ЛЕОНАРД ДАНИЛЬЦЕВ
Стихи из архива "Sinkage-roue"

Через десять с лишним лет после смерти Леонарда Евгеньевича конверт с авторским типоскриптом был случайно обнаружен в нашем архиве. Увы – тексты исчезают, порой бесследно, как исчезла последняя работа Л.Е. – его «Поэмка», над которой поэт работал последние годы жизни. Этим стихам, можно сказать, повезло. Леонард Евгеньевич привез их в Петербург примерно в 1989-м году, тогда в квартире на Любанском переулке он устроил для избранных ценителей единственный в своем роде поэтический концерт. Магнитофонной записи, к сожалению, не сохранилось, но рукопись, безвозвратно, казалось бы, потерянная, обретена. Большая часть стихотворений никогда и нигде не публиковалась.
Дмитрий Чернышев

некрