В истории русской поэзии, пожалуй, не было большей несправедливости, чем та, которая проявлялась и проявляется доныне по отношению к Алексею Крученых. Наше литературоведение никогда не пыталось вникнуть в его творчество по-существу. Крученых был нужен - как "козел отпущения": в течение полувека сваливали на него "футуристические грехи" Владимира Маяковского и Велимира Хлебникова.

Круча, Крых, Кручик, Кручень, Круч. "Забыл повеситься, лечу к Америкам!" Зудесник, зударь, зудивец, а стихотворения его - Зудутные зудеса! "Четкие... мастера, залившие свои уши воском, чтобы не слышать сиреньких серенад, кричим мы невыносимым для деликатного слуха будильником рррррьььтззззййййй!.."

Маяковский ошеломлял, Крученых будировал и раздражал, всех "выводил из себя" (при этом, в быту, в своем кругу, он был на редкость миролюбив).

Юркость, неуемность, рассчитанные заранее "выходки", "мелькание" всюду и везде, острое словцо "на каждом углу", - все это позволяло сделать из него "чудесного чудака" (выражение М. Светлова), - и это было "положительным отношением" к Крученых множества его приятелей и знакомых (общительность у "Кручи" была поразительной), - есть и такое "обезвреживание" поэтов, - так поступали, вплоть до наших дней, и с Велимиром Хлебниковым.

- Вот уже тридцать лет я чищу многие мозги относительно Крученых, - сказал мне Н. И. Харджиев в 1961 году при нашей первой встрече, - может быть, полдюжины голов все-таки прочистил.

Легко было пренебрежительно относиться к поэту, отринутому обществом. При мне Алексей Елисеевич получал свою пенсию, - она, если не ошибаюсь, составляла 31 рубль. Крученых не печатался с 1930 года (этот рубеж, символически, совпал с гибелью Маяковского). Поэта жизнерадостнее его я не встречал. В любой ситуации он был артистичным и аристократичным (эти черты удивительно гармонировали с его русско-народным обликом, - в лепке его лица чудилось нечто просветленно-крестьянское, и, при его антицерковности, даже нечто отдаленно-православное).

- Меня держат три кита! - гордо повторял Алексей Елисеевич в последние годы жизни, - и не дадут пропасть.

Он имел в виду Малевича, Хлебникова и Маяковского.

Да, - он был любимейшим поэтом Малевича ("Только Крученых остался во мне камнем не изменным любящим Нового Бога и остается сейчас", - писал великий супрематист в письме к М. Матюшину в 1916 году). "Истинный поэт, разрабатывающий слово!" - эту фразу о Крученых, похожую на лозунг, выкрикнул позже Владимир Маяковский.

Вот, по привычке (как это делал сам Крученых), все еще обращаемся к авторитетам, чтобы литературно реабилитировать поэта-"заумника".

Но Крученых в этом уже не нуждается, - в смысле, так сказать, "мировом". Уже двадцать лет стоит "крученыховский бум" в европейском литературоведении, - о поэте выходят бесчисленные статьи, фундаментальные академические исследования.

Замечательный литературный теоретик и лингвист, он, вместе с Хлебниковым, взбудоражил языкознание своего времени. В 1913 году появилась совместная декларация двух поэтов "Слово, как таковое", - поэтическое искусство, рассматриваемое как высвобождение скрытых возможностей "самоценного" слова (его звуковой стороны, этимологии и морфологической структуры), предвосхитило теории ОПОЯЗа, русской формальной школы.

Совместные литературоведческие и лингвистические работы Хлебникова и Крученых становятся все более известными. Но есть теории Крученых, разработанные только им. Это, прежде всего, учение о фактуре слова ("Трудная, тяжелая фактура - быстрая, легкая фактура"; "занозистость", "сильно шероховатая поверхность" словесного матерьяла). Много занимался Крученых сдвигологией. В "Декларации заумного языка" (1921) он, среди прочего, приводит следующее обоснование поэтической зауми: "Наобумное (алогичное, случайное, творческий порыв, механическое соединение слов: оговорки, опечатки, ляпсусы; сюда же, отчасти, относятся звуковые и смысловые сдвиги, национальный акцент...)". В другом месте он отмечает: "Кстати: о сдвигах, недомолвках, описках и проч. З. Фрейд. Патология обыденной жизни и Толкование сновидений". В традиционном "сладкогласии" А. Крученых, чрезвычайно острый на слух, обнаруживает множество сдвиговых казусов (он бесил многих, обнаруживая "слыхавших и видавших львов" в одном из пушкинских стихотворений, при этом, любимейшими его писателями были Пушкин и Гоголь). Шутливо утверждая право на "горькогласие", он, наряду с Хлебниковым и Маяковским, деформирует классические размеры, стремясь, за счет ритмических сдвигов, к интонационно-акцентному стиху ("установка на звук", - на поэзию "декламации").

"Положа руку на сердце" (это уже - выражение Бориса Пастернака), мне кажется бессмысленным спорить сегодня, "агитировать" за крученыховскую заумь.

Прислушаемся к самому Крученых: "Заумь - первоначальная (исторически и индивидуально) форма поэзии. Сперва - ритмически музыкальное волнение, пра-звук... К заумному языку прибегают: а) когда художник дает образы еще не вполне определившиеся (в нем и во мне), б) когда не хотят назвать примет, а только намекнуть... Заумь побуждает и дает свободу творческой фантазии, не оскорбляя ее ничем конкретным...". Стремление Крученых в царство "чистых", освобожденных от предметности звуков сродни супрематизму Казимира Малевича.

"Звуки, прежде всего гласные, истолковывались Крученых в супрематическом понимании, как пространственно-космические явления, - пишет немецкая исследовательница Роземари Циглер. - Космические значения гласных однако не являлись новостью в поэтике футуризма, но мотивировка раньше не лежала в ключе беспредметности...".

Итак, Крученых преодолевает барьер предметности. Для зрительного восприятия это происходит следующим образом: "Мы, - пишет Казимир Малевич в письме к М. Матюшину в 1916 году, - вырываем букву из строки, из одного направления, и даем ей возможность свободного движения. (Строки нужны миру чиновников и домашней переписки). Следовательно, мы приходим к 3-му положению, т. е. распределению буквенных звуковых масс в пространстве подобно живописному супрематизму".

Здесь выступает "слуховой план". "Можно указать, - говорит та же Р. Циглер, - на примат слухового момента при восприятии языка и поэзии, на примат актуального звучания речи по сравнению с исторически сложившимся орфографическим письмом... Наряду с фонетическим письмом, разговорным, диалектными и другими выражениями, Крученых использовал как поэтический прием грузинские, армянские, турецкие, немецкие и другие выражения. Отдельные звуковые комбинации, характерные для этих языков, он употребляет как приемы отстранения, а также в роли заумных "слов".

Универсализм Крученых... Его полудадаистическая опера "Победа над солнцем" (музыка Михаила Матюшина), поставленная в 1913 году одновременно с трагедией "Владимир Маяковский", может еще вспомниться, может стать театральным открытием сегодняшнего дня (кстати, эта пьеса-опера была поставлена в 1983 году на международном фестивале в Мюнхене). Когда стало слышно о зарождении звукового кино, Крученых издал книгу стихотворных кинорецензий и сценариев, - он усматривал уже возможность "кино-поэзии". Крученых-критик. Хочется упомянуть лишь о его стиле: это острая блестящая проза, - соперником Крученых в этой области был только его любимый ученик - Игорь Терентьев. Крученых-издатель. В истории отечественного книжного дела он произвел настоящую реформу со своими "писанными от руки книгами": лито-графическими, гектографическими, даже - автографическими, - поэт работал рука об руку с Казимиром Малевичем, Михаилом Ларионовым и Натальей Гончаровой, Владимиром Татлиным, Ольгой Розановой (книжные наклейки-коллажи самого Крученых 1916-1917 годов - прекрасные образцы малевичианской школы в изоискусстве).

Столетие со дня рождения Алексея Крученых удалось отметить в 1986 году лишь в Херсоне, - благодаря большим усилиям литературоведа С. М. Сухопарова. В методической рекомендации, изданной по этому случаю, приведено в пересказе содержание моей телеграммы на адрес юбилейной комиссии: "Именно последние достижения в из-у--чении творчества А. Крученых позволили поэту и переводчику Геннадию Айги поставить его имя в ряд выдающихся имен европейского искусства ХХ века - Хлебникова и Малевича, Маяковского и Аполлинера, Бретона и Пикассо". Это мое убеждение я повторяю и здесь.

1989