РОМАН СМИРНОВ
ПОЛНЫЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ

В моем холодильнике никогда не водилось особых разносолов. Часто просто ничего не было. И я не понимаю, как можно стоять часами и разглядывать зияющие пустоты бледно освещенные лампочкой дрожащей от напряжения на двух хилых проводках. Каждое утро, не успев глаза продрать Валерыч занимает свой пост. Встанет. Согнется кочергой. И глядит. Мечтает.

Я представляю это себе в бронзе. Бронзовый пончик Валерыч, в бронзовых семейных трусах склоняет главу пред бронзовым холодильником который призывно распахнут. Из недр его струится мягкий мавзолейный свет. Сердобольные граждане несут к монументу кто что со своего стола. И недра наполняются натуральной колбаской, сырком, буженинкой. Запотевшая водочка обязательно. Пара пивка холодненького на утро.

Птички садятся на темя. Срут на голову. Клюют из-под самого носа. А он стоит и смотрит на сбычу мечт, великодушно позволяя гражданам нести, птичкам срать, солнцу светить, снегу итить и всяким прочим немаловажным вещам свершаться. Но это когда еще будет. А жрать сейчас хочется.

В принципе, с подобными затруднениями мы расправлялись легко и хихикая. Сдали бутылки - на пиво наскребли. Сморщенный сыр на сухарь и в духовку. Солью присыпал и - сендвич. Валеркиных гонораров только на вонючие сигареты и хватает. Мои, правда, хоть и по раскатестей будут, но поступают крайне не регулярно.

Вот и сидим. Смотрим в холодильник. Чешем репу. Нервно ногти грызем. Мечтаем про что-нибудь отвлеченное.

Вот в таком приблизительно свете я опять застукал Валерыча у холодильника.

- Мудила, ты долго так будешь дверцей кнокать? От этого там ничего не прибавится.

Когда речь заходит о еде Валере напрочь изменяет чувство юмора. Он обиделся.

- Че ты стремаешь, блин? И так ни пожрать, ни посрать с того.

- Лерыч... пива дай...

- Ага! Губу раскатал. С какого хера?

- Дай, дай, дай, дай, дай, дай, дай, дай! - я исполнил припев популярной когда-то песенки про велосипед в которой: "Трудно было человеку десять тысяч лет назад".

- Совсем чердаком поехал? Наморщи ум!

- Я поехал?

- Я что ли?

- Пи - ва!!!

- Сейчас твой Иуда подкатит, а ты не живой совсем! Валерыч отчаянно хлопнул дверцей холодильника и прошлепал в сартир. В дальнейшем его голос звучит приглушенно и натруженно как у космонавта с орбиты в сеансе связи с возбужденными родственниками.

- Какой Иуда?

- Френкель-Кренкель, Юджин какой-то с америкосом настоящим.

- Давить-колотить! Кто это?

- Хер его знает. Сказал, что друг детства.

- Лерыч, не гони порожняк. Я насчет пива все-таки интересуюсь?

- Как хочешь. Твое детство ты и разбирайся.

- Ты что, серьезно? Какой, палыч, Френкель?

- Не знаю. Говорит из Бостона прилетел.

- Так это ж Жека! И че сказал?

- Щас приедет. А у тебя шарами кати в обе лузы.

- Круто! Это ж Жека! Жиденок мой родненький. Одноклассник гнойный.

- Блин, хоть квартиру подмети. Стыдно ж за державу. Валерыч выгрузился из сартира как всегда позабыв выключить свет и двинул в ванну по дороге традиционно опрокинув велосипед стоявший в коридоре. Или он делает это всегда нарочно? В знак протеста? Это уже почти ритуал.

- Ни хера. Мы русские - жопы узкие.

Шут с ним. С велосипедом. На обратном пути подымет.

Мы вяло поскребли по сусекам.

Пивная тара уже иссякла. Лерыч сползал на площадь. Сдал банки. Трехлитровые. У меня, почему то их оказалось много. Наверное, от последней жены остались. Та хозяйственная была. Соленья-варенья всякие.

Одна баночка интимно затаилась в шкапчике прямо под раковиной в кухне. В ней обнаружились пять мышиных скелетиков. То есть залезть залезли, а вылезти западло. Так и оскелетились, фараоны, мумифицировались.

Лерыч трупы за борт, саркофаг на пиво.

- Возродимся?!

Полегчало мгновенно.

- Славно, славно!

- Квартиру то хоть убери?!

