1

Декабрь, – и когда бы мы ни бодрствовали, – днем или ночью, – все время за окнами – декабрьская тьма.

Жизнь – выдерживание этой тьмы. vПодобная тьма расширяет пространства, как бы включая их в себя, а сама она – бесконечна. Это больше, чем город и ночь, – тебя окружает некая единая, безграничная Страна-Ненастье.

Тебе надо выдержать еще несколько часов одинокого труда. Ты – один из стражей ночи, – говорит Кафка.

Но ты помнишь о возможности Укрытия, даже – Спасения, – от тоски, навеваемой Ненастьем-Страной.

Наконец-то, ты натягиваешь одеяло поверх головы, другой конец подворачиваешь под ноги. И вот уже ждешь, чтобы Сон со всех сторон окружил тебя. Заключил в свое Лоно. Вряд ли ты думаешь о том, на что это похоже... Какое-то возвращение? К чему? Куда?

2

В "Литературной газете" – огромными буквами – заглавие: "Разгадка тайны Морфея?" Может быть, скоро прочтем: "Разгадка яви?"

Почему человек – весь – из яви и явь, а сон – не только он, человек, но и что-то еще "другое"?

Почему мы – как бы чужие самим себе, когда имеем "дело" со сном? vВидно, мы не можем прощать сну забвение, "потерю" в нем нашего "я", – то самое, чего мы, в то же время, так жаждем.

Как будто мы играем с ним "в Смерть", не зная самого существенного о Смерти, – как дети играют в войну, не зная об убийстве.

3

Но вспомни перед тем, как внутренний сон сплавится с внешним – с Ненастьем-Сном, – перед тем, как стать, помня и не-помня себя – существующим и как бы "не-рожденным", – вспомни "о тех, кто в пути".

И вспомни, вздрогнув, Нерваля: в стуже, на пустынной улице..., – Нерваля, стучащегося в дверь ночлежного дома. Не запомнившего, не помнившего – мать...

4

Сон-Прибежище. Сон-Бегство-от-Яви.

5

Говоря о связях Поэта с Публикой, с Читателем, мы будем иметь здесь в виду лишь позднейшие времена в определенных пространствах.

И, пользуясь заданностью темы, спросим себя: где, в какой литературе больше всего сна?

Его много – в "не-ангажированной" поэзии.

6

Явь – настолько "все", что ей не выделили отдельного Бога, как сну.

Между тем, не идет ли речь лишь о разном освещении одного и того же безбрежного Моря – мыслимо-и-немыслимо-Существующего?

7

Бывают периоды – весьма недлительные – когда правда поэта и правда публики совпадают. Это – время публичного действия поэзии. Аудитория переживает то же, о чем заявляется поэтом с эстрады, трибуны. И тогда мы слышим – Маяковского.

Публичная правда – правда действия. Аудитория хочет действий, поэт призывает к действию. Место ли тут – сну? У футуристов нет сна (бывают лишь сновидения, чаще – зловещие).

8

Сон-Любовь-к-Себе.

"Безгрешный" сон, казалось бы, возможен на необитаемом острове. Однако, мы знаем: Робинзон Крузо, на своем острове, сразу же нашел себе обязанности перед другими живыми существами. Не забудем и о его молитвах к Творцу.

9

У Поэзии нет отступлений и наступлений. Она – есть, пребывает. Лишив "общественной" действенности, невозможно лишить ее жизненной человеческой полноты, углубленности, автономности. Что ж, – она может заметно углубиться и в те сферы, где столь действует – сон. "Сметь" пребывать во сне, обогащаться у него, сообщаться с ним, – в этом, если хотите, – неторопливая уверенность поэзии в самой себе – она не нуждается в том, чтобы ей "указывали", чтобы ее "разрешали" и контролировали (таков, соответственно, и ее читатель). Теряет ли поэзия в таких условиях что-нибудь или приобретает? Хотелось бы оставить это лишь высказанным вопросом. Главное: она выживает. Выгони ее в дверь, она лезет в окно.

