ВЛАДИМИР СТРОЧКОВ
БУКОЛИКИ
(поэма без гегемона)

Лето в деревне… Сплошные жужу, муму,

робкие бэбэ, скромные коко, порой жизнерадостная фруфру

и за нею тотчас тпру-тпру, куд-куды, тудыт и трэбьена мать.

Счесть всех сельских куку не дано городскому уму,

Городские додо же здесь ни на … здесь, на хуторе, не ко двору.

так что брось эту мысль, чтобы больше не поднимать,

не входить в детали, в эти мухой и луком густые сени

в рассуждении русских пылких печей, красных девиц и горниц,

ни в подробности рядом свинарника с возмужавшим матерым зловонным хрюшей,

что по осени будет, как Авель, заколот хмурым каином, вечно косым степашкой.

Городское додо, если фоб, то, конечно, ксено-;

если даже феб и все музы со стонами местных горлиц

налетят ордой, то стих все равно не слетит из уст, но застрянет в горле.

Феокрит с Вергилием могут здесь разве что околачивать груши,

заводить с пасту’шками патефон, частушки и шашни,

до буколик почвенных с пастушка’ми-эфебами жрать на фуфу самогон синюшный,

ямбом крыть да копать червя для рыбалки в самом нужном месте у края пашни.

Городское додо, в рассуждении в холе и неге на лоне кропать стихи

с барахлом-половиной-жирным чадом столичным за семь верст киселя от стен Кремля

в пропилеи курные-свиные припилив на туту и биби,

начинает сразу двигать ноздрями, бровями, издавать хаха и хихи,

заводить глаза, делать губы куриной гузкой, восклицать улюлю, olala

и мучительно думать, to be в этом merde все лето or not to be.

Городское додо, попугай кеке, называет навоз кака

и со страхом входя в гнилой люфтклозэт, чтобы сделать пипи –

так Иосиф Прекрасный входил вместо дикого зверя в клетку, –

говорит фифи, обоняя парфюм миазмического амбрэ.

Это вам не Мосх, не МОСХ, а чистейший Босх; даже у сквозняка

доминирует дух гуно – аж слезятся глаза у дворянки зизи на столбовой цепи.

Скажем, Дафнис и Хлоя, как дафнии в хлорке, какой пятилетку –

и пяти минут не протянут на здешнем скотском дворе.

Городское додо если фоб, то, конечно, к сену,

к василискам лютым – василькам и лютикам – по причине, девки, сенной лихорадки,

но зато в эклогах его расцветает махровая липа

и селянки соборно преют в сени развесистой клюквы

со шматками лимона, маслинками и сметаной. К севу

на фуфу со смазливой пастушкой будьте готовы! – Всегда готовы! Зачат на грядке,

не взойдет ни лавровенок сонетов, ни буклет полевых цветов типа клипа

на мотив эрогенного «Мой миленький дружок, любезный etc»…

На юг бы,

тихой сабой к берегам Адриатики дикой, к Ионическим и Эгейским,

на худой конец – в Тавриду, на Понт Эвксинский

или там в Констанцу, к месту ссылки бедняги Назона –

и писать о метаморфозах, тристиях и науке любви.

Ну а здесь – торжество заболоченного земледелия задроченного земледельца,

земленевладельца, впавшего в хрюшино свинство

в атмосфере аммиака, сероводорода, недорода, дырок от бублика и озона –

то есть всего, что додо, зажимая нос, номинирует как «се ля ви».

Здесь петух, стервенея, каждый час караоке орет по утрам имяреку,

а «сыграть в очко» кроме первого смысла имеет второй и третий,

потому что дыра в сортире необъятна, а петя бывал на зоне,

и пониже спины у сталкера наколка «они устали».

Если сдуру или с бодуна сунуть руку в местную реку,

можно сразу поймать коль не рака, то триппер, тритий,

небольших насекомых, привольно живущих на лоне

и банальные дристии, занесенные в рот перстами.

А пока додо перипатетирует с тросточкой по природе,

увлекаясь местными бабочками, наблюдая за шустрой белкой

и за сбором поганок возле жидкого перелеска

позабыв стеречь свой собственный виноградник,

здоровенный бухой свинопастырь приходит

и пасет меж увядших лилий со своей гнусавой, гунявой жалелкой

на его, додо, половине, отгороженной занавеской,

потоптав его маленький сад-огород,

его бережно возделываемый розановый палисадник.

Таковы свинцовые прелести сельской жизни,

и хотя, говорят, хорошо в деревне летом,

но додо в штиблетах туда лучше на отдых не ездить –

по известной причине, а также поскольку на сельской свадьбе или же тризне

могут дать по башке дрыном или штакетом,

а из вещей обязательно что-нибудь скоммуниздят.

Городское додо не дада, маньерист куртуазный, почти что классик,

он любитель плотно нямням, бульбуль, а думдум не очень

и совсем не любитель бобо – того же штакета, дрына из тына.

Одно дело манерно фланировать в картузе и мерно квасить

до потери пульса, дара речи, возбухания коликих почек,

да трендеть про фафа-ляля с пухлявой la contadina¹,

а другое дело – со всей дури получить древесиной по чану до полной потери чувства

и понять, что бобо мертва без практики, как сказал один теоретик (кажется, Ибн Сина)

и знаток двух больших разниц и многих гитик об этом,

потому что искусство есть искусство есть искусство,

а древесина есть древесина есть древесина,

как и все остальные гегелевские триады, пристающие в деревне летом.

-------------------------------------

1. la Contadina – крестьянка (ит.)

28.04.-24.05.02, Москва