- Я че тебе невеста? Нам от империалистов скрывать нечего.

- Вот именно. Где живем, там и срем.

Валерыч хихикает и рыгает. Подобрел. Прекрасно. Начало хорошее.

Длинный звонок. Без пауз. Без остановки. Что-то забытое и родное. Я рванул дверь так, что гости чуть не влепились в стенку от неожиданности.

- Ну, что, космополит?! На родину потянуло?! Припасть, как говорится и все такое?!

- Ромка! Ну, ты даешь?! Хорошо, что Билл по русски не понимает.

- Не может - научим, не хочет - заставим.

- Извини... Я на пару минут... Я взял метро...

- А кто тебе его дал?!

- Ромка! Какой был, такой остался.

- А куда мне деваться? Живу я здесь.

- Мой друг. Билл. Компаньон мой.

- Понимаю. "Райт, Шварц и Гольдштейн". Сникерс, баунти, томпаксы.

- Билл Айзелвуд.

- Дебил Орешников, по нашему. Знаем, пили.

- Вот, Ромка, вернулся домой. Первым делом к тебе.

- Ну да. А куда тебе еще деваться то?

Мы топчемся в коридоре. На сближение пока не идем.

- Сука ты, Жека. Был, есть и будешь есть.

Лерыч выглядывает из-за плеча, сладко лыбится, бегает глазками, чешет репу, шилом водит - принесли с собой или пошлют на угол?

- Ну, что, дружок американского разлива, заходи. Это Лерыч. Не друг детства, но, то же, всякое такое. Мой компаньен, короче. Бухла привез? Ты извини, что я так прямо.

- Ромка!!! Сука ты!!!

- Ты сам мужик злокачественный.

Наконец то обнялись. Что-то хрустнуло. Расцеловались даже от полноты чувств. Не в засос. Не по партийному. Америкос топчется в дверях. Не врубается в наши ритуалы. Улыбается на всякий случай. Пока по кумпалу не въехали. А че? У нас запростяк. У нас преступность. Это тебе не Чикага какая-нибудь.

- Ты паренька то своего не томи, Жека. Веди в горницу.

- Ромка! Вопрос? Сразу!

- Ну?

- Ты друг?

- Ну? Допустим? Двадцать лет спустя.

- Помоги?

- Ты что, с кочки слетел? Это теперь мы от вас помощи ожидаем, как положено. Гуманитарной.

- Мне уйти надо. Срочно. Пусть он у вас немного тихонько посидит.

- У нас тихонько не получится. Лерыч прав. Всегда хочется как-то тихонько, а получается как всегда. Лерыч переминается с ноги на ногу. Ждет, сучара, когда наливать начнут.

- Ром! Очень надо!

- Жека? Обижаешь. Мне ж не западло. Мне что свой, что импортный - одночленно. Пусть сидит, отдыхает. А я интересуюсь, только как насчет гуманитарной, так сказать, помощи?!

Лерыч сверкнул глазом. Замер струной.

- Ром, я в гостиницу и обратно.

- Это ты своим бабам вкручивай.

И пошло, поехало.

Женя Френкель, по ихнему, извиняюсь, Юджин вскорости свалил на деловые стрелки и мы остались втроем. Языковой барьер мы расфигачили как железный занавес. Резко и безвозвратно.

- Гоу ту ауа тейбел. Дринк водка фром самовар. Ду ю респект ми?!

Постепенно подвалили еще два одноклассника. Слетелись на мои звонки. Корешка повидать. На бывшего Женю позырить.

Саша Венедиктов, в просторечии Веник - бизнесмен в турецких откутюрах, вышедший из челноков. Он еще в мятежном детстве фарцевал губной помадой. Фиников бомбил у Прибалтона. А теперь заматерел, лоснился холеными щеками. Все время глупо улыбался и почему-то после каждой рюмки повторял: "Я никогда не напиваюся. Не пьянею даже, что обидно".

Коля Сердюк - афганец. Не простой а заклинившийся (до сих пор в окопе, с вечно побитой мордой). Он всю дорогу приставал к Биллу. Корил за Вьетнам. Рвался что-то спеть своим гнусавым железнодорожным баритоном, типа, "Афганистан - черный тюльпан" или "а десантники цепью по небу". Цеплялся к Венику и называл его обидно кепкой. Срывался на блотняк - "Канаю я по жбану"!!! Поддавал пафоса - "Для кого жизни кладем в борьбе?!!"

Билл не снимая вежливой улыбки с холеного фейса периодически произносил одну русскую фразу, смысла которой не понимал и поэтому выдавал ее монументально, откинув голову: "Иди на шуй. Я думаю о шишни". (Мудила Юджин. Научил компаньона).

Периодически наш афганец митинговал - "Так уберите ж першинги с западной Европы"?!! Потом он чуть не набил Венику морду за то, что он Россию распродал вот таким вот Биллам. Веник, кстати, перед этим Биллом егозил. Что-то втирал о взаимовыгодных поставках. (Вот Юджин вернется, ему наваляет. Конкурент, блин).

Уже под утро мы слились в экстазе. Я схватил гитару и мы дружно орали - "Зис лэнд из май лэнд!" и "Широка строна моя родная!" Потом объявили себя автономией. Провели рефирендум и ратифицировали пару интересных договоров с Биллом после чего Валерыч - жалкая творческая личность, который, собака, только жрал всю ночь на халяву и отпускал ехидные реплики, свалил за добором.

Юджин категорически отсутствовал.

Афганец сменяя гнев на милость приставал к Биллу: "Хочешь анекдот расскажу? Встретились как-то русский, немец и американец..." Ни с того ни с сего он начинал рыдать и рвя на себе рубаху вспоминал ранение под Кандагаром. "По ночам во снах кошмарных мне осколки зубов губу рвут!"

Билл, когда хорошенько набрался, то же что-то вспомнил про Вьетнам, но мы не поняли. Слились мы на Морисоне, в легкую: "Шоу ми зе вей ту зе некст виски бар"... Закончили это безобразие хорово: "Елоу субмарин"!

Я был навязчив как древнерусский хам. То рвал струны на гитаре, то делал для любознательного Билла экскурсы по горячим точкам - политинформацию проводил. Барьер мы преодолевали при помощи отчаянных жестов и дринка. Потом я схватил видеокамеру и начал расстреливать компашку. В объектив никто не попадал категорически, что меня раздражало невероятно. Но это никого не настораживало.

Билл, абсолютно не врубаясь что вокруг него происходит, легко вписывался в ландшафт.

- Вот ты американец?!

Он кивал головой.

- А что такое рок-н-ролл не знаешь!!!

Я вскочил на подоконник и заорал в форточку на всю Садовую: "Ну, что, суки! Всем строиться! Шагом марш, козлы вонючие"!

- Хочешь окно расфигачу? Вот, что такое рок-н-ролл!

Уже хорошо уделанный к тому времени Билл вскочил на подоконник рядом со мной и орал от полноты чувств: "А-а-а-а"!

- Молодец! Америкос! Врубаешься!

Периодически прозванивался Юджин.

- Ну, как?! Он вас не очень утомил?

- Жека, ты че, бякнулся? Полный ништяк. Отличный парень.

- Я скоро приеду.

- Мы в тебе уже почти не нуждаемся. Я тебе уже не очень хорошо верю.

- Билла позови, пожалуйста.

Билл покачивался упершись лбом в дверной косяк, сопел в трубку: "Окей, шур, но проблем". Утром, так и не дождавшись Юджина мы выползли за пивом. Кстати я подозревал куда он забурился. Была у него еще одна одноклассница с поэтическим названием Мила Салова. Тоже свалить хотела, но у нее по началу не срослось, а теперь уже и поздновато как то. Первая любовь. Причина уважительная. Относительно белесых ночей - светало.

Мы, оказавшись на улице, уселись на ступеньках лесенки у самой воды на Грибанале. Веник остался стоять - костюмчик берег для грядущих презинтаций. Сердюк зубами отковыривал пивные пробки и выплевывал их в канал. Распотрошили воблу на расправленной газетке с которой мятый губернатор одобрительно помахивал нам величавой дланью.

Молчали. (Еще один мудак народился - подумал я. Нашего полку прибыло).

Как-то резко растратили все слова.

А может за эту ночь каждый свои уже выговорил? Чокнулись.

- Гуд? Все окей?! - наш афганец потряс перед носом Билла рыбьим скелетиком.

- Гуд! - Билл улыбался.

Он опрокинул в себя бутылку пива, проливая пену на лацканы пиджака.

- О, кей!

Пьяный человек не имеет национальности. Такая байда. Кстати, насчет интернационала. Поздно вечером я прошвырнулся по Невскому. Надо было. Для просветления. На Казани столкнулся с мужиком который под Ленина косит чтоб не бескорыстно с туристами фотографироваться. Он был в дюпель.