10

И, все же, откуда это сожаление о чем-то при пробуждении?

Может быть, бессознательно тоскуем по "матерьялу" жизни, сгоревшему – неведомо от нас – за эту ночь – уже в тысячный раз – в черном, безмолвном костре Сна?

11

И вот, правда поэзии постепенно исчезает из аудиторий, – она уходит в обособленные жизни обособленных личностей. Читатель меняется, – он, теперь, занят не безликим "общим делом", – теперь он переживает свою жизнь перед проблематичным феноменом Существования. Нельзя считать это его "дело" эгоистичным, – переживание им существования может быть показательным, проверочным, – как образец жизни человека. Этот читатель нуждается в поэте, который говорит только для него, только с ним. Поэт, в данном случае, единственный собеседник, которому можно доверять. Меняется "схема" связи поэта с читателем. Теперь это – не от трибуны – в зал, в слух, а от бумаги (часто – и не-типографской) – к человеку<./i>, в зрение. Читателя не ведут, не призывают, с ним – беседуют, как с равным.

12

Общее состояние сна, его "не-зрительная" атмосфера иногда важнее и впечатляет больше, чем само сновидение. (Вроде того, как если бы атмосфера кинозала больше подействовала на нас, чем фильм).

Никогда я не забуду свой несложный сон двадцатилетней давности: спускается солнце; в огороде, над самой землей, отсвечивают листья подсолнуха. Редко я испытывал такое волнение, такое счастье, как тогда, "при виде" этого сновидения. Ничего здесь не надо мне "определять по Фрейду". Просто – не хочу ("оставьте в покое").

"Символы"? – Вы их вполне можете найти.

Но в световой круг этого сна вы не можете включить следующие важнейшие факторы (сможете лишь учитывать их, а пережить их не сможете, ибо они – чужие): я спал в родных сенях, в родной деревне (а дальше простиралось, как Море Счастья, – безбрежное Поле!), где-то рядом была – мать (может быть, в том же огороде... может быть, были сыры ее рукава от прикосновения к краю Леса-Хранителя), было – такое торжество "присутствия всех и всего"!*- а отсутствующее, – как от дневного света, – еще пряталось, как вор в лесу...

Сон-Мир. Сон-возможно-Вселенная... Не только со своим Млечным Путем, но и с малой звездою на окраине твоего села, которую, возможно, видит зренье-душа.

13

Надеюсь, что не покажется, будто повышенную "частотность" сна я считаю главной особенностью той поэзии, о которой идет речь. У нее много и других целей, и других "матерьялов", – на то она и не "за-ангажирована" (и не "за-ангажироваться" же ей – сну!).

Но, если уже мы говорим – о сне, то так и скажем: связь поэзии этого рода с Читателем столь интимна, что они, между собой, могут делиться и снами.

14

Сон-Поэзия. Сон-Разговор-с-самим-собой. Сон-Доверие-к-ближнему.

15

А героичность поэзии, ее активность, гражданская ответственность?

Значит, не забудем и о том, что где-то в это же время, в тех же пространствах, активно погибает – нужный лишь десятку читателей – Мандельштам. Ему – не до сна. Он знает, – говоря словами другого поэта, – лишь "огромную бессонницу".

16

Сон-Лета.

Леонид Андреев описывает воскресенного Лазаря: он что-то узнал в Смерти, о чем-то помнит, – о чем-то, чему нет определения на человеческом языке. Может быть, он ничего и не узнал? (Как мы смелы бываем в "знании" Смерти). Друг, пришедший в сознание после глубокого обморока, говорит: "ничего не было, не было и "там", я был, а потом... – что и сказать?.. – а теперь я – снова – есть".

Есть сны, похожие на этот обморок. Сон, который часто, "с поэтической неточностью", сравнивают со Смертью.

17

Когда публичная правда невозможна, поэт-трибун сменяется эстрадным поэтом. Связь такого поэта с публикой похожа на двухстороннюю договоренность играть "в правду" ("правду-то мы знаем, – мы ее оставили дома, – здесь мы собрались не для этого, – зачем говорить о неприятностях, лучше повеселимся").

Зачем тут - сон с его тревогами, с его сложной, трагической Личностью (ибо сон человека, быть может, – его расширенная – и доверчивая к себе самой, и испытующая, исповедующая, требовательная – Личность?).

18

И все же, сравнение Сна со Смертью (очень частое, почти – общепринятое) – условно и приблизительно. Не происходит ли в таком случае, будто мы знаем что-то о Смерти-в-Себе (будто мы знаем, что – в Ней)? Нам известны Ее следы, известен наш страх перед Ней. Сравнивая Сон со Смертью, мы, скорее всего, говорим лишь об этом страхе. Меня удивляет Шопенгауэр, когда он так категорично определяет сон, называя его временем, "взятым в кредит у Смерти".

19

К каким поэтам со словом "Надоело" обратился Маяковский в самом начале его столь деятельного пути? Это Анненский, Тютчев, Фет. Именно те поэты, в поэзии которых – во всей русской литературе – больше всего - сна.

Нет сна у Маяковского (есть – только сновидения, выдуманные, "конструктивные"), много его – у Пастернака.

20

Но, в то же время, благодарение Сну (хотелось сказать: Матери-Сну, – странен его род – мужской – и в русском, и во французском языках, – видно, все же, он – Бог-Сон), благодарение Ему за то, что Он – не только тайник, спальный мешок, – имитация Лона, – благодарение Ему за то, что прибой Его волн печет кое-что и для слуха, названного "поэтическим", – "как вафли, печет" – запоминаемые кровью – звуко-сгустки из тьмы, – располагая их – меж пустотами-паузами – как тени-вехи – небумажных пространств! – которые, однако, могут определить и "поэтические пространства"; благодарение – за свето-сгустки, просвечивающие – может быть – ликами – еще незнакомыми (о еженощные – во сне – образки световые, – с тенями-иероглифами!)... Смутная "морская" работа сна! – мы верим в нее, как верит влюбленный в животворное воздействие избранницы.

Но – "практически" – сколько обращаемся мы ко Сну (помимо своей воли, – а, значит, с полной отдачей) за "художественной" помощью. Сознательной мыслью мы не доберемся и за всю жизнь до тех воспоминаний, тех глубин памяти, которые сон может выявить мгновенным озарением. "Фонотека" и "фототека" Державы Сна, милостью Сна, всегда – к нашим услугам, а ведь они – со "снимками" и "записями" сложнейших чувств, самых далеких по времени – самых свежих – тончайших наблюдений.

Повторю здесь признание, сделанное мною когда-то одному из друзей: "Может быть, это смешно, но я должен сказать, что самое удачное я пишу почти на грани засыпания". Разумеется, это – особенный сон...

Поэт с радостью согласится, если "устроят так", чтобы он мог жить без еды. Ему же лучше. Но, Господи, не лиши его – сна...

21

"Доверяю людям, которые рано встают", – признается молодая женщина.

Есть поэты, которые не занимаются матерьялом сна. Есть те, которые им заняты, но они – борцы со сном, сноборцы. Рене Шар. Мандельштам, безусловно, – "рано встающий".

22

Сон-Шепот. Сон-Гул.

Человек – ритм.

Сон, по всему, должен "разрешить" этот ритм быть самим собой (не суживаться, не перебиваться под действием других ритмов).

Сон-Поэма-сама-по-себе.

23

Можно сказать и так: человек – это его сон, в характере сна – характер человека.

Сон Достоевского: "Сплю я просыпаясь ночью раз до 10, каждый час и меньше, часто потея".

