своя. Хоть и не перламутровая. Хоть и без зубов и со сломанной мною же по пьяне пару дней назад рукой. Ждет в гипсе. Зато своя. Ну, без этого никак.

А когда я плюхнулся перед ней на колени, моля о прощении, то раздробил коленкой стопу. Теперь гипса два.

Я пришел домой и залез в ледяную ванну. Щербатую, с ободранным и коричневым от протеков дном.

Я прикрыл ее ущербность своей жопой. Поставил рядышком последнюю банку пива. Расскрыл Толькин журнальчик "Собака.Ru", где через страницу такие цыпы!!! И светские хроники!!!