| На "Опушку" |
| За грибами |
ВИКТОР СОСНОРА
СТИХОТВОРЕНИЯ
ЗАБЛУЖДЕНЬЕ
ВДОХНОВЕНЬЕ!
ДУБ
АЛЛЕИ
СТУДЕНЧЕСКИЙ КАТОК
ПЕРВАЯ КАПЛЯ
МАЙ
БУДИЛЬНИК
ФАНТАСТИКА
РОЖДЕНЬЕ
ПРОЩАНЬЕ
ИЮЛЬ В ЗАКАРПАТЬЕ
КОЛЫБА
ИДЕМ НА ГОРУ!
КОСНОЯЗЫЧИЕ
ОСЕНЬ
ЛЕСНАЯ ХРОНИКА
ПЛОТЫ
КРАСНЫЕ ЛИСТЬЯ
ЦЫГАНКА
СТАРИК И МОРЕ
КРАСНОДАР
НОВОРОССИЙСКАЯ НОЧЬ
ЧАЙНАЯ
Язык не бывает изучен.
ИЗ "КНИГИ ВЕЧЕРОВ"
ОЧИЩЕНЬЕ
ГОРОДСКОЙ ЛЕС
И ко сну отошли рекламы.
ПОЛНОЧЬ
ГОЛОЛЕДИЦА
ЛЕТО
Листья, листья! Парашюты
СЕГОДНЯ
МУЖЕСТВО
КРАПИВА
БЕРЕЗЫ
СНЕГ В НОЯБРЕ
В часы весенних произволов,
Воистину воинствуем напрасно
Взойду ли я, как всходят всходы
ПЕРВЫЙ СНЕГ
Снег летит и сям и там,
ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА
В ПОИСКАХ РАЗВЛЕЧЕНИЙ
И вот - опять,
МАРСОВО ПОЛЕ
Да здравствуют красные кляксы Матисса!
ЛЕТНИЙ САД
ПОРТ
ДВОРНИК
ТРАМВАЙ
ПЛЬСКОВ
Цветет жасмин
Ты на Ладоге, что льдинка.
Там гора, а на горе
РАЗГОВОР С ДЖОРДАНО БРУНО
ГОРОДСКИЕ САДЫ
ОКТЯБРЬ
Фонари опадают.
ГОСТИНИЦА "МОСКВА"
А ели звенели металлом зеленым!
Сколько используешь калорий
Там, за болотом,
Я в который раз, в который
За Полярным кругом, за Полярным
Поехали с орехами
Мы двое в долине Вудьявра
И возмутятся корабли
КОГДА НЕТ ЛУНЫ
В детстве, где, как говорят, пролог...
ДВЕ ОСЕННИХ СКАЗКИ
А нынче дожди
ВОЛКИ
ЗИМНЯЯ ДОРОГА
Празднуем прекрасный вечер
НАЧАЛО НОЧИ
Не жалей меня, не жалей
О, на язык тебе типун
Куда бежишь, художник бедный?
В твоих очах, в твоих снегах
О, ночь сибирская, - сирень!
ЗЕМЛЕКОПЫ
ГИМН САРДЕЛЬКАМ
АЛКОГОЛИАДА
ГИМН ГНОМАМ
А крикливые младенцы
ПОЭТЫ
ДРАЗНИЛКА КРИТИКУ
ГИМН ЗУБИЛУ
День занимался.
ГИМН АГЕНТАМ СНАБЖЕНЬЯ
ЗВЕРИ
Умер лев
ВЕСЕЛЫЙ РАЗГОВОР
ТИГР И ЛОШАДЬ
СЕМЬЯ
ЕЖ И ЕРШ
ТАКАЯ ЖИЗНЬ
ПУШКИНСКИЕ ГОРЫ
В Михайловское на лыжах
Аллея Керн
29 января 1837 года, 2 часа 45 минут пополудни.
Святогорский монастырь
МОЙ ДОМ
Кто строил дом?
Каждому необходим свой дом,
МУЗЫКА
ДОМ ПОДОНКОВ
Я не приду в тот белый дом,
ДОМ НАДЕЖД
Был роскошный друг у меня,
И все же наша жизнь - легенда!
ПРОКРУСТОВО ЛОЖЕ
ЭХО
(из поэмы "АНТИПИГМАЛИОН")
ЦИКЛОПЫ
Ты по пюпитру постучишь
ПАРУС
Есть кувшин вина у меня невидный.
Он вернется, не плачь!
КЕНТАВРЫ
КУЗНЕЧИК
Что же ты, Библида, любила брата,
КУЗНИЦА
Кистью показательной по мелу!
СЕНТЯБРЬ
СОВЫ
КОНТУРЫ СОВЫ
ГЛАЗА СОВЫ И ЕЕ СТРАХ
ШАГИ СОВЫ И ЕЕ ПЛАЧ
ДОМАШНЯЯ СОВА
МЕДНАЯ СОВА
КОЛЫБЕЛЬНАЯ СОВЕ
БЛАГОДАРНОСТЬ СОВЕ И СТРАННЫЕ ПРЕДЧУВСТВИЯ
СОВА-ЧАСОВОЙ И ПРИБЛИЖЕНИЕ КУЗНЕЦА. ОСНОВАНИЕ ПЕРЕТБУРГСКИХ ФОРТОВ ПЕТРОМ 1. Я ДВА С ПОЛОВИНОЙ ВЕКА НАЗАД.
СОВА СИРИН. ОПЯТЬ ЗАПАДНЫЕ РЕФОРМЫ ПЕТРА I.
СОВА И МЫШЬ
МУНДИР СОВЫ
МОЯ ЗВЕЗДА
КРОКОДИЛЬИ СЛЕЗЫ
ЗАБЛУЖДЕНЬЕ Дрогнет у дороги старикан-кустарник... Синие сугробы, синие кристаллы, синие сугробы в лунных переливах, а лыжня в сугробах - просто пара линий. Лыжи лижут ловко плавные сугробы, лыжи, словно лодки, плавают в сугробах по вороньим лапкам, по волокнам сена... Тише... Лают лайки, лайки Амундсена... Дробный и торопкий перестук на спуске... Это же на тройке Александр Пушкин! Их манит виденье снежных аномалий. Это - заблужденье. Я-то понимаю: Это заблужденье вследствие блужданий по январским дебрям, по долинам дальним. На полях суровых ничего не слышно... Лишь скрипят сугробы да струятся лыжи. * * * Вдохновенье! - июльским утром вдох за вдохом вдыхая небо, начертать сто поэм в минуту, над блокнотом согнувшись немо. А потом по бетонным трассам зашагать, воспевая трассы всем аллюром аллитераций, всеми выдохами ассонансов, чтоб запыхтели ритмы - напористые насосы, чтоб рифмы, как взмахи бритвы, заполыхали на солнце! ДУБ Луна голубой ноль - сияла. Ветер - дул. А около проходной стоял старикан - дуб. Сучками стучал, - шалил! - перегибался, как шланг. Рабочие шли, шли, и ночь с рабочими шла. И ночь... А какая ночь! Как аист, бела ночь! Как блеск циферблата, ночь! Такая была ночь! А над проходной гарь, что черный, мельченый дождь. Что дубу желалось? Гай? Озон? Хлорофилл рощ? Дуб знал: на такую цель диапазон мал. Рабочие шли в цех, а дуб им бубнил марш. АЛЛЕИ Небо заалело. В городе, как в зале гулко. Но аллеи, видимо, озябли. Приклонили кроны к снегу - обову, жалуются громко: - Холодно, холодно. Уж такая стужа справа и слева, в мире - стужа! - тужат дубовые аллеи. Эх вы, плаксы, плаксы, вы, дубы-варяги! Не точите лясы. Я вас уверяю: кажется вам, будто ни крупицы солнца. Будет май. И будет Солнечная Зона, Солнечное Лето, Солнечная Эра! Слушают аллеи. Верят и не верят. СТУДЕНЧЕСКИЙ КАТОК Девчонки на льду перемерзлись, - ледышки! Как много девчонок - точеных лодыжек... Девчонок - пижонок - на брюках замочки. Как много девчонок - заочниц и очниц: горнячек - тихонь, фармацевток - гордячек... Весь лед - напролет - в конькобежной горячке! А радио! Заледенело на вязе, что белая ваза, а вальсы - из вазы! А парни! А парни в беретах шикарных, и пар изо ртов, будто шар из вулканов. Они, великаны, плывут величаво, коньки волоча и качая плечами! Они подплывают к пижонкам-девчонкам, и, зверски краснея, рычат утонченно: - Нельзя ли на вальсик... вдвоем... поразмяться... Да разве каток? Это - Праздник Румянца! ПЕРВАЯ КАПЛЯ Небо - палевая калька. С неба упала первая капля. Первая капля. Капля-карлик. Зарокотала и покатилась и по кварталам и по квартирам... Товароведы из "Гипропитанья" в каплю швыряли ручки, рейсшины, даже автобусы - гиппопотамы каплю давили рубчатой шиной. Каплю пытались выпить из ложки экс-пациентки крымских купален. Противокапельные галоши все покупали, все покупали! Но, несмотря на репрессии жаркие, капля взрослела, крепла, мужала. Капля плескалась, - рыба форель! - вздулась - превыше троллейбусных тросов. Дотронься - и лопнет! И - апрель! Только - дотронься! МАЙ Земля дышала глубоко: вдох - май! И выдох - май! Неслась облава облаков на лоно площадей, за батальоном батальон щебечущих дождей низринулся! Устроил гром такой тартарарам, как будто весь земной гудрон - под траки тракторам! Сто молний - врассыпную, вкось, жужжали в облаках, сто фиолетовых стрекоз жужжали в облаках! Сползались цепи муравьев и йодом пахла ель. А я лежал, прижав свое лицо к лицу своей земли. Вишневую пыльцу над головой мело... Вот так всегда: лицом к лицу, лицом к лицу с землей! БУДИЛЬНИК Трамвай прошел, и шум замолк. Что делать? Ждать? Уйти ли? Уйти, взломав дверной замок, разбив о ночь будильник. От комнатных идиллий уйти и на мосту курить. Стучит будильник. Подробный, ровный стук. Будильник. Стрелки сложены приклеились к двенадцати. То - стрелки и положено в двенадцать обниматься им. То стрелки. Им не трудно встречаться ежечасно, встречаться на секунду, и вновь на час прощаться. А мы и на секунду встречаемся не часто, и даже очень трудно нам всякий раз прощаться. ФАНТАСТИКА Какое бы выдать чудо? Присниться что ли тебе? Со вздернутым, вздорным чубом во вне вломиться к тебе. Стрекочут часы - сороки... Вдруг - вдребезги двери. Вдруг ты вскочишь... Нейлон сорочки замкнет на коленях круг. - Давай говорить. - Не буду. - Нет, будешь. - Не буду. - Будешь! - Опять предаешься бунту, опять среди ночи будешь, а я-то старалась чуткой к тебе. Но к тебе - нельзя. Чудачка! Ведь это чудо. Фантастика, так сказать. РОЖДЕНЬЕ Миллион пластин голубых от луны по волнам пляшут. Валуны - голубые лбы, валуны - оккупанты пляжа. Под луной крупчатка песка различима до деталей. В первый раз ты вот так близка. Ты похожа на неандерталок. Бередя бахрому кудрей, заслонив ладонями очи, собирались они у морей, попирая пещеры отчьи. Забирали они мужчин на песках, а не за пирами, на песках, у морей! Молчи! Я читал - они забирали. Бьет волна. Каждый бой волны, что полночных курантов бой. Будто кто-то ведро луны невзначай пролил над тобой, на тебя, на сплетенье ног, на упругость грудей раздетых. Помолчи. Это - наша ночь! Наша первая ночь - рожденье. ПРОЩАНЬЕ Катер уходит через 15 минут. Здравствуй! Над луговиной утро. Кричат грачи. Укусишь полынь-травину, травина-полынь горчит. И никакого транспорта. Тихо. Трава горяча. - Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, - у моря грачи кричат. Там, по морским пространствам странствует столько яхт! Пена - сугробами! Здравствуй, радостная моя! Утро. Туманы мутные тянутся за моря... Здравствуй, моя утренняя, утраченная моя! Вот и расстались. Ныряет косынка твоя красная в травах... Моя нарядная! Как бы там ни было - здравствуй! ИЮЛЬ В ЗАКАРПАТЬЕ Эхо перекатывает "ого-го" перекличку гуцулов. Это на ободранных бревнах по Тиссе гуцулы гарцуют. Красным поясницы лоснятся, как медные руды. Краны придвигают кубы-штабеля к лесорубам. Сучья низвергаются вниз, вырубая в воде щели. Звучно изгибаются пилы, как лебединые шеи. Мышцы накалены добела, как болванки металла в мартене. Мысли обрели соразмерную зримость материй сразу зазвучав с перекличкой гуцулов в мажоре. Здравствуй, здравствуй, день уравновешенных дум и мозолей! КОЛЫБА В колыбе дымно, коровы мыком напоминают, что ночь - к финалу. Доярка Дина с овчаркой Милкой грызут обломок рафинада. У Милки яркий припадок грусти курлычет милка - седой журавль. А у доярки такие груди, как у доярок в киножурналах... Лоснятся желтым паркетки-штампы, там, в ленинградском коридоре, Он напряженно подметку ставит в твоем луженом коридоре. Он гнется аркой, очки намокли... Соседи дремлют и не учуют, все ваши ахи, все ваши охи, нехитрый комплекс ночного чувства. Но шита лыком твоя победа. Не понимаешь ты нимало, что здесь, в колыбе, как в колыбели, тепло и пахнет топленым маслом. Мадьярка Дина, как медянка гибка, дотронься - и расшалится... Зрачки у Дины, как у медянки: - Не уходи... Поешь пшеницы... Смешная! Чашкой пшеницы лишней ну, что прибавишь? Ну, что убавишь? Рассвет. Овчарка ботинки лижет блаженно шлепая губами. ИДЕМ НА ГОРУ! Идем на гору, рыжая, взойдем повыше. Хочу во всеуслышанье я гром услышать. Хочу смотреть, как длинные ломая руки, под грозовыми ливнями стенают буки, как ливни льют, коверкают валежник сиплый, и говорят с Говерлою с позиций силы, и образуют линии - вразлет - косые! А ты срывай под ливнями с косы косынку. Под ясенем растрепанным бери трембиту, труби, как шли мы тропами в ботинках битых, как шли мы - я и рыжая все выше, выше, чтоб гром во всеуслышанье услышать. Слышишь! КОСНОЯЗЫЧИЕ Человечество косноязычно. Напридумывало приборов, приструнило моря, но не сыщет слов, подобных грому прибоя, чтоб слова - сплавы стали Дамасска зазвонили, заскрежетали. Но слова - оловянная масса, бледный звяк, подражанье стали. ОСЕНЬ Осень. Стонут осы вдоль земли сырой. Атакуют осы сахарный сироп, и петляют осы - ассы у веранды. Кто сказал, что осень - это умиранье? Осень осеняла Пушкина и Блока, ливнями сияла в облаках-баллонах. Осень означает: снятие блокады с яблок! Пачки чая! Виноград в бокалах! Осень гонит соду волжскую на гравий, строит свой особый листопадный график. Как вагоны сена движется кривая листокаруселья, листокарнавалья! ЛЕСНАЯ ХРОНИКА Плоды рябины - галуны. Рябины оголены. Брусника гурьбой, горбылями грибы, так много грибов хоть граблями греби. Линяют лисы. Паутинки - блеск. Мой лес! Мой безлиственный лысый лес! Мой лес! мой густой, деревянный добряк! Скажи, ты готов к дикарям-декабрям? Готовы осины? С вниманьем каким строгают осины к зиме кулаки? Гулкие дула смазали в бой сутулые туловища дубов? Точат побеги штыки на стерне? __________ Спокойно! Победа на их стороне. ПЛОТЫ По Неве плывут плоты еле-еле. По Неве плывут плоты - плиты елей. Вот плоты плывут подряд в страны дальние. Вот плоты застопорят у Ростральных. И пойдут по мостовым, ковыляя, и прильнут к мостовым комлями. Зацветает на берегах бор еловый. Будет хвойный перегар в буреломе. Птичий щебет - хоть куда! диспут птичий! И медведи загудят деспотично! Бревна к бревнам - впритык еле-еле, по Неве плывут плоты - плиты елей. От Невы каждый вал - пуд, наверно! И пульсирует Нева, будто вена! КРАСНЫЕ ЛИСТЬЯ Красные листья, красные листья, бегают, будто красные лисы, вдоль переездов железнодорожных, вдоль перелесков, по гроздьям морошки, по родникам, прозрачным, как линзы, бегают листья, красные лисы. Им бы на кленах, да на суку, да на черенки паутинки цеплять. Красные листья ловят секунды, ловят, как лисы ловят цыплят. Бури сорвали красные листья, но не втоптали в почву! Не втопчут! Бегают листья - красные лисы с кочки на кочку, мимо шлагбаумов черно-белых бегают, бегают, бегают, бегают... ЦЫГАНКА Тамбур с табуретку - крошечный. В тамбуре беретки, брошки. И сквозняк стобалльный дых, дых! В тамбуре столбами табачный дым. Цыганка цыгарку мусолит, рвет... Ох и цыганка Баба - во! Баба - барабан в барбарисках бус, баба - Жар-Птица, баба - Арбуз! Я любуюсь бабой и курю. - Спой-ка мне о таборе, - говорю. - Спой о конях - дугами, хвост вдогон, - горю, и думаю... о другом. Цыганка цыкает невпопад. Цедит антрацитный отрицательный взгляд: - Вы мальчонка хрупкий, но дон Жуан никак... - и подает мне руку. А рука! Пальцы - пять сарделек, ладонь - дамба! - Не стесняйся, демон, па- га- да- ю! Рука не меньше лошади. Сдавит - жуть. Я тяну ладошку и дрожу. __________ Вот тебе и табор, черт побери! Громыхает тамбур, что тамбурин! СТАРИК И МОРЕ Если нырнуть в первую прибрежную волну и вынырнуть со второй, то как бы ни был силен пловец, его неизбежно унесет в море. Их было двое: старик и море. А пена - розовая пряжа! А брызги - розги, а брызги - пряжки! Прожектора уже умолкли. Их было двое: старик и море. И дело двигалось к рассвету. Песчаник - желтизна и глянец. Первоначальный луч - разведчик по волнам расплывался кляксой. Как окрыленно взмывали воды! Валы-рулоны, рулоны - ордами на берег маршировали друг за другом, горбатый берег бомбардируя. Их было двое: старик и море. Старик в брезенте, как в скафандре, старик в резине, как в ботфортах, старик был сходен с утиль-шкафами по приземленности, по форме. Нос ромбом. Желваки шарами. Щетина - частокол на скулах. Щеку перекрестили шрамы - следы пощечины акулы. Да, щеки - зернами брезента, дощаты руки от усилий. Старик был прочен и приземист, как, повторяю, шкаф утильный. Старик предчувствовал: неделя, от силы - год, и он не сможет севрюжин, сумрачных, как дебри, приветить старческой кормежкой. Ему привиделось: в больнице старик жевал диет-питанье. И ржали сельди-кобылицы, и каблуками его топтали. Чужие сети седлали сельди. Галдело море - во всей гордыне! И молодые вздымали сети. Гудели мускулы, как дыни. На берегу канаты. Канты на мотоботах. Крабы - стадо! Старик шагнул в волну, как в хату. И все. И старика не стало. Как окрыленно взмывали воды! Валы - рулоны! Рулоны - орды! А пена - розовая пряжа! А брызги - розги! А брызги - пряжки! И все равно их было двое: Старик и Море! КРАСНОДАР Солнце - полной дозой! Красота! Что за город, что за Краснодар! Носят краснодарки - примадонны, красные подарки - помидоры. Пухлые, - сайки! речистые, - моторы! Краснодарки сами- помидоры! "Нет" - банальным истинам! Дети - матадоры не "цветы жизни" - помидоры! Воздух медно-муторен и медов. Солнце - самый мудрый помидор. Бойкий и бедовый, как бидон, город помидоров, Город - Помидор! НОВОРОССИЙСКАЯ НОЧЬ Мир умиротворился. Ночь. Огни, как зерна риса. Ночь. Над Новороссийском ночь. Черна невыразимо ночь. А море - гоноболь. Стекло. Прожектор - голубой циклоп. Пять рыбаков - пять бурок в лодке. А ну, раздвинет буря локти? Пять рыбаков. Пять бурок - стяг. Кобенится мотор - кабан. В прожекторе - луче блестят пять лиц - пять голубых камбал. ЧАЙНАЯ Чайная - ни чаю и ни чашек. Лишь чугунный чайник, прокопченный чайник. Сочно - апатитами, млеют, млеют очень аппетитные пельмени. Зубы разинули - не до тарелок - рыбаки-грузины, рыбаки-греки. Усы-полувенки, фиолетовые скулы, носы, что плавники у акулы. В чайной чавканье, скрежет лука! Пьем кагор из чайника, как из люка! Пьем, а челюсть лязгает о чугун. Шашлыки ласковые - с кочергу! На четвертом чайнике я полез в корзину: - Мать моя - гречанка, а отец - грузинка! Шел я ошалелый, шел в полушоке, кустарники алели, по щекам щелкали. Ветер жаркий бил в лоб - тысяча по Цельсию. В это лето был улов на пятьсот процентов! * * * Язык не бывает изучен. Земля не бывает изъезжена. Над нами созвездья созвучий! Под нами соцветья черешен! А перед нами, перед - зеленые ромбы гати, самумы гагачьих перьев, перьев гагачьих! Сырые следы животных поджаривает восток. Заводы, заводы, заводы пульсируют, как висок. Мы высохнем, как чернила. А мир все равно не познан. Так пусть же птенцы чирикают! Пусть почки дрожат на взводе весеннего рубежа! Пусть звезды, стрекозы - звезды, крыльями дребезжат! ИЗ "КНИГИ ВЕЧЕРОВ" 1 Ты, черный звон! Вечерний звон! Кандальный звон чернильных строк! Ты, влажный звон канальных зон и звон строительных костров! Вон фонари, как чернецы. От фар огонь, - а не печет. А может, это цепи цифр звонят над городом: - Почем вечерний звон, почем почет затверженных чернильных клякс, почем ласкательность почем вечерний звон любимых глаз? Иду без шапки. За плечом снежинки - цыканье синиц. Почем шаги мои? Почем мое отчаянье звенит? 2 Как баржу загромождает шихта, так хибару мою загромоздили дощатые вещи. Абажур, как оранжевый колокол оголтело гудет, созывая мысли на вече. Абажур все гудет и гудет, и выравнивает мысли, как фланги. Я брожу, я пишу - я пашу - идиот! - а слова все равно точно белые флаги. Я порву, я порву эти белые флаги, лощеные флаги, вощеные ложью. Я реву, я реву, будто белый медведь, я царапаю окна, только знаю: даже форточку приоткрыть невозможно. До конца вытирать голубые плевки тварей товарных... Вечера! Беспросветное звяканье звуков трамвайных. Вечера... За стеной горлопанят о детстве счастливом соседские Геки и Чуки. Всплеск пера, всплеск пера в бутылке чернил, как последний восплеск заспиннингованной щуки. 3 Поэты создают портреты всех прототипов новой эры. Но кто поверит в те портреты, в них прототипы-то не верят. Дудя в фанерные фанфары во имя эры оптимизмов, мы знаем - не звучат фанфары, но все же верим в оптимизм. Среди колбасников, колбасниц, среди кабатчиков, кабатчиц, мы, одинокие, как башни, а все же - гордые, как башни. А чем гордиться? Городами сожравшие все сухожилья? Карданным валом? коротаньем в полупубличных общежитьях? Домашней ярью? будто ярость - для авторучек труд почетный. Живем, двуличные, как Янус, а боль гудит - во все печенки. Мы сладко ластимся к маститым и у тисков слесарных пляшем. Днем, хохоча оптимистично, мы ночью тихо-тихо плачем. Мы плачем горько и забавно, биясь о стенку белым лбом. Судьбу - любыми бы судьбами - добыть! На поприще любом! Попроще поприща колбасниц! Сволочь все звоны, все лучи! Мы, одинокие, как башни, гордимся, сволочи, молчим. 4 Чем кичишься? Что податлив? Не бодаюсь? Как резина? Что любой мятеж подавлен будет с помощью мизинца твоего? Что согнут вдвое? Что расплющен? Бит, как числа? Что тобой владею в доле с кем-то пятым? Чем кичишься? Телефонная наседка в обиходном оперенье. Тело форума - на сено! Справочник для поперечных! Да прости мою незрячесть, неразборчивость, неточность, ты, ходячая невзрачность, нечто изо всех ничтожеств! Будет! Ни звонков, ни права, даже права на конверт! __________ Телефон-то что! - исправен. И открыток нет и нет. 5 И все озера красные, и все тропинки синие. Три сосенки - три грации, что три казанских сироты. А мы с тобой за пунктами совсем не заселенными, а мы с тобой запутались в трех соснах. Посередке. А солнце так расщедрилось - сверкает, как на выставке. А нет и нет решения: что выбрать нам? как выбраться? Я знаю: будет радостно, дожди пойдут, как конница, замашут вербы рациями белыми. Какое там! Уже давно проверено: при самом теплом зареве, при самом ярком ветре мы запутаемся заново! ОЧИЩЕНЬЕ Галки по двое парят - двухзначные числа. Простоквашные поля чистые, чистые. Вот и оттепели время, поля - жидкие. Что же! Оттепель - явленье положительное. Даже галки - э-э-эх! - числа с плюсом! Обучил бы меня снег чисто - плюйству. Буквы наспех - в небо! в снег! Лаской! Псами! Обучил бы меня снег чисто- писанью. Если скажут: запевай! - пел бы. Скажут: Замолчи! - молчал бы - лай! - лаял бы сразу! Чтобы - ни одной каверны в песне, в жизни! Отучи меня от скверны, обучи истине, повседневности зари, пешеходности друзей... __________ А сугробины - сыры на озимой борозде! Посреди таких сыров, такого питанья, буду ползать, как сугроб и таять... таять... ГОРОДСКОЙ ЛЕС Осеннее Комариные укусы дождика на лавках. Ходят листья, словно гуси на огромных красных лапах. Над булыжником плакат: - Осторожно, листопад! И трамваи - набок, набок! Эх, по рельсам - по канатам! Осторожничать не надо, все идет, как надо! Развороченная гильза лист. Но ныне - присно без излишнего трагизма умирают листья. Умирая, протоплазма объявляет праздник! Горожанин, как пила - загружен полностью: трикотажные дела, булочные промыслы... Но не понимает лес трикотажность, булочность - празднует, наперерез беспробудной будничности! * * * И ко сну отошли рекламы. Фонари, фонари трехглавы. Так и есть - фонари трехглавы: две зеленых, над ними желтая голова. Ночь дремуча. Дома дремучи. И дремучие головешки - бродят маленькие человечки, и ныряют в свои кормушки, разграфленные по этажам, и несут иконы в кормушки, мельтешась. Купола, минареты, маковки в ожидании мятежа! Муэдзины, раввины, диаконы предвкушают мятеж за веру, чтоб не бысть житию двояким, бысть - от Аз до Ять по завету. Нищим - наоборот - корона. Как же наоборот доярке? Девка в рев: не хочу коровой! Так наивны и так банальны помыслы о мятежной секте. Не бывать сардельке бананом ни на том, ни на этом свете. Бродят маленькие человечки головы - головешки. Выбирают, во что верить? Сколько веяний... поветрий... ПОЛНОЧЬ А тени возле зданий, тени - прочерченные криво грани. Взгляни туда - сюда: антенны - завинченные в крыши грабли. Сырая колобаха ветер! А дворников берет зевота. Как плети Карабаса ветви. И все наоборот сегодня. Луна, а на граните сухо. Волна - невпроворот! - лучится. Бывает: на границе суток все ждешь: наоборот случится. Вороны, как барбосы лают, и каркают собаки грозно. Ты ничего не бойся, лада. Все это - байки. Просто - проза моих сомнений. Соль на марле! К утру мои просохнут весла. И утром будет все нормально, как все, что утром, все, что звездно! ГОЛОЛЕДИЦА А вчера еще, вчера снег выкидывал коленца. Нынче улица черна - го-ло-ле-дица. Холод. У вороны лет - будто из больницы. Голо. Всюду голый лед - без единой ниточки. Лед горланит: - Я - король! Все вокруг моей оси. Солнце - кетовой икрой. Это я преобразил! На морозе башмаки восторженно каркают: это ходят рыбаки по зеркальным карпам. От меня блестит заря! И прокатные станы! Это ходят слесаря по легированной стали! Дети ходят в Детский сад по леденцам! - И сулит король - обманщик бесчисленные горы. Но когда-то крикнет мальчик, что король-то голый! ЛЕТО Дождь грибной по кустам гривами! Лентами! От орла до крота все довольны летом! Белки - безо всяких уз - к небу - вверх ногами! Ручейки не дуют в ус - кулаками камни! Муравня - хоть куда! к пням, что к тронам, трется! От куста до куста паутины - тросы. Приутихли петухи, паутины - туго! Акробаты - пауки дышат ратным духом! Перевыполнили план ягоды, грибы, отчиталась перед черным полем яровая... От тепла до тепла девять месяцев ходьбы - девять перевалов! * * * Листья, листья! Парашюты с куполами алыми. Вы, дожди, располосуйте асфальтовые ватманы! Вы деревьям изомните деревянный сон! - "Сколько время?" - Извините, не ношу часов. Время крутится в моторах, отмирает в молочае. Листья мне кричат: - Мы тонем! А другие: - Мы летаем! Вы тоните и взлетайте, я вам не приятель. С пешеходными зонтами ходят дни опрятные. Время! Что ж. Пришло - уйдет. Ветер свитер свяжет. Выше - ниже ли удой у дождя - не важно. Все как есть я принимаю, листья приминаю. А чего не понимаю - не перенимаю! Не вступаю в пересуды с водяными армиями. ___________ Листья, листья! Парашюты с куполами алыми! СЕГОДНЯ Какие следы на гудроне оставили старые ливни? Кто ищет гармонию в громе? Кто ищет отчетливых линий? Изгиб горизонта расплывчат. Запруды затвердевают. Кто ищет счастливых различий в звериных и птичьих дебатах? Над каждой звездой и планетой, пусть наиярчайшей зовется, над каждой звездой и планетой другие планеты и звезды! И каждая новая эра - к смещению прошлых поэтов, и новые лавы поэтов бушуют, как лавы по Этне! И самые вечные вещи сегодня лишь - зримы и явны, и Солнце - сегодня щебечет! и Птицы - сегодня сияют! И ходят за грубые скалы влюбленные только сегодня. Их груди прильнули сосками! За голод, за подлость, за войны их месть под кустом веселится, вдыхая озона азы! И в солнечном щебете листьев зеленые брызги грозы! МУЖЕСТВО А может, мужество в проклятье, в провозглашенье оды ночи, и в тяготении к прохладе небритых, бледных одиночеств? А может, мужество в мажоре, в высоколобом отстраненье, в непобедимости моржовых клыков, или в тюленьей лени? Я видел - и моржи робели, тюлени не держали марку, неколебимость колыбелей расшатана распутством мамок. Я видел, как сражались кобры встав на хвосты, дрожа от гнева. Их морды - вздувшиеся колбы раскачивались вправо - влево. Казалось, что танцуют гады, что веселятся на колядках. Но каждая ждала: другая сбежит от каменного взгляда. КРАПИВА У лужайки пена мха как пиво. На лужайке даже в мае жарко. Вымахала с петуха крапива. Агрессивные вздымала жала! А мечтала: о ноздрях лосиных, о коленях оголенных женщин, чтоб ни свет и ни заря в лесинах, в поселеньях, в огородах жечь их! На болоте мхи крепили холку, верещали на гону зайчата. Так как не было крапиве ходу, то крапива на корню зачахла! Занималась над садами зона голубой зари - наклоном к логу. И крапива назидала зернам жить добрее, экономить злобу. БЕРЕЗЫ 1 Бывают разные березы. В повалах - ранние березы. А на переднем плане - дряблые, корявые, как якоря. Бывают черные березы, чугунно - красные, чернильные, горчичные и цвета синьки... А белых нет берез... Их красят зори, ливни беглые, бураны - оторви да брось! А люди выдумали белые. А белых нет берез. 2 Художник брезговал березой. Творец оберегал палитру. Писал он образно и броско бананы, пальмы, эвкалипты. И кисть игривая играла и краски клумбами макала. Его холщевые экраны дымились лунными мазками! Однажды как-то, ради шутки, художник за березу взялся. Но краски скалились, как щуки, и из-под кисти ускользали. Тогда он разложил березу. Нарисовал отдельно крону, порезы на коре, бороздки и даже соки под корою. Все было глянцево, контрастно, с предельной правильностью линий. А вот березы, как ни странно, березы не было в помине. СНЕГ В НОЯБРЕ А снежинки тают, тают Очаги расставлены? Вон снежинки - та и та и та - уже растаяли. Что снега сползают с веток, что грязюка - по-тюленьи, что и травка тут же - не обманывайтесь! Это временное потепленье перед лютой стужей! * * * В часы весенних произволов, кустарникам на удивленье, лесные бури производят немедленное удаленье забронированных, как танки, дубов, освобождая площадь, всем, кто до сей поры считался не проще, может быть, поплоше. И в результате: истуканы, иванушки да замарахи прикидываясь простаками, а вымахали! - Только ахнешь! Так вдруг речушка - в роли Нила! Вдруг ветерок - борей! А майский снег! А проливные ливни январей! Так желудь жмется меж дородных дубов да их корней рогатых. Пока он, желудь, желторотик. Пока! До первых ураганов! * * * Воистину воинствуем напрасно. Палим, не разбирая, где мишени. Теперь бы нам терпения набраться. Пора вступать в период размышлений. Мы отрапортовались - с пылу, с жару! Пора докладывать содружественным станам: Как не спугнуть уродливую жабу, но обмануть - во что бы то ни стало. Как разучить, где маховик, где привод, кого для штрафов, а кого для премий. Пора вступать совсем в другой период. В другой период! Что ж, приступим к преньям. * * * Взойду ли я, как всходят всходы на тот курган, на тот курган, где в непогоды и в невзгоды вербина - дряблая карга - стоит, вонзив как палец - в небо - единственный носатый сук. Прошла ее отрада и нега. Она одна. Дрябла. И суд соболезнующих, бездарных потомков, эти жернова не разрушает. Благодарны, за то, что якобы жива. Над ней возводят мавзолеи - вроде музеев на дому, и там сотрудничают, млея от разно-и-образных муз. К ней, потерявшей смех, рассудок, ведут экскурсии (есть - план): - Была она такой! - (рисунок)! деяния такие - (бланк)! Деянья! - для легенды нужно! Была! - пускай в легендах есть! За что, начитанным научно - за "хлеб насущный даждь нам днесь"? - Насущный хлеб! - Вонзайте бивни! - Насущный хлеб! - Еще рога! О, не завидую вербине, хоть - надо всеми, хоть - курган. _________ Чтоб непогоды, чтоб невзгоды, чтоб все, что "не" - озон задул! А на курганы всходят всходы. Со всходами и я взойду. Пусть - на попранье! Поруганье! С клеймом! Ногою у луки! Но я останусь на кургане, пока сжимаю кулаки! Пока гудит моя легенда. (Она - гудит! И ей - гудеть!) Но все равно - когда-то, где-то раскрутится моя Кудель. Когда - совсем без ударений, и вовсе - не по существу, используйте на удобренье мой ствол и корни, и листву. Пусть делают свои погоды, пусть набирают высоту, те новые, большие всходы, что неминуемо взойдут! ПЕРВЫЙ СНЕГ Первый снег. Пересмех перевертышей-снежинок над лепными урнами. И снижение снежинок до земного уровня. Первый снег. Пар от рек. В воду - белые занозы. Как заносит велотрек, первый снег заносит. С первым снегом. С первым следом. Здания под слоем снега запылают камельками. Здания задразнит небо: Эх, вы камни, камни, камни! - А по каменным палатам ходят белые цыплята, прыгают - превыше крыш! Кыш! Кыш! Кыш! * * * Снег летит и сям и там, в общем, очень деятельно. Во дворе моем фонтан, у фонтана дети. Невелик объем двора - негде и окурку! У фонтана детвора ваяет Снегурку. Мо-о-ро-оз! На снегу чугунеет резина! Хоть Снегурка ни гу-гу, но вполне красива. Дети стукают легонько мирными сердцами, создают из аллегорий миросозерцанье. У детей такой замах - варежки насвистывают! А зима? Ну, что ж, зима! Пусть себе воинствует. ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА Вот и праздник прошел. Декорации красные сняты. Отсалютовали, отвыкрикивали, отбабахали. На асфальтовых лицах - трудолюбие. (Наши азы! Наши яти!) Трудолюбие под папахами. По замерзшим, брезентовым улицам бегает мальчик. Думал: это салют, а это пожарная колымага. Сирена. А хотел - самолеты, салюты, футбольные матчи. Чтобы шар голубой колыхался на пальце все время. Мальчик прыгал. Попрыгал, и скрылся за поворотом. Алкоголик вспорхнул, пролетел сантиметр над панелью... Руку жмет сам себе, поздравляет с полетом... Где же мальчик? А может быть, мальчик и не был? В ПОИСКАХ РАЗВЛЕЧЕНИЙ Сейчас двенадцать секунд второго. Двенадцать ровно! Я в габардины, в свиные кожи, в мутон закутан. Иду и думаю: двенадцать секунд второго прошло. Тринадцать! Шагнул - секунда! Еще - секунда! И вот секунды, и вот секунды за шагами оледенели. Вымерли, как печенеги. И вот луна, она снежины зажигает, как спички. Чирк! - и запылали! Чирк! - почернели. А сколько мог бы, а сколько мог бы, а сколько мог бы за те секунды! Какие сказки! Одна - как тыща! Перечеркнуть, переиначить я сколько мог бы - всю ночь - которая необычайно геометрична. Вот льдины - параллелограммы, вот кубатура домов, и звезды - точечной лавиной. А я, как все - примкнувший ним - губа не дура! Иду - не сетую - беседую с любимой. Луна - огромным циферблатом на небесной тверди. А у любимой лицо угрюмо, как у медведя. Я разве чем-то задел? Обидел разве чем-то? Нет, ей, любимой, необходимы развлеченья. Вначале ясно: раз! говоры! раз! влеченья! и - раз! внесенья тел в постеленную плоскость! Для продолженья - необходимы развлеченья. Амфитеатры, кинотеатры, театры просто! Фонтан подмигиваний, хохотов, ужимок! Анекдотичность! Бородатая, что Кастро! Что ж! Сказки-джины так и не вышли из кувшинов. Пусть их закупорены. Будем развлекаться! Эх, понеслась! Развлечься всласть! Я - как локатор ловлю: куда бы? развлечься, как бы? разжечь годину? Чтоб "жить, как жить!" необходимо развлекаться. Я понимаю - необходимо, необходимо. * * * И вот - опять, и вот - вниманье, - и вот - метели, стражи стужи. Я понимаю, понимаю мятущиеся ваши души. Когда хлеба ревут: - Мы в теле! Я так спокоен, так неспешен. Мои костлявые метели придут надежно, неизбежно. Накалом белым, как в мартене над всей, над повседневной сушей! Здорово, белые метели, мои соратники по стуже! МАРСОВО ПОЛЕ Моросит. А деревья, как термосы, кроны - зеленые крышки завинчены прочно в стволы. Малосильные птахи жужжат по кустам, витают, как миражи. Мост разинут. Дома в отдаленьи поводят антеннами, как поводят рогами волы. Моросит, моросит, моросит. Поле Марсово! Красные зерна гранита! Поле массового процветанья сирени. Поле майских прогулок и павших горнистов. Поле павших горнистов! Даже в серые дни не сереет. Я стою под окном. Что? окно или прорубь в зазубренной толще гранита? Я стою под огнем. Полуночная запятая. Поле павших горнистов, поле первых горнистов! Только первые гибнут, последующие - процветают! Поле павших горнистов! Я перенимаю ваш горн. В пронимающий сумрак промозглой погоды горню: как бы ни моросило - не согнется, не сникнет огонь! Как бы ни моросило - быть огню! Быть огню! Он сияет вовсю, он позиций не сдал, (что бы ни бормотали различные лица, ссутулив лицо с выраженьем резины). Моросит, как морозит. Лучи голубого дождя - голубые лучи восходящего солнца России! * * * Да здравствуют красные кляксы Матисса! Да здравствуют красные кляксы Матисса! В аквариуме из ночной протоплазмы, в оскаленном небе - нелепые пляски! Да здравствуют красные пляски Матисса! Все будет позднее - признанье, маститость, седины - благообразнее лилий, глаза - в благоразумных мешках, японская мудрость законченных линий, китайская целесообразность мазка! Нас увещевали: краски - не прясла, напрасно прядем разноцветные будни. Нам пляски не будет. Нам красная пляска заказана, даже позднее - не будет. Кичась целомудрием закоченелым, вещали: - Устойчивость! До почерненья! На всем: как мы плакали, как мы дышали, на всем, что не согнуто, не померкло, своими дубовыми карандашами вы ставили, (ставили, помним!) пометки. Нам вдалбливали: вы - посконность и сено, вы - серость, рисуйте, что ваше, что серо, вы - северность, вы - сибирячность, пельменность. Вам быть поколением неприметных, безруких, безрогих... Мы камень за камнем росли, как пороги. Послушно кивали на ваши обряды. Налево - налево, направо - направо текли, а потом - все теченье - обратно! Попробуйте снова теченье направить! Попробуйте вновь проявить карандашность, где все, что живет, восстает из травы, где каждое дерево валом карданным вращает зеленые ласты листвы! ЛЕТНИЙ САД Зима приготовилась к старту. Земля приготовилась к стуже. И круг посетителей статуй все уже, и уже, и уже. Слоняюсь - последний из крупных слонов - лицезрителей статуй. А статуи ходят по саду по кругу, по кругу, по кругу. За ними хожу, как умею. И чувствую вдруг - каменею. Еще разгрызаю окурки, но рот костенеет кощеем, картавит едва: - Эй, фигуры! А ну, прекращайте хожденье немедленным образом! Мне ли не знать вашу каменность, косность. И все-таки я - каменею. А статуи - ходят и ходят. ПОРТ Якоря - коряги, крючья! Баки - кости мозговые! Порт! У грузчиков горючий пот, пропахший мешковиной. Пар капустный, как морозный, над баржами, что в ремонте. Ежеутренне матросы совершают выход в море. Мореходы из Гаванны бородаты и бодры. По морям - волнам коварным! У тебя такой порыв! Ты от счастья чуть живой, чуть живой от нежности к революции чужой, к бородатым внешностям... Море! В солнечном салюте! В штормовой крамоле! Почему ты вышел в люди, а не вышел в море? ДВОРНИК Быть грозе! И птицы с крыш! Как перед грозою стриж, над карнизом низко-низко дворник наклонился. Еле-еле гром искрит, будто перегружен. Черный дворник! Черный стриж! Фартук белогрудый. Заметай следы дневных мусорных разбоев. Молчаливый мой двойник по ночной работе. Мы привычные молчать. Мамонтам подобны, утруждаясь по ночам под началом дома. Заметай! Тебе не стать, раз и два и сто раз! Ты мой сторож! Эй, не спать! Я твой дворник, сторож. Заметай! На все катушки! Кто устойчив перед? Мы стучим, как в колотушки, в черенки лопат и перьев! - Спите, жители города. Все спокойно в спящем Ленинграде. Все спокойно. ТРАМВАЙ Мимо такси - на конус фары! Мимо витрин и мимо фабрик - гастрономических богинь, трамваи - красные быки, бредут - стада, стада, стада. Крупнорогатый скоп скота. В ангары! В стойла! В тесноте, чтоб в смазочных маслах потеть, чтоб каждый грамм копыт крещен кубичным, гаечным ключом! Тоску ночную не вмещать - мычать! Вожатый важен, как большой: вращает рулевой вожжой! Титан - трамваи объезжать! Я ночью не сажусь в трамвай. Не нужно транспорт обижать. Хоть ночью - обожать трамвай. У них, быков (как убежать в луга?) сумели все отнять. Не нужно транспорт обижать. Пусть отдохнет хоть от меня. ПЛЬСКОВ Зуб луны из десен туч едва прорезан. Струи речки - это струны! - в три бандуры. В этом городе прогоном мы, проездом. Прорезиненные внуки трубадуров. Днями - город, птичьим хором знаменитый. Вечерами - вечеваньем, скобарями. Помнишь полночь? Был я - хорозаменитель. Пел и пел, как мы вплывали с кораблями, как скорбели на моем горбу батоги, а купецкие амбарины горели. Этот город коротал мой дед Баторий, этот город городил мой дед Корнелий. Третий дед мой был застенчивый, как мальчик, по шеям стучал пропоиц костылями. Иудей был дед. И, видимо, корчмарщик. А четвертый дед тевтонец был, эстляндец. И скакали все мои четыре деда. Заклинали, чтоб друг друга - на закланье! И с клинками - на воинственное дело - их скликали - кол о кол колоколами! Как сейчас, гляжу: под здравственные тосты развевается топор, звучит веревка. Слушай, лада, я - нелепое потомство. Четвертованный? Или учетверенный? Я на все четыре стороны шагаю? В четырех углах стою одновременно? До сей поры пробираюсь к Шаруканю на четверике коней - попеременно?.. Этот город? Этот город - разбежаться - перепрыгнуть, налегке, не пригибаясь, этот город на одно рукопожатье, на одно прикосновение губами. На один вокзал. А что за временами! То ли деды, то ль не деды - что запомнишь? Этот город - на одно воспоминанье, на одно - спасибо - городу за полночь. * * * Цветет жасмин. А пахнет жестью. А в парках жерди из железа. Как селезни скамейки. Желчью тропинки городского леса. Какие хлопья! Как зазнался! Стою растерянный, как пращур. Как десять лет назад - в шестнадцать - цветет жасмин. Я плачу. Цветет жасмин. Я плачу. Танец станцован лепестком. А лепта? Цветет жасмин! Сентиментальность! Мой снег цветет в теплице лета! Метель в теплице! Снег в теплице! А я стою, как иже с ним. И возле не с кем поделиться. Цветет жасмин... Цвети, жасмин! * * * Ты на Ладоге, Что льдинка. Там туманы. Там так мало солнца. В теремах Шальдихи ты - Тамара! Хромоногим Тамерланом я - пиры! да войны! Ты терпела, обмирала... теперь - довольно! Месть на месте! (Все, как в сказках) после мести - тризны! Ты - меня - со скал Кавказа сбрасываешь - в брызги! Милая! Как получилось? Терпели - теряем. Для меня твоя лучина теплится в темряве. Темень ладожская... Те ли сказки из тумана? Где твой терем, где твой Терек, царица Тамара? * * * Там гора, а на горе я живу анахоретом, по карельским перешейкам проползаю с муравьями, пожираю сбереженья бора, поля и моряны. Пруд а у пруда граниты, я живу, предохранитель от пожаров, от разлуки и поджариваю брюхо, и беседую часами с колоссальными лосями. Там леса, а на лесах там я живу, анализатор, кукареканья медведя, кукованья сатаны, кряканья болотной меди, рева солнечных синиц! Ну, а песни? Очень надо! Я давно не сочи- няю. И не петь и не писать, только слушать песни пса! Пес поет в моих хоромах, чудо песня! хороша! - смесь хорала и хавроньи, случка баржи и моржа! РАЗГОВОР С ДЖОРДАНО БРУНО Не брани меня, Бруно. Бренен ты. И проиграл. Не кругла планета, но - пара- ллело- грамм! Эти бредни - как стары! Так стары - осколки! Мы - восходим на костры? Кто - восходит? Вот кулак у нас. Как лак! Нахлебались хлеба! Три двора и три кола! Журавли - не в небе! Не кругла Земля - бревно, деревянный палец. Улыбается Бруно... Очень улыбается... Вот когда взойдет кулак, смените позиции. Убедитесь, что кругла. Еще убедитесь... ГОРОДСКИЕ САДЫ В садах рассчитанных, расчесанных я - браконьер, я - бракодел; а листья - красные пощечины за то, что лето проглядел. Я проглядел, я прогадал такие лета повороты! Среди своих абракадабр словесных, лето - проворонил. А лето было с мотылями, с качелями воды над гидрой, с телячьей нежностью моряны и с гиком женщин, с гибким гиком! Что ж! летом легче. Лето лечит. На всех качелях - мы не мы! Что ж. Лето кончено, конечно. Необходимо ждать зимы. Необходимо ждать зимы. ОКТЯБРЬ Октябрь. Ох, табор! Трамваи скрипучи - кибитки, кибитки! Прохожие цугом - цыгане, цыгане! На черном асфальте - на черной копирке железные лужи лежат в целлофане. Октябрь! Отары кустарников - каждый сучочек отмечен. Стригут неприкаянных, наголо бреют. Они - по-овечьи, они - по-овечьи подергивают животами и блеют. Вот листьям дадут еще отпуск на месяц: витайте! Цветите! Потом протоколы составит зима. И все будет на месте: достойно бело, одинаково голо. * * * Фонари опадают. Опадают мои фонари. Целые грозди электрических листьев примерзают к уже не зеленой земле. Эти листья на ощупь - неощутимы, (это листья моих фонарей!) по рисунку - негеометричны, по цвету - вне цвета. Без единого звука листья моих фонарей примерзают к уже не зеленой земле. А деревья, к примеру, опадают не так. Как они опадают! Ах, как обучились деревья опадать! Как вызубрили осень - от листка до листка, от корки до корки! И когда опадают деревья - выявляй, проходящий, запасы печали! ________ Незаметно для всех опадают мои фонари. Но они опадают - я-то знаю, я - вижу. ГОСТИНИЦА "МОСКВА" Как теплится в гостинице, в гостинице - грустильнице? Довольны потеплением, щебечущим динамиком, днем полиэтиленовым на этаже двенадцатом? как старится в гостинице, в гостинице хрустальнице? С кристальными графинами, гардинами графичными, кустарными вареньями? Мы временно, мы временно! Мы - воробьи осенние мы - северяне. Мы - мечтавшие о зелени, но ждущие зимы. * * * А ели звенели металлом зеленым! Их зори лизали! Морозы вонзались! А ели звенели металлом зеленым! Коньками по наледи! Гонгом вокзальным! Был купол у каждой из елей заломлен, как шлем металлурга! как замок над валом! Хоть ели звенели металлом зеленым, я знал достоверно: они деревянны. Они - насажденья. Зеленые, стынут, любым миллиграммом своей протоплазмы они - теплотворны, они - сердцевинны, и ждут не дождутся: а может быть - праздник? Зима не помедлит, и не поминдалит. В такие безбожные зимы, как наши, обязано все притворяться металлом, иначе... известно, что будет иначе... * * * Сколько используешь калорий для зарифмованного бреда? Как распрямляешь кривую крови своих разноплеменных предков? Каких подонков караулишь? Как бесподобен с королями? Как регулируешь кривую своих каракулей, кривляний? Как удаляешь удобренья с опять беспутного пути? _______ Гудят глаголы, как деревья промерзшие, и в хлопьях птиц! * * * Там, за болотом, там, за бором, произрастает комбинат! Там транспаранты, как соборы! Там транспортеры гомонят! И это только мне бездомно, где балки, блоки, бланки истин, где кабинеты из бетона - твоя растительность, Строитель. А комбинат восходит выше - твой сон, твой заменитель солнца! От лампочек сигнальных - вишен, до симфонических насосов! Земля смородиной роится, канаты - лозы винограда! Выращивай свой сад, Строитель. Я понимаю: так и надо. * * * Я в который раз, в который ухожу с котомкой. Как ты? Где ты? В чьей карете скоростной катаешься? И какие сигареты с кем ты коротаешь? Вот придумал я зачем-то самозаточенье. В сфере северных завес снежных и сказаний, я на каторге словес тихий каторжанин. Буквы тихие пишу, в строчки погружаю, - попишу, подышу, и продолжаю. И снежинка - белой чайкой над окном огромным! Чайкой ли? Или случайной белою вороной? * * * За Полярным кругом, за Полярным кустами изогнуты, как скрепки. Может быть, Сиянье запылает? Нет. Не запылает. Знаю крепко. Горизонт газетами оклеен. Говорят, здесь в самом лучшем виде, как дельфины, прыгают олени! Что Ж. Охотно верю. Но не видел. Пьяницы - наземные пилоты - в высшем пилотаже по субботам: тот в петле, а этот подбородок у жены выламывает бодро. Диво - север! Оближите, ваньки - встаньки ваши важные машины! Развевайся, знамя - рваный ватник! Развивайтесь, знанья матерщины! За Полярным кругом крик собак. Подвиг трудовой опять струится. И твоя судьба, моя судьба замкнута, как этот круг, Строитель. * * * Поехали с орехами, с прорехами, с огрехами. Поехали! квадратными кварталами - гони! Машина - лакированный кораблик на огни! Поехали! По эху ли по веку ли - поехали! Таксер, куда мы мчимся? Не слишком ли ты скор? Ты к счетчику, а числа бесчисленны, таксер. И твой мотор - картавый, улыбочка - оскал! Квадратные кварталы и круглая тоска. * * * Мы двое в долине Вудьявра у дьявола на отшибе. Мы двое в долине Вудьявра, как две неисправных ошибки. Я с тенью. Я, тень наводящий на склон благосклонных долин нестоящий, ненастоящий - так Север определил. А Север сверкает клыками! Ах, Север! Суровый какой! Иду аккуратно, в капканы чтоб не угораздить клюкой. По правилам лыжевожденья иду, обо всем написавший, пигмей, формалист, вырожденец, поющий ночные пейзажи своих городов отсыревших, поющий своих пешеходов, скоробившихся в скворешнях и в чернорабочей пехоте. Будильником всех завело их! Пушистые, рыжие рыбы, идут по снегам звероловы с глазами косыми и злыми! Идите! Снежинки за вами вращаются чаще и чаще, косыми и злыми глазами с белками в прожилках вращая. * * * И возмутятся корабли на стойбищах моих морей. Как сто блестящих кобылиц, поскачут в бой сто кораблей. В них сто бесчинствующих сов вонзятся костяной губой! Девятый вал! Так в море слов девятый вал. Проклятый бой. Боишься? А кого, босяк? Эпоху? Короля? Эпоху - в пах! Король иссяк, он плачет у руля. Он у кормила плачет наш кормилец, скиф, герой. Он взять хотел на абордаж слова кормой корон! Девятый вал? Он - свалка, вал. Во мире синем, в море слез торпедами плывут слова. Пока подводно. Но всерьез. КОГДА НЕТ ЛУНЫ Одуванчики надели белоснежные скафандры, одуванчики дудели в золоченые фанфары! Дождевые вылезали черви, мрачные, как шпалы, одуванчики вонзали в них свои стальные шпаги! Паучата - хулиганы мух в сметанницы макали, после драки кулаками маки мудрые махали. И мигала баррикада яблок, в стадии борьбы с огуречною бригадой! Барабанили бобы! Полем - полем - бездорожьем (борозды наклонены) пробираюсь осторожно, в бледном небе - ни луны. Кем ее огонь растерзан? Кто помирит мир бездонный, непомерный мир растений, темнотой загроможденный? * * * В детстве, где, как говорят, пролог, спят мои дни досадные. Детство мое, кое прошло с пятого на десятое, спады, подъемы зим, а весны - мысленно лишь колышется. Детство - начало из всех начал: подлинность в полдни пробуем лишь поначалу. А по ночам - подлостью, лестью, пропадом! Пропадом! Майский малиновый снег - пропадом! буднями! женщины первой не женский смех - пропадом! тройкой с бубнами! Детство! Напевен и в пору слеп, правдою - перед правдою лишь поначалу. А повзрослев - прочими препаратами. ДВЕ ОСЕННИХ СКАЗКИ 1 Лица дожди стегают металлическими пальцами. Листья с деревьев стекают плоскими каплями крови. Зазубринами крови листья с деревьев стекают. И подставляют гномы продолговатые, ледяные стаканы. Гномы - аккуратненькие, как мизинцы малолетние старички, будто в винно-водочном отделе магазина, наполняют стаканы за успешное завершение труда по успешному завершению лета. Гномы цедят листья, рассказывают анекдоты армянского радио. У них одухотворенные, отдыхающие лица. Еще стаканчик? На здоровье, товарищи! 2 14 гномов с голубыми волосами сидели на бревне, как в зале ожидания на вокзале, и думали, думали, думали. Думали о том, как превратить бревно в дерево. Тогда один гном взял шприц и ввел в тело дерева пенициллин, и ввел глюкозу. Но бревно не стало деревом, а еще больше одеревенело. Тогда другой гном отбежал на четыре шага от дерева и заманипулировал гипнотическими кистями рук и глазными яблоками. Он взывал: - Бревно, стань деревом! Но бревно не стало деревом. Тогда третий гном, (председатель гномов) мудрый, как дебри, (мудростью веков пропах) поставил бревно на попа и приказал - Это дерево. Тогда остальные 13 гномов облегченно завосклицали: - Какое замечательное дерево! Настоящее зеленое насаждение! Уж не фруктовое ли оно? * * * А нынче дожди. Для ремонта растений даны и даримы. Цыплята - сырые лимоны играют на лоне долины. Рычанье в долине скандально скота. Скот - как зрители ринга! Я понял напевы скитаний от карканья до чикчирика. Я понял напевы скитаний. Вот гусеница с гитарой. Медведь-матадор с мандолиной. Мычит, умиляясь малиной! Вот волки, вот овцы. Вот вечный дуэт. Овцы подняли лапки. Они побледнели. Овечьи поблеивают балалайки. Дожди и дожди. И заметны лишь струнные инструменты. пока что дожди. Но повыше, Там солнечности - завались! Еще повещают, посвищут мои соловьи! Бичами посвищут! О каре за слякоть, за слегшее лето! В белокачанные капли дождей, - над планет. ВОЛКИ Охотничьим чутьем влекомы не опасайтесь опоздать: еще не скованы оковы, чтоб нашу ярость обуздать. не сконструированы ямы, капканы жадности и лжи. Ясна, как небо, моя ярость на ярмарке под кличкой "жизнь". Псы - ваши! Псов - и унижайте! Псам - ваши задницы лизать! Вы псами нас? - Уничтожайте! Но мы - владыки во лесах! Законы злобы - ваши! Ладно! Вам - наплевать? Нам - наплевать! Но только... ранить нас не надо. Стреляй! Но целься - наповал! Не бей наполовину волка - уйдет до сумерек стеречь - и - зуб за зуб! За око око! и - кровь за кровь! и - смерть за смерть! ЗИМНЯЯ ДОРОГА Зимняя сказка! Склянки сосулек как лягушата в молочных сосудах. Время! Деревья торчат грифелями. Грустный кустарник реет граблями. А над дорогой - зимней струною, - звонкое солнце, ибо стальное. И, ослепленная красотою, птица - аскет, ворона - заморыш капельки снега носит в гнездовье, белые капли влаги замерзшей. * * * Празднуем прекрасный вечер с электрической свечой с элегичностью зловещей... Почему молчит сверчок? свежей песней не сверкает? страхи не свергает? Наши гости приуныли, будто провинились. Мы "Столичную", пельмени помидоры и балык пользуем попеременно... Пальцы у девиц белы. Варимся - вороны в супе... А сверчок не существует. Ни в камине. ни в помине. и ни по какой причине. НАЧАЛО НОЧИ Над Ладогой пылала мгла, и, следовательно - алела. Зима наглела, как могла: ей вся вселенная - арена. И избы иней оросил. ( Их охраняли кобелями). И ворон, воин-сарацин чернел, налево ковыляя. И кроме - не было ворон. С ним некому - соревнованье. Настольной лампочки лимон зелено-бел. Он созревает. И скрылся ворон... На шабаш шагала ночь в глубоком гриме. Искрился только карандаш, не целиком, а только грифель. * * * Не жалей меня, не жалей. Эта нежная жалость - лжива. Мы, ограбленные на заре, многокрылы в монгольской жизни. Мы ограблены. Ну и что ж ? Мы - солдаты на бедных нарах. Что содеяно - уничтожь. Но не надо - меня. Не надо. Я постыдно древен: сармат. Ты сама говоришь: низложен. Так несложно меня сломать. Победить меня невозможно. * * * О, на язык тебе типун, изысканный поэт-трибун. Манипулируя венками, кивая профилем варяга, эстрадной совестью сверкая, ты в массы мастерство внедряешь? Гербарий ианца и сутан, евангелий и улюлюка, среди огула и стыда, иронизируешь, ублюдок? О, благо, публика бедна, бездарен, благо, зал публичный, и, благо, занят трибунал проблемой лозунгов и пищи. * * * Куда бежишь, художник бедный? Тебя голубили, любили. Ты одинок на свете белом. Ты чужд себе в любой Сибири. Как ни беги, - убьют, как жабу вблизи полночных полнолуний, отважная убьет кинжалом, стеснительная - поцелуем. * * * В твоих очах, в твоих снегах, я, путник бедный, замерзаю. Нет, не напутал я, - солгал. В твоих снегах я твой Сусанин. В твоих отчаянных снегах гитары белое бренчанье. Я твой солдат, но не слуга, слагатель светлого прощанья. - Нас океаны зла зальют... О, не грози мне, не грози мне! Я твой солдат, я твой салют очей, как небо, негасимых. - Каких там к дьяволу услад! Мы лишь мелодии сложили о том, как молодость ушла, которой может быть служили. * * * О, ночь сибирская, - сирень! Мое окно стеклянной бронзы. Как статуэтки сигарет, стоят безумные березы. Безумные стволы из меди, из белой меди арматуры. В ночи безжизненно цементен архипелаг архитектуры. Огромный город! Без обид! С большой судьбой! С большой субботой! Здесь каждый пятый был убит пять лет назад самим собою. Убит мгновенно, не мигая! Убит - и выварен в мартене! А семьи были моногамны. А гнезда грозные - модерны. О, слушай, как маразм приподнимает хвост кометный. Как ночь мучительна, мала, как волчья ягодка, химерна. ЗЕМЛЕКОПЫ Где солнце роняет моркови, антенны шумят - ковыли, В траншеях стоят землекопы, Зеленые ногти в крови. И дышат костлявые спины. Беззвучны глаза голытьбы. Планируют низко над глиной лопаты, слоновые лбы. Над ними начальник лампадой пылает, и ловит момент, чтоб дать нам большие лопаты тебе, и, любимая, мне. Интеллектуальные рыбы, приступим в четыре крыла к работе. Но сколько б ни рыли, земля неизменно кругла. И небо мое неизменно, и звонкая зона зари. И будет большое возмездье за ваше плебейство, цари. ГИМН САРДЕЛЬКАМ Да здравствуют сардельки! Вот сардельки раздулись в кипяченых пузырях, ворочаются, хрюкают, и даже слегка повизгивают, наслаждаясь горячей ванной... Вот они, сардельки, что кабаны, что яростные губы народов Африки! Вы - слаще, чем бананы, а чем арбузы - беспредельно слаще. Да здравствуют сардельки! Вы, сардельки, в среде рабочей пользовались вечно заслуженным, большим авторитетом. Я за день зарабатываю 20 сарделек, бригадир мой - 27, начальник цеха - 45, директор - 411 сарделек! Кто столько съест? Гаргантюа? Гудзак? На худший случай - Геркулес, но где же, в каких легендах, мифах и преданьях разыщешь ту суммарность Геркулесов, чтоб заменить директоров заводов? Ребята! Соберемся в новогодье и выдвинем такое предложенье с рационализаторским уклоном: Чтоб к следующему году - целый год! - откладывать с получки по сардельке. И к следующему году - через год! - мы елку - сплошь! - сарделек понавесим! И я клянусь, что в следующем году не снег пойдет, пойдут они, сардельки, с небес! О, миловидные сардельки! Девиз великих благосостояний... АЛКОГОЛИАДА От восхода до заката, от заката до восхода пьют мускаты музыканты из гнусавого фагота. За кулисною рутиной, под Сикстинскою мадонной спирт лакают балерины из картонного бидона. В дни торжеств, парадов алых под самой Дворцовой Аркой, ветераны - генералы из фуражек пьют солярку. Улыбаясь деликатно после конференций кратких дилетанты - делегаты дуют хинные экстракты. За сазонов, за покосы, за сезонную декаду, председатели колхозов пьют одеколон "Эллада". Бросив рваный рубль на стойку из занюханных стаканов пьют чесночную настойку Аджубей с Хачатуряном. Ткнувшись в яму за вагоном, в состоянии хорошем, пьют министры самогонку из малиновой галоши. Опустив сиденье "ЗИМ"-а своего, ликуя ликом пьет свинарка тетя Зина сладколипкую наливку. У окошка, понемножку ром, стоградусности старой, тянет внук матроса Кошки, кочегар с буксира "Сталин". В голубых апартаментах - восемь комнат, кухня, ванна - грузчик пьет портвейн и вермут из бокала и стакана. Пьет ликер ассенизатор из хрустального графина. Лишь пропойцы пьют нарзаны с баклажаном сизо-синим. О, вожди алкоголизма! Красноклювые фазаны! Стали крепче обелисков вы, пропойцы, от нарзанов. ГИМН ГНОМАМ Если молнии-горнисты протрубят конец Бастилий, ураганами гонимы, гномы гомонят бессильно. Ураганы - к переменам, перемены - к мерам новым. перемены непременно выйдут боком всяким гномам! Не до дремы, не до нормы - топоры торчат над холкой! Гномы уползают в норы и хихикают тихонько. Любо в норах бесноваться, переваривать запасы. Пусть немного тесновато, но намного безопасней! Ураган прошел. посуху установлены каноны. Глазом не сморгнешь - повсюду гам и гомон! Гном на гноме. И горнистам, тем, что пали (ну, а пали все горнисты), воздвигают мрамор в память, восхваляют безгранично! Гномы воздвигают, моют, роют - глядь: к рукам прибрали все остатки малых молний и больших протуберанцев. * * * А крикливые младенцы возомнили вдруг - орлами... Вы, младенцы благоденствий, аккуратней окрыляйтесь! Ваши крылья от кормлений хилы. Выхолены лапы. Если это - окрыленье, какова ж тогда крылатость? Ваш полет не торен. Сдобрен жиром. Устремленье жидко: с лету, к собственным гнездовьям. Безразлично - падаль - живность! Рев о деле, а на деле кувырканье да оранье... А крикливые младенцы возомнили вдруг - орлами... У орлов на клювах шрамы, а на крыльях раны ружей, но орлы гнилье не жрали - было нужно, иль не нужно! Подыхали - но не жрали! Подыхали - клювом кверху! Подыхали - глотку рвали птице, зверю, человеку, без слюней, без жалоб, немо - клювы в глотки! когти в рыла! За утраченное небо! За изломанные крылья! Подыхали, веря: где-то, скоро - исполна за раны. А крикливые младенцы возомнили вдруг - орлами... ПОЭТЫ Они сдвигаются в круги, грозят друг другу! и другим! посмертной славою грозят... И начинается грызня, резня, и не разнять никак. Такой накат! Такой накал! Берут за грудки, за волосья: (а матерщина! - льется ливмя!) - А ты - штукарь! - А ты - философ! - А ты - отъявленнейший лирик! Как жабы пыжатся, как бонзы и как боксерские перчатки. Подсчитывают граммы бронзы, воздвигнутые им печатью. И кто же их попросит: - Бросьте, побрейтесь лучше да помойтесь, и - марш к столам! - Всем станет бронзы и так же станет всем помоек. ДРАЗНИЛКА КРИТИКУ Кри- тик, тик- тик, кри- тик, тик- тик, кос- ти, крес- ти, мой стих! У ног, мопс, ляг вож- дей, пла- нов! Твой мозг, мозг- ляк, вез- де пра- вый! Крис- тал- лен ты, как те- ре- мок! Мой кри- тик- тик, кри- те- рий мой! У- мер Пуш- кин, а ты вы- жил! У- мер Пуш- кин, а ты вы- ше! И я ум- ру, мой внук ум- рет! Ви- ляй в уг лу, ва- ляй, у- род! Без- мер- но тих, ко- лен- ки ниц! Бес- смер- тен ты, как кре- ти- низм! ГИМН ЗУБИЛУ Зубилом быть! Быть злобным, белозубым, заботливым о судьбах производства, звучать произведением труда! Ну, кто из нас сегодня не зубило? Ну, кто под Богом ходит? Совершаем хождение свое под Молотком! Жил человечек - ломтик мягкотелый, изыскивался в скользких размышленьях, по своему характеру - безумных, безудержных... и оказался... без... Он нынче полон пламенным желаньем зубилом быть! Рубить по начертаньям начитанных, умелых чертежей любой узор на розовом железе! Бывает: познакомят с экземпляром: лоб в 10 баллов, профиль колоритен, глаголом жжет - колонна из калорий! Потом рассмотришь это со спины, а вместо позвоночника - зубило! Ну, кто еще сегодня не зубило? Ты не зубило? Ну-ка, повернись! * * * День занимался. И я занимался своим пробужденьем. Доблестно мыл, отмывал добела раковины ушные. - Не опоздай на автобус! - мне говорила Марина. - О, мой возлюбленный, быстро беги, уподобленный серне - Как быстроногий олень с бальзамических гор, так бегу я. Все как всегда. На углу - углубленный и синий милиционер. Был он набожен, как небожитель. Транспорту в будке своей застекленной молился милиционер, углубленный и синий, и вечный. Все как всегда. Преднамерен и пронумерован, как триумфальная арка на толстых колесах автобус. В щели дверные, как в ящик почтовый конверт пролезаю. Утренние космонавты, десантники, парашютисты, дети невыспанные, перед высадкой дремлем угрюмо, дремлем огромно! А после - проходим в свои проходные, то есть, - проходим в рабочие дни ежедневно, так и проходим - беззвучные черные крабы, приподнимая клешни - как подъемные краны! ГИМН АГЕНТАМ СНАБЖЕНЬЯ Вам - незаметным, как стебли подводного мира, незнаменитым, но незаменимым микробам, двухсотмилльоножды - слава Агентам Снабженья! Вы - снадобья наши, сандалии, санитария, ректефикаты, электрификация, саны, тарифы. Нет президентов, прессы, юриспруденции, сессий, гимн государств - Голос Агентов Снабженья! Это Агенты проскальзывают, как макароны в рюмки, на съезды, в хранилища, под одеяла. Здравствуй, художник! Битник, бунтарь, гомер, горемыка волосы рвущий на пятках в сомненьях о форме... Не сомневайся. Будешь оформлен Агентом Снабженья. ЗВЕРИ (звериный цикл) Умер лев. Померкли луны над лесами. Залита поверхность грустными слезами. Собрались в малине цапли, крысы, гидры, до утра молились, голосили гимны. Поутру в малине стало все неясно: некому молиться, некого бояться. Слон пустился в вальсы. Вермишельки - пьявки стали предаваться женщинам и пьянке. С помощью рейсшины, циркуля, лекала жуткого страшилу рысь нарисовала. Звери в изумленье, напугались шибко, пали на колени около страшилы. Стало все в малине до предела ясно: есть, кому молиться, есть, кого бояться. ВЕСЕЛЫЙ РАЗГОВОР Прилетела муха, говорит ежу: - Ж-ж-ж-ж-у! Еж пожал плечами, про себя подумал: -Дура. Муха зажужжала около ежа: - Ж-ж-ж-ж-а! Еж ожесточился, выговорил четко: - Убирайся к черту. Муха распростерла крылья, полетела биться в окна... _________ Хорошо поговорили насекомое с животным! ТИГР И ЛОШАДЬ На картине, на картине тигр такой что - ужас! Лошадь подошла к картине, стала тигра кушать. Лошадь ела тигру лапу увлеченно, пылко... Тигр не выдержал и ляпнул: - Уходи, кобыла! Не ушла кобыла. Очень уж была горячей. Ела лапу - что есть мочи! С полною отдачей! Тигр был здорово искусан и визжал истошно: - Я - Создание Искусства! Ты же - просто лошадь. СЕМЬЯ Юноша-гиппопотам, в трусиках и в тапках, шел на пляж, и видит - там... там - гиппопотамка! И сказал гиппопотам так гиппопотамке: - Вы походите на танк, но гораздо обаятельнее танка. Поженилися... Росу пьют из автоматов... Все прекрасно! И растут гиппо- пото- мя- та. ЕЖ И ЕРШ Разозленный еж вдоль речки топал, иглами шурша. И заметил недалечко разозленного ерша. Еж ершу промолвил: - Здравствуй. Ерш ему ответил: - Здравствуй. Еж подумал: - Надо драться. Ерш подумал: - Надо драться. Луч по волнам, зайчик-луч, прыгал словно огурец... Еж колюч. И ерш колюч. Еж храбрец. И ерш храбрец. Ерш ершист. Еж тоже злобен. Что ж решить? Как быть? Как лучше? Нужно ль драться, если оба одинаково колючи? ТАКАЯ ЖИЗНЬ Жалуется жук драчунам-грачам: - Я всю жизнь жужжу. Не могу кричать. Говорят грачи: - Уж такая жизнь. Мы себе кричим. Ты себе жужжишь. ПУШКИНСКИЕ ГОРЫ 1. В Михайловское на лыжах Лязг зеленого металла хвойности в низинах. мимолетность, моментальность звезд - снежинок. Солнце! И морозный зной. Пни, пеньки - нелепо. Белизной, голубизной - низменности, небо! Очертанья черных крыш древесны, подробны. Выползают из-под лыж мамонты - сугробы. Солнце! И кристальность! Ушки озими. Лыжня - длинна длинным... Так начинался Пушкин. Так. Начинался. Для меня. 2. Аллея Керн - Когда и кем, когда и кем название "аллея Керн"? Попросвещать! Еще! Насчет чего бы? сам не свой красноречив и краснощек экскурсовод. Прискорбно, будто сам погиб, лепечет про дуэль, какой подметки сапоги, чем запивал, что ел, какой обложки первый том, количественность ласк, пятьюжды восстановлен дом, а флигель няни - раз... Когда и кем, когда и кем название "аллея Керн"? Вещественны заплаты лип, цементность на руке. Был Пушкин, дом, аллея и мгновенье - но не Керн! 3. 29 января 1837 года, 2 часа 45 минут пополудни. А над Петербургом белели морозы. Чиновники, лавочники, студенты. - Моченой морошки! Моченой морошки! - кричали на Невском, на Мойке и где-то. - Моченой морошки! - скакали с кульками. Кто первый? - Умрет... Хоть немножко... До завтра... Тревога росла, напрягаясь курками взведенными - резко - как ярость Данзаса. - Не мстить за меня. Я простил. - В шарабанах, в трактирах, в хибарах, сумеют, посмеют простить императора, шалопая, жену - для детей, для изданий посмертных? Две ягодки съел. Розоватое мясо с кислинкой. Затвержено улыбаясь, жену утешает. Наталью. Неясно, - что Пушкин - один. Гончарова - любая. - Жизнь кончена? - Далю. Даль: - Что? Непонятно. - Жизнь кончена. - Нет еще... Шепотом - криком: - Прощайте, друзья. Все. - Жизнь кончена, - внятно. - Прощайте, друзья! - ну, конечно же, книгам. - Дыханье теснит... А кому не теснило поэтам? Разве которые - ниц. И только предсмертно, как будто приснилось вслух можно: - Дыханье теснит. Виденье последнее. Радостно - Далю: - Пригрезилось, будто на книжные вышел на полки. Лечу! Выше! Книжные зданья. Лечу. Небо в книгах. Но выше, но выше. Легенда была. Не из главных. Середка. В привычку она, в повседневность вменяла на все времена обязательность взлета над книгами, небом над, над временами. 4. Святогорский монастырь А снежинки - динь-динь-динь - клювами в окно. Я в гостинице один. Кто на огонек? Друг ли, недруг - обниму, выпьем, в разговоры. Только бы не одному возле Святогора. Первый богатырь! Гора первая. Вершина! Гири желтые горят - под окном снежины. Под окном кустарник тощ - скрип да скрип! - надсадно. Вот в такую ночь - точь в точь - гроб везли на санках. Снег валился наповал - на спину! Наверно, сам фельдегерь напевал "Чудное мгновенье"... Ночь как Вий. А Вий как ель - дремучие ветки. Поднимите веки ей! Поднимите веки! Ведь под веками глаза голубые, солнечные! Виноград, голоса голубей, сосны! Ночь обязана понять, - поднимите! Выше! Только некому поднять. Легче так. Привычней. Реет... Захватило дух... Реет снег... О, рей! Две могилы первых двух на одной горе - супротив одной орды рядом полегли. Я в гостинице один. Гость я. Пилигрим. Поклоняюсь всем, что есть - первым! Жгу окно. Завтра станция. Отъезд. Кто на огонек? МОЙ ДОМ Дом стоял на перекрестке, напряжен и мускулист, весь в очках, как перед кроссом чемпион-мотоциклист. Голуби кормились мерно, на карнизах красовались. Грозные пенсионеры вдоль двора крейсеровали. Вечерами дом думал, сметы составлял, отчеты, и - внимательные дула - наводил глаза ученых, дула - в космос розоватый! А под козырьком у дома разорялась, раздавалась, радовалась радиола. Там бутылки тасовали, под пластинки танцевали, эх, комично танцевали, выкаблучивались! Я в одном из окон дома домогались новой строчки. Я хотел бы стать домом напряженным и строгим. Танцевать комически на чужой гульбе, плакать под космический гул голубей. * * * Кто строил дом? (Этап - этаж!) Мать? Нет! Отец? Не мог! Ваш дом, по-вашему он - ваш, лишь по названью - мой. Приблудный сын домов чужих, Ты в дом вломился напролом в наш дом! В ваш дом? Ваш дом - неврастеничек и нерях, маньяков и менял. Не я вошел в ваш дом, не я, ваш дом вошел в меня! Я - нет! - предательству в ночи, предательству ночей! А дом все знает, а - молчит! Не ваш он, дом - ничей! Бело- бетонная скала! Бассейн, в котором гул бессилья всех земных салак, бесславья - всех акул! * * * Каждому необходим свой дом, свой дым, своды над головой, ложе - лежанку бы, чтобы свой колобок свойственен дому был. Где ты, мой дом, стоишь? Дом - над окном - стриж? Гость у дверей цепных? Дом - под окном - цветник? Где ты, мой дом родной? В рододендронах мой? В детстве да сплыл, не быв. В детстве? Или - встарь? Эх, кабы - да кабы Сивкою-Буркой встань! Сивка, топчи гранит! Бурка - и-го-го-го! Где ты, мой дом - в грибных дождиках в Новый Год? МУЗЫКА В окне напротив магнитофон гоняет гаммы. Набросив шкуру - подобье барса - пиджак пятнистый - чернильны пятна! Музыкальными ногами танцуем: очи лоснятся лаком, как пианино. На шоколадных паркетных плитках танцуем. Боги! В гримасах грациозных спины! Танцуем мощно окрошку из фокстрота, вальса, танго и польки, и из чего-то, что у берберо-арабов модно. На шоколадных паркетных плитках кружатся пары. Кряжисты парни. Девицы крошечны - мизинцы! Как лыжи, туфли. Колышет ночь прически-пальмы. И запах ночи с парфюмерным магазином. полемизирует. Чирикаем чижами. Юнцы! Юницы! Мы все в порыве. Мы все в полете. Мы все танцуем. Только музыка - чужая и из какого-то чужого окна напротив. ДОМ ПОДОНКОВ Он ходит под окнами Дома Подонков подолгу, подолгу. Ой, мальчик! Молчальник! Мельчают потомки? Отбился от мамы? Где компас? Где полюс? Подобны под окнами Дома Подонков и доля, и дело, и доблесть и подлость. А в Доме! Параболы потных подолов, асбестовы губы! богаты беседы! Мы ходим под окнами Дома Подонков солдаты, индейцы, босы и бесследны. * * * Я не приду в тот белый дом, хотя хозяин добр. Пируют в доме у тебя. Продуктов на пиру! Вино впитают и табак и в торбы наберут. Хвала пирующим! Родня моя, пируй, бери! Себя не рань и не роняй. Направим на пиры стопы сыновней чередой с дочерней пополам - в твой керамический чертог, в твой застекленный храм, в победоносный твой, проду- манный от зла и смут. В твой добрый дом я - не приду. И обувь - не сниму. Поджать заплечные ремни, бежать! Хоть скот пасти! Бежать от всей своей родни за тридевять пустынь! Я не приду. Не донимай меня. Напрасный труд. Твой дом построен до меня не для меня, мой друг. ДОМ НАДЕЖД Дом без гвоздя и без доски. Брильант в мильярд карат. Роняют ночью лепестки на дом прожектора. Там алая луна палит, окорока обожжены, в бассейнах из хрустальных плит наложницы обнажены. Плодово-ягодные! Лавр! Скотов молочных рык! Собак благонадежный лай, резерв зеркальных рыб. Итак, над нами Дом Надежд! Он мудр, как ход комет. Там нет наветов, нет невежд, чего там только нет! Нет одиночек. Не манят бесславье, власть и лесть. А также в доме нет меня, а в общем-то - я есть. * * * Был роскошный друг у меня, пузатый, Беззаветный друг - на границе с братом. Был он то ли пьяница, то ли писатель. Эти два понятия в Элладе равны. Был ближайший друг у меня к услугам. Приглашал к вину и прочим перлам кулинарии... по смутным слухам даже англо-саксы Орфея пели. Уж не говоря о греках. Греки - те рукоплескали Орфею прямо. То ли их взаправду струны грели, отклики философов то ли рьяных... Но моя ладья ураганы грудью разгребала! Струны - развевались! Праздных призывали к оралу, к оружью, к празднику хилых призывали. Заржавели струны моей кифары. по причинам бурь. По другим отчасти... Мало кто при встрече не кивает, мало кто... Но прежде кивали чаще. Где же ты, роскошный мой, где пузатый? Приходи приходовать мои таланты! Приходи, ближайший мой, побазарим! Побряцаем рюмками за Элладу! Над какой над выклянченной рюмкой реешь? А какой лобзаешь пальчики жабы? Струны ураганов ржавеют на время, струны грузных рюмок - постоянно ржавы. Я кифару смажу смолой постоянной. На века Орфей будет миром узнан. Ты тогда появишься во всем сиянье, ты, мой друг, в сиянье вина и пуза. * * * И все же наша жизнь - легенда! Дурачиться, читать сказанья (страниц пергаментных мерцанье), героев предавать осанне, знаменьем осенять мерзавцев. Макать мечи (свирепы слишком!) в чаны чернильного позора, учить анафеме мальчишек, а старцев - грации танцором. Дурачиться, читать сказанья, в глаза властителей лобастых глазеть лазурными глазами от ненависти улыбаясь. Земля моя! Пчела! Дикарка! Печеным яблоком в духане! Иду я, сказочно вдыхая и легендарно выдыхая. ПРОКРУСТОВО ЛОЖЕ То ложе имело размеры: метр, шестьдесят сантиметров. Был корпус у ложа старинный, над ложем пылала олива. О, мягко то ложе стелили богини и боги Олимпа. Шипучие, пышные ткани лежали у ложа тюками. Эй, путник! Усталый бродяжка! Шагами сонливыми льешься. Продрог ты и проголодался. Приляг на приятное ложе. Эй, путник! Слыхал о Прокрусте? Орудует он по округе. Он, путник, тебя не пропустит. Он длинные ноги обрубит. Короткие ноги дотянет (хоть ахи исторгни, хоть охи) до кончика ложа. Детально продуман владыками отдых. Мы, эллины, бравшие бури, бросавшие вызов затменьям, мы все одинаковы будем, все - метр, шестьдесят сантиметров. Рост средний. Вес средний. Мозг средний. И средние точки зренья. И средние дни пожинаем. И средней подвержены боли. Положено. Так пожелали эгидодержавные боги. ЭХО Солнце полное палило, пеленая цитрус. Нимфа Эхо полюбила юного Нарцисса. Кудри круглые. Красавец! Полюбила нимфа. Кончиков кудрей касалась, как преступник нимба. А Нарцисс у родника, вытянут, как пика, в отражение вникал собственное пылко. У Нарцисса - отрешенье. От себя в ударе, целовал он отраженье, целовал и таял. Как обнять через полоску дивное созданье? Он страдал и не боролся со своим страданьем. - Я люблю тебя, - качал он головой курчавой. - Я люблю тебя, - кричала нимфа от печали. - Горе! - закричал он. - горе! - нимфа повторила. Так и умер мальчик вскоре. В скорби испарился. Плачет нимфа и доныне. Родники, долины, птицы плачут, звери в норах, кипарис тенистый. Ведь не плачущих немного. Есть. Но единицы. С тех времен, для тех, кто любит, и кого бросают, запретили боги людям громкие признанья. Если невзначай польются слезы от предательств, - запретили боги людям громкие рыданья. Даже если под мечами - помни о молчанье. Ведь в любви от века к веку так. Такой порядок. Пусть не внемлет нимфа Эхо. Пусть не повторяет. (из поэмы "АНТИПИГМАЛИОН") 1. Собака Болезненны, безлики ночи, как незаписанные ноты. Две девочки, два офицера у цирка шепчутся о ценах. Все себестоимость имеет и цирк, и девочки и место. Заплесневелая собака придумала себе забаву. Пропойцу усыпит, а после губу откусит от пропойцы. Наивны, псина, развлеченья твои, как встарь - столоверченья. Мильоны вдумчивых собак давным давно нашли себя. Отлично лают пастью алой. А ты к какому идеалу? 2. Похороны Мы хоронили. Мы влачили. Мы гроб влачили на себе, сосредоточенно влачили за восемь ручек в серебре. Мы - это деятель культуры (все знал: от культа до Катулла), два представителя от обществ (два представительные очень), да плюс распространитель знаний (вычерчивая виражи, переходящее он знамя на гроб священно возложил). Мы скорбные цветы нарвали, марш на литаврах замерцал. Оформлен ритуал нормально... Но позабыли мертвеца! Царил мертвец на перекрестке, похожий на милиционера... Шли 28 переростков, и с ними недоросль нервный. И с ними - школьница - мокрица с фурункулами по лицу... Остановились... Мертвецу серьезным образом... молиться... Мертвец хрустальными очами очаровательно вращал, мертвец о чести и о счастье обобществляюще вещал! Что этих в мертвеце манило? Зачем сторонкой не прокрались? Их не принудили молиться родители и по программе. Они молились гениально! целенаправленно! борцами! их, обнаглев, бураны гнали, дожди канатами бряцали. А в сентябре опали уши. Попарно. Тихо. Абсолютно. Вспорхнули, пламенея, уши, как шестьдесят огней салютных. Как раз рыбацкая бригада с лукавым гулом на лугу (гуди, гуди! улов богатый!) варганила себе уху. Вдруг - уши! Вроде хлебных корок... Наверно, вкусом хороши... Попробовали - никакого! Одни хрящи. Одни хрящи. ЦИКЛОПЫ На съезде циклопов цикл прений возрос в связи с окончаньем доклада, в котором оратор затронул вопрос: зачем человеку два глаза? Затронут вопрос. Досконален доклад. Ответственность перед роком. Итак, резолюция: Выколоть глаз, поскольку он понят, как роскошь. В дальнейшем, донельзя продумав доклад, заколебались циклопы: Не лучше ли тот злополучный глаз не выколоть, а - захлопнуть? На сто сорок третьем стакане воды съезд выдавил вывод командный: Не объединить ли два глаза в один? Компактнее будет. Гуманней. Зачем человечество лечится, ест, эстетствует, строит, зевает? О том, что идет циклопический съезд зачем не подозревает? * * * Ты по пюпитру постучишь: Спектакль исполнен! Раз - и все! Мой режиссер! Ты - поставщик, не постановщик, режиссер. Несостоятелен, как вопль твой театр, твой канон мультипликационных войн, волнений и корон, нагримированных тирад, втираемых в умы... Твой мир - мир мумий, театрал, мемориальный мир! Твой театр потрепанных потерь! Истертых истин фонд! Чему обрадован партер? Что одобряет он? Зачем не поспешит уйти, пока здоров и цел от гильотин галиматьи под видом ценных сцен? Не поспешит! И если "бис" не грянет по рядам, я вырву грешный мой язык, и театру передам. ПАРУС Парус парит! Он планирует близко, блещет - шагах в сорока. Будет ли буря? Разнузданы брызги, злоба в зеленых зрачках! Будет, не будет, не все ли едино? Будет так будет. Пройдет. Жирные птицы мудро пронзают рыбу губой костяной. Передвигаются древние крабы по деревянному дну. Водоросли ударяются нудно туловищами о дно. Вот удаляется ветреник-парус. Верит ли в бурю, бегун? Вот вертикальная черточка - парус... Вот уж за зримой чертой. Буря пройдет - океан возродится, периодичен, весом, только вот парус не возвратится. Только-то. Парус. И все. * * * Есть кувшин вина у меня невидный. Медный, как охотничий пес, поджарый. Благовонен он, и на вид - невинен, но - поражает. Приходи, приятель! Войди в обитель! Ты - меня избрал. Я - твой избиратель. Выпьем - обоюдные обиды вмиг испарятся. Приходи, приятель! На ладони положим огурцы, редиску, печень бычью. Факел электрический поможет оценить пищу. Выпьем! Да не будет прощупывать почву глаз подозревающий планом крупным! (Что твои назвал я "глазами" очи - прости за грубость). Что же на заре произойдет? Залаешь? Зарычишь с похмелья дремуч, как ящер? Вспомнишь о моем вине - запылает ненависть ярче. * * * Он вернется, не плачь! (Слезы, слезы, соратницы дурости!) Он вернется, не плачь. А товары из Турции, а товары, товары моряк привезет! Привезет он помаду, нежнейшую, как помазок. Проведешь по губе - как повидлом по сердцу! Но и ты измени отношенье к соседу. Относись по-соседски, но более скромно. Относись относительно благосклонно. Он ведь временно тих, но ведь в мыслях - вперед забегает. не за так он мизинцем загадочный ус загибает. Пусть подмигивает - сплюнь, как будто противно. Он физически развит, а умом - примитивен. Вот - моряк! О тебе размышляет моряк со стараньем. Сердцем он постоянен, как вращенье земли. Он вернется, не плачь! Демонстрируй свое ожиданье, стирая, окуная тельняшки в заветный залив. Он вернется, не плачь! Не разбрызгивай слезы по пляжу. Вот вернется - поплачешь... КЕНТАВРЫ Все мы немножко лошади. Каждый из нас по-своему лошадь. (В.Маяковский) Девочка! Ты разве не небылица? Не кобыльи бедра? Ноздри? Вены? Не кобыльи губы? габариты? - Ржаньем насыщаешь атмосферу! Юноша! Ты не жеребенок разве? Извлекал питательные корни? Трогал ипподромы чистокровьем расы, чтобы в скором времени выйти в кони? В кладовых колдуют костлявые клячи, сосредоточив бережливые лица. Мерин персональную пенсию клянчит, как проникновенно, так и лирично. Взрослые участвуют в учрежденьях: в заревах кредитов - Гоги да Магоги, в кардинальных зарослях учений, - первые - герои, вторые - демагоги. Здесь и расхожденья детей с отцами: у кого изысканнее катары? Здесь происхожденья не отрицают. Именуют честно себя: кентавры. КУЗНЕЧИК Ночь над гаванью стеклянной, над водой горизонтальной... Ночь на мачты возлагает Купола созвездий. Что же ты не спишь, кузнечик? Металлической ладошкой по цветам стучишь, по злакам, по прибрежным якорям. Ночью мухи спят и маги, спят стрекозы и оркестры, палачи и чипполино, спят врачи и червяки. Только ты стучишь, кузнечик, металлической ладошкой по бутонам, по колосьям, по прибрежным якорям. То ли воздух воздвигаешь? Маяки переключаешь? Лечишь ночь над человеком? Ремонтируешь моря? Ты не спи, не спи, кузнечик! Металлической ладошкой по пыльце стучи, по зернам, по прибрежным якорям! Ты звени, звени, кузнечик! Это же необходимо, чтобы хоть один кузнечик все-таки - звенел! * * * Что же ты, Библида, любила брата, требуя взаимных аномалий? Ведь не по-сестрински любила брата - ведь аморально! Библида! Не женщина ты! Изнанка! Слезы и безумье тебе! Изгнанье! Боги рассудили менее люто: люди в одиночку ночуют и хорами, но не так уж часто, чтоб очень любят... Ладно, хоть брата! КУЗНИЦА Где выковывали для тебя, мореход, башмаки из кабаньей кожи? - В кузнице, товарищ. Молодое, юница, твое молоко кто выковывал? кто же? - Кузнец, товарищ. Где выковывали, вековечный Орфей, твой мифический образ парящий? - В кузнице, товарищ. Кто выковывал пальцы кифары твоей и гортань этих таборных плачей? - Кузнец, товарищ. Кто выковыривал пахарю зерна потов, капли злаков на безземелье? - Кузнец, товарищ. Где выковывали и тепло и потоп род и выродков и бессемейность? - В кузнице, товарищ. Кто выковывал скальпель и оптику линз? Кто иконы выковывал? кто героизм? - Кузнец, товарищ. Где выковывали для тебя, Прометей, примитивные цепи позора? - В кузнице, товарищ. Кто выковывал гнет и великий протест и мечи для владык подзорных? - Кузнец, товарищ. В результате изложенного колеса, где выковывали сто веков кузнеца? - В кузнице, товарищ. Как зеницу, того кузнеца я храню, как раненье храню, до конца. Я себе подрубаю язык на корню, коронуя того кузнеца. Ну, а если кузнец приподнимет на метр возмущенье: - Не буду мечами! - для него в той же кузнице, в тот же момент будет выковано молчанье. * * * Кистью показательной по мелу! Мраморными линиями поразите! Бронзой! Полимером! Да не померкнут Фидий, Пракситель! Поликлет! Увенчивай героя лавром! Серебри, Челлини, одеянье лилий! Что-то расплодились юбиляры... Где ювелиры? Где вы, взгляды пристальных агатов, прямо из иранских гаремов очи? (Не зрачки - два негра-акробата, черные очень!) Где вы, изумруды, в которых море шевелит молекулами? Где жемчуг, четок, переливчат, как азбука Морзе в прическах женщин? Где вы, где? Вдохните бодрость в эти юбилярные руины! Капилляры гнева и вены боя, где вы, рубины? Лишь на юбилеях ревут Мазепы, глиняных уродов даруя с тыла. Почитать букварь и почтить музеи стыдно им, стыдно! Лишь на юбилеях гарцует быдло, лязгая по ближним булыжником страшным... Яхонты, бериллы, брильянты были - стали стекляшки. СЕНТЯБРЬ Сентябрь! Ты - вельможа в балтийской сутане. Корсар! Ты торгуешь чужими судами. Твой жемчуг - чужой. А торговая прибыль? Твой торг не прибавит ни бури, ни рыбы. А рыбы в берлогах морей обитают. Они - безобидны. Они - опадают. Они - лепестки. Они приникают ко дну, испещренному плавниками. Сентябрь! Твой парус уже уплывает. На что, уплывая, корсар уповает? Моря абордажами не обладают. А брызги, как листья морей, опадают. Любимая! Так ли твой парус колеблем, как август, когда, о моря ударяясь, звезда за звездой окунают колени... Да будет сентябрь с тобой, удаляясь. СОВЫ КОНТУРЫ СОВЫ Полночь протекала тайно, как березовые соки. Полицейские, как пальцы, цепенели на углах. Только цокали овчарки, около фронтонов зданий, Да хвостами шевелили, как холерные бациллы. Дрема. Здания дремучи, как страницы драматурга, у которого действительность за гранями страниц. Три мильона занавесок загораживало действо. Три мильона абажуров нагнетало дрему. Но зато на трубах зданий, на вершинах водосточных труб, на изгородях парков, на перилах, на антеннах - всюду восседали совы. Это совы! это совы! узнаю кичливый контур! В жутких шубах, опереньем наизнанку, - это совы! улыбаются надменно, раздвигая костяные губы, озаряя недра зданий снежнобелыми глазами. Город мой! Моя царица, исцарапанная клювом сов, оскаленных по-щучьи, ты - плененная, нагая и кощунствуют над телом эти птицы, озаряя снежнобелыми и наглыми глазами. Город мой! Плененный город! Но на площади центральной кто-то лысый и в брезенте, будто памятник царю, он стоял, - морщины - щели, - алой лысиной пылая, и ладони, будто уши прислоняя к голове, и казалось - он сдается, он уже приподнял руки он пленен, огромный факел, сталевар или кузнец. Но на деле было проще: он и не глядел на птицу, медленно он улыбался под мелодии ладоней - пятиструнных музыкальных инструментов! ГЛАЗА СОВЫ И ЕЕ СТРАХ На антенне, как отшельница, взгромоздилась ты, сова. В том квартале, - в том ущелье - ни визитов, ни зевак. Взгромоздилась пребольшая грусть моя - моя гроза. Как пылают, приближаясь, снежнобелые глаза! Снежнобелые, как стражи чернокожих кораблей. Птица полуночной страсти в эту полночь - в кабале! Ты напуган? Розовеешь, разуверенный стократ? Но гляди - в глазах у зверя снежнобелый - тоже страх! ШАГИ СОВЫ И ЕЕ ПЛАЧ Раз-два! Раз-два! По тротуарам шагает сова. В прямоугольном картонном плаще. Медный трезубец звенит на плече. Мимо дворов - деревянных пещер ходит сова и хохочет. Раз-два-раз-два! По тротуарам крадется сова. Миллионер и бедняк! - не зевай! Бард, изрыгающий гимны - слова! Всех на трезубец нанижет сова, как макароны на вилку. Раз! Два! Раз! Два! На тротуарах ликует сова! Ты уползаешь? Поздно! Добит! Печень клюет, ключицы дробит, шрамы высасывая долбит клювом - как шприцем, как шприцем. Раз... два... раз... два... На тротуарах рыдает сова. В тихом и темном рыданье - ни зги. Слезы большие встают на носки. Вот указательный палец ноги будто свечу, зажигает. ДОМАШНЯЯ СОВА Комнату нашу оклеили. И потолок побелили. Зелень обойных растений. Обойные это былинки. Люстра сторукая в нашей модернизированной келье. Так охраняли Тартар сторукие гекатонхейры. Мы приручили сову. К мышлению приучили. Качественны мысли у птички. правильны - до зевоты. Наша семья моногамна. Сосуществует сова третьим домашним животным. Что ты, жена? Штопаешь, или носки шерстяные куешь, приподнимая иглу, как крестоносец копье? Скоро дожди. Пошевелят мехами. На зиму в берлоги осядут. Скоро зима. Окна оклеим. Выдюжим трое осаду. Так обсуждаем мы неторопливо неторопливые планы... _______ Белое, влажное небо над нами пылало! МЕДНАЯ СОВА По городу медленно всадник скакал. Копыто позванивало, как стакан. Зрачок полыхал - снежнобелая цель на бледнозеленом лице. Икона! Тебя узнаю, государь! В пернатой сутане сова - красота! Твой - город! Тебе - рапортующий порт. Ты - боцман Сова, помазанник Петр. Из меди мозги, из меди уста. Коррозия крови на медных усах. И капля из крови направлена вниз, - висит помидориной на носу. Ликуй, истеричка, изверг, садист! Я щеки тебе на блюдце несу! Я гол, как монгол, как череп - безмозгл. Но ты-то скончался, я - буду, мой монстр. Я страшный строитель. Я - стражник застав. Когда-то моя прозвенит звезда. Она вертикально вонзится в Петра! - Ни пуха, ни пера! _________ А кони-гиганты Россию несут. А контуры догмы совиной - внизу. Внизу византийство совиных икон, и маленький металлический конь. КОЛЫБЕЛЬНАЯ СОВЕ Баю - бай - баю - бай, засыпай, моя сова. Месяц, ясный, как май, я тебе нарисовал. Я тебе перепел всех животных голоса. Мудрый лоб твой вспотел и болезненны глаза. Ценен клоп и полкан. Очи с рыбьей пеленой - раб труда, и болван. Но не ценится - больной. Платят моргам, гвоздям, авантюрам, мертвецам, проституткам, вождям, но не платят мудрецам. Баю - бай, моя обуза, умудренная сова! Я тебя качать не буду - засыпай сама! БЛАГОДАРНОСТЬ СОВЕ И СТРАННЫЕ ПРЕДЧУВСТВИЯ Спасибо тебе за то и за то. За тонус вина. И за женщин тон. За нотные знаки твоих дождей спасибо тебе, Сова! За все недоделки. За тех людей с очами овальными желудей меня обучающих честно лжи, спасибо тебе, Сова! За бездну желаний! За сучью жизнь. За беды. Дебаты. За раж, ранжир - уже по которому я не встал, - спасибо тебе, Сова! Спасибо! Я счастлив! Моя высота - восток мой, где сотен весталок стан, где дьяволу ведом, какой указ уродуешь ты, Сова! Я счастлив! От нижних суставов до глаз, что я избежал всевозможных каст, за казнь мою завтра, не смерть - а казнь, - спасибо тебе, Сова. СОВА-ЧАСОВОЙ И ПРИБЛИЖЕНИЕ КУЗНЕЦА. ОСНОВАНИЕ ПЕРЕТБУРГСКИХ ФОРТОВ ПЕТРОМ 1. Я ДВА С ПОЛОВИНОЙ ВЕКА НАЗАД. Антенны - тонкие фонтаны. А полумесяц - чуть живой. Над черно-белыми фортами парит Сова, как часовой. Она парит, (влажны антенны) как ангел или как луна. Мундир суконности отменной он в аксельбантах, в галунах. Парит, царит сова кретинно. И хоть кричи, хоть не кричи, сопят в своих лохмотьях дивных трудящиеся кирпичи. А я? В бесперспективные тетради переосмысливаю факты. Но вот на площади центральной пылает человек, как факел. Куда он? Кто он? - неизвестно. В брезенте. Бронзовый гонец. - Куда, товарищ? - Я - на зверя. - Ты кто, товарищ? - Я - кузнец. Идет, в кварталы углубляясь. Он лыс. Картав. Не молодой. Идет он, страшно улыбаясь, примеривая молоток. Вот оно, чудное мгновенье! (К иронии не премину). Примеривает - я не верю. Поднимет молоток - примкну. СОВА СИРИН. ОПЯТЬ ЗАПАДНЫЕ РЕФОРМЫ ПЕТРА 1. Птица Сирин, птица Сирин! С животным упорством снег идет, как мерин сивый, сиротлива поступь. Медный всадник - медный символ алчно пасть разинул. Птица Сирин, птица Сирин! Где твоя Россия? Слушай: стужа над Россией ни черта не тает. Птица Сирин, птица Сирин! Нищета все та же. Деревянная была - каменная стала. Посулит посмертных благ всадник с пьедестала. Эх, дубинушка! Науку вспомни добрую, народ! Ну, а если мы не ухнем, то - сама пойдет! СОВА И МЫШЬ Жила-была крыша, крытая жестью. От ржавчины жесть была пушистая, как шерсть щенка. Жила-была на крыше труба. Она была страшная и черная, как чернильница полицейского. Труба стояла навытяжку, как трус перед генералиссимусом. А в квартирах уже много веков назад укоренилось паровое отопление. Так что труба, оказывается, стояла без пользы - позабытое архитектурное излишество. Так как печи не протапливались, то из трубы не вылетал дым. Чтобы как-то наверстать это упущение, ровно в полночь, когда часы отбивали 12 ударов (и совсем не отбивали удары часы, потому что в доме уже много веков назад разрушили старинные часы с боем; в доме теперь преобладали будильники; Значит, часы не били, Но... как взрослые изучают книги не вслух, а про себя, - так и детям мерещилось, что часы все-таки отбивают в полночь ровно двенадцать ударов, так же не вслух, а про себя; так мерещилось детям, хотя они в двенадцать часов ночи беспробудно спали, потому что дети укладываются рано, в отличие от взрослых, большинство которых по вечерам приступает к размышлениям, заканчивая их далеко за полночь), итак, в тот момент, когда часы отбивали двенадцать раз, из трубы вылезал кот. Он вылетал, как дым, и такой же голубой. Он вылетал и таял на фоне звездного неба. Как раз в этот момент по крыше пробегала Мышь. Мышь была огромна - величиной с овчарку, и лохмата, как овчарка, отряхивающаяся после купания. На месте хвоста у Мыши торчал черный зуб, а вместо зубов торчали изо рта 32 хвоста, длинных и оголенных. Хвосты по длине равнялись человеческой руке, но были намного толще. Они приподнимались и опускались, как змеи. А на трубе сидела Сова. Она была крошечная, как брошка. - Здравствуй! - подобострастно лепетала огромная Мышь крошечной Сове. - Привет... - бурчала Сова. - Уже полночь, - объявляла Мышь. - Какая ты догадливая! - изумлялась Сова. - Мне бы никогда не додуматься, что уже полночь! - Мышь не понимала юмора. Она объясняла Сове, почему полночь, подобострастно позванивая цепью своих умозаключений. - Твои умозаключения очень сложны для моего мировосприятия, - зевнула Сова. - Давай побеседуем о пище, - и она алчно осмотрела огромную Мышь. Ведь всем известно, что основная пища сов - грызуны. - Нет, нет, - заторопилась Мышь. Она опасливо поглядывала на Сову, покачивая своими 32 хвостами, торчащими изо рта. - Нет, нет, лучше мы побеседуем о международном положении. - Чепуха! - зевнула Сова. - Между народами положена тоже пища. - Давай поговорим о киноискусстве! - закрутилась Мышь, - как тебе нравится изумительный последний Фильм? - Чепуха! Последний Фильм - чушь гороховая! - начала гневаться Сова, и, вспомнив о горохе, облизнулась. - Как ты думаешь, откуда произошло слово Мышь? - выпалила Мышь. - Откуда? - вяло поинтересовалась Сова. - от мыш - ления. - Чепуха! - отрицательно захохотала Сова. - Слово "мышь" произошло от вы - корм мыш. Вы - корм, Мышь! Стало светать. Проснулся дворник. Дворник - женщина. У нее было бледное татарское лицо и квадратные очки в медной оправе. Она закурила трубку. Искры вылетали из гортани трубки, подобно молниям. Дворник приготовила метлу в положении "к бою готовсь". Как раз в этот момент часы пробили шесть раз. А когда часы били шесть раз, тогда сова начинала очень быстро увеличиваться в размерах, а Мышь - уменьшаться. Через несколько секунд Сова достигла размеров здания, а Мышь - уменьшилась до размеров мизинца. Сова торжествовала. Теперь она сожрет мышь безо всяких собеседований. Перья топорщились на ее лице - каждое перо по длине и толщине равнялось человеческой руке. Но Сова уже стала настолько велика, что ей уже была не видна Мышь. Сова сидела, гневно вращая голодными глазами. Казалось, что это вращаются, пылая спицами, два огромных велосипедных колеса! Никто из жителей здания не догадывался, что каждую ночь на их крыше происходит сцена, изображенная мной. нелепая сцена! Почему, когда Мышь бывает огромной, как овчарка, почему у нее не появляется замысла сожрать Сову? Почему кот не обращает внимания на Мышь? В этом способны разобраться лишь дети моей страны. Когда часы отбивали шестой раз, то кот, растаявший на фоне звездного неба, собирал свое тело по каплям, как туча, сгущался, и, синий, влетал обратно в трубу. А несколько миллионов радиоприемников, размещенных в недрах здания, выговаривали единым, жизнеутверждающим голосом: - С добрым утром, товарищи! МУНДИР СОВЫ Мундир тебе сковал Геракл специально для моей баллады. Ты как германский генерал зверела на плече Паллады. Ты строила концлагерей концерны. Ты! Не отпирайся! Лакировала лекарей для опытов и операций. О, лекарь догму применял приветливо, как примадонна. Маршировали племена за племенами в крематорий. Мундир! Для каждого - мундир! Ребенку! Мудрецу! Гурману! Пусть мародер ты, пусть бандит, - в миниатюре ты - германец! Я помню все. Я не отстану уничтожать твою породу. За казнь - и моего отца и всех моих отцов по роду. С открытым ли забралом, красться ли с лезвием в зубах, но - счастье уничтожать остатки свастик, - коричневых ли, желтых, красных! Чтоб, если кончена война, отликовали костылями, - не леденело б сердце над концлагерями канцелярий. МОЯ ЗВЕЗДА Гори, звезда моя, гори, и полыхай притом! Сто Сцилл и столько же Харибд хромают за хребтом. Там сто стоических пещер, там стонет красота, за тем хребтом, где вечер-червь мне душу разъедал. Он разъедал, да не разъел, он грыз, да не загрыз. Ни сам я и ни мой размер не вышли из игры. Не обрели обратных нот, не хлынули под нож. И, если прославляли ночь, - то ненавидя ночь! Пусть вечер, как хирург, угрюм, хромает вдоль застав. Моя звезда! Ты - не горюй! Гори, моя звезда! КРОКОДИЛЬИ СЛЕЗЫ (иностранная хроника) В Нью-Йорке, в богатых семьях, детям - для забавы - покупают крокодилов. Вырастая, животные становятся опасны и их выбрасы- вают в канализационные люки. (из газет) 1 Вот Африка. Рассвет. Начало сказки. Вполголоса беседуя, слоны брели на водопой. Шипучки - змеи злокачественно по земле змеились. Две обезьяны - обе с явной целью прославиться, кричали о своем человекоподобье. Лысый лев, зверь-изверг, был настроен агрессивно. Вот Нил. Песчинки. Продолженье сказки. Вот из песчинки выполз крокодил - подумал о проблемах пресмыканья. Вот прилетела птичка - стоматолог, она включилась, будто бормашина, включилась, будто бормашина, включилась, и включилась в дело птичка, и стала выковыривать волокна мясистые из крокодильей пасти. Не многообещающий философ, но любознательный вполне ребенок, сказал мне как-то, что не любит сказки. - А почему? - спросил я. Вот ответ: - Люблю начало сказки, продолженье... Но окончанье не читаю - грустно. Не потому, что окончанье грустно, а грустно потому, что окончанье. 2 Слова на "го" обозначают нечто возвышенное: го-лова, го-ра, го-лубизна, го-дина, го-рдость, го-ость. И, значит - го-род, если на горе. Давно не строят городов на горах. На возвышеньях много ветра дует. Какой же город? Город продувной? И город - ветренник? И город ветрогон? По низменностям громче ораторьи под-над-наземных деловых экспрессов. По низменностям глуше бессловесность наземной нищеты. И незаметна низость накоплений. И города приравнивают к морю. (Построены на уровне одном). И города приравнивают к морю. (Построены на уровне одном). И города приравнивают к горам. (Такого же размера, как и горы). Приравнивают! Но моря молчат, набравши в рот воды. Молчат и горы. 3 А под Нью-Йорком протекают реки. Но не географические реки. И умозрительные рыбаки не наслаждаются у побережий. И вербы в реки не роняют пух. И физико-химический состав тех рек так сложен, так многообразен, что незачем его публиковать. И крокодилы, молодые звери, и злые звери, плавают в тех реках. Им, плотоядным, нет живого мяса! Они ревут, ревут от омерзенья, но все же - поглощают нечистоты. И, выползая из канализаций на бетонированные площадки, глядят на океан. Огромны веки! Отчаянны раздвинутые веки! Где океан? Вот гектолитры воды, где растворяются отбросы? Где океан? Вот это продолженье канализаций - это океан? Они глядят, глядят, глядят, и, глядя на океан - не видят океана. И, задвигая веки, тихо плачут. Обильно плачут. Крокодильи слезы!