Это вроде фильма, при показе которого почти методично рвется кинолента. Также, вроде того, как в романах Достоевского (особенно – в заключительных частях) ряд глав – подряд – каскадно – завершается взрывом событий.

24

Как человек принимает свои решения по отношению к жизни и смерти, так же он проявляет свою волю по отношению ко сну. Сон, данный для отдыха, он может превратить в способ самозабвения. Сон-Любовь-к-себе.

Переживание самого себя. Наслаждение грезами, снами. Достаточно – для утешения и радости – самого себя. Человек переживает свои чувства, свою плоть, чуть ли не "свои атомы".

Как это схоже с любовью к опьянению. (Так же, как похож на сновидения и так называемый "пьяный бред").

25

Тема для исследователя: "Сон в литературах южных и северных стран". Где его больше?

Тьма северная, – она сама облекает человека, как смутный матерьял сна.

26

Сон существует в обоих полюсах антиномии "Счастье-Несчастье". Сузим эти понятия до антиномии "Радость-Беда", – сон исчезает.

Сон любит вселяться в широкие понятия. Его мы обнаружим в "Войне", в "бою" его – нет.

27

"Я ж – божий", – сказал Велимир Хлебников в стихотворении "Русские десять лет побивали меня каменьями...", похожем на завещание.

И сны его – сны Блаженства. Сны грешного святого (неуправляемое блаженство сна).

Син, сын сини,
сей сонные сени и силы
на села и сад.
Чураясь дня, чаруй
чарой голубого вина меня,
землежителя, точно волна
падающего одной ногой
вслед другой.

Это – такой "лирный голос", что так и кажется: от этих строк, тихо, в восторге, ахнул бы Пушкин.

Хлебников-будетлянин, в отличие от других русских футуристов, – из "спящих", – из грезящих. Но он, также, бдителен, как искушаемый святой. Дальше, в этом же стихотворении, следует:
Мои шаги,
шаги смертного – ряд волн.
Я купаю смертные волосы
мои в голубой влаге твоего
тихого водопада и вдруг восклицаю,
разрушаю чары: площадь,
описанная прямой, соединяющей
солнце и землю, в 317 дней,
равна площади прямоугольника,
одна сторона которого – полупоперечник
земли, а другая – путь, проходимый
светом в год. И вот в моем
разуме восходишь ты, священное
число 317, среди облаков
неверящих в него.

Воля сбрасывает Сон. И начинаются математические исчисления Времени (они занимают вторую половину стихотворения, мы привели лишь небольшую часть).

28

Сон-Свет... Сон-Озарение.

Откуда это внезапное Море Света? Может быть, есть "цикличность" возвращения беспричинной Нечаянной Радости?

29

Сон Пети Ростова перед его гибелью – не только сновидение, – так мощно, так основательно организовано оно музыкальным даром юноши. Здесь – вторым слоем этого сновидения – Сон-творец, Сон-художник, человек-художник. Расширенная полнота человека (все в нем "включилось" – "заговорил" также и сон-художник, сон-человек). А что – как бы "выключилось"? – явь-человек, только что, перед этим, занятый – боем (не полнотою – Войны!), – может быть, "узкий человек".

30

Даже если мы встали во-время, не спали и полу-часа в ущерб близким, – все равно, – "после пробуждения, почему-то, бывает совестно, – словно мы провинились перед кем-то", – как сказал недавно один из моих друзей.

Были ли мы слишком свободно, "безоглядно" заняты собою во сне? Позволили себе – "все"?

Видно, это сны того рода, где совесть, действительно, "дремлет".

31

Нет сна в моих стихах-розах. Они полярны стихам-снам. Явь, любимая явь (я писал и об "опасной яви, содержащей любимых"), – это накал цветения роз.

32

Посмотрите на человека, который незадолго перед этим был вам неприятен, может быть, даже вызывал враждебные чувства, – посмотрите на него "в спящем виде". Вам, почему-то, станет жаль его. Жаль – торчащих его рукавов, его рук... Почему-то – жаль его одеяния. (В яви костюм его напоминал "светские", "учрежденческие", – даже – "семейные", – доспехи).

Он весь – доверие к Чему-то, к Кому-то. И, конечно, к кому-то, Кто безмерно больше – Вас, наблюдающего.

Но, все же, – есть здесь и доверие – к Вам.

33

Бессонница. Нет-Сон. Жуткий, враждующий с нами Антипод Сна. Его двойник с определением "Нет". Ибо это не то, что мы "не спим". И больше, чем Псевдо-Сон. Нас как бы часами пронизывает распад атомов "Нет". Не смерть, но демонстрация разрушения, показ "приемов", которыми подготавливается наш постепенный, "естественный" конец.

34

И вот, предположим, настороженно спит – преследуемый человек, и во сне ожидающий нападения, ловли, удара. И лицо его – как экран, – он проснется, как только слабая тень коснется этого экрана. Прозрачное, просвечивающее лицо. И сквозь эту перегородку как бы смотрит – душа.

35

Сон – взращиватель наших страхов. Он усиливает их, ослабляя нашу сопротивляемость им.

36

А где же нет – упомянутого экрана-лица, этой прозрачной перегородки? Отвратительно спят (если вам суждено было это увидеть) блатные. И те же рукава, те же части одежды и тела, которые, в прежнем случае, вызывали вашу жалость, кажутся теперь не отданными во власть Божьей воли, а остаются реальными, "дневными", "готовыми жить", глядящими на вас все так же по-бытовому; все это собрание углов одежды и выступов тела, действительно, лишь отдыхает.

37

О, Сон-Омовение! Как заслужить твоего посещения? Смой, унеси эти образы – сырье для кошмаров!

38

В стихах о бессоннице чаще всего встречается слово "совесть". Нет-Сон (не просто "отсутствие сна") добирается до стержня человека. И самый "совестливый" из русских поэтов, чаще и больше всех оперирующий совестью, – Иннокентий Анненский, – самый большой мученик Бессонницы в мировой поэзии.

Его "Старые эстонки", почти-кричащая поэма о бессоннице, носит подзаголовок: "Из стихов кошмарной совести".

Сны-стихи Анненского также мучительны, это – не углубление в сон, а выход из сферы сна в тоску, в холодные зори испытующего, казнящего самосознания.

39

И вот, пробудившись внезапно, во тьме, еще не успев собраться с мыслями, – настолько, чтоб начать ими снова любить себя, – ты вдруг почувствуешь, что какое-то "ты" – странное, не-однородное и, в силу не-переживаемости каких-то пустот, частично-незаконное место;

внезапно поймешь, что не настолько ты – весь и насквозь – "я", самосознание; – вдруг, как нечто пустое, выявишь в себе – в "топографически"- неопределимых проемах – и "области праха", и области такой неживой "матерьяльности", которою – строят (словно на стройке!), которая – как для лопат, как для молота, для уличного ветра;

(и вот, почему-то ты оказался в коридоре, – а что, если это – все, если ты отсюда уже никогда ни к чему не вернешься; – будешь – внезапно – так отменен, – все – "нет"; скоро потухнет и мысль; и останется один коридор; – а спящие рядом? – кто изображал им разговор, присутствие, существование, – и так и останутся – потом – за столом – раскрыв – от удивления – рты?..), -

таков, в перерывах сна, – ты, внезапно оказавшийся в коридоре, – словно в закоулке какой-то пустынной, вселенской Туманности.

40

И все же, – "погрузимся в ночь"**.

Там – люди. Там, в глубинах сна, – общность живых и умерших. И как не представляем мы себе "социальными" или "национальными" души умерших, – так, хотя бы в снах, будем доверчивы к душам живых, – пожелаем себе, для этого, ясного, словно простившего нас, – сна.

Ибо кто еще, кроме Поэзии, разрешит себе это занятие?..

Москва. Очаково.
20-24 января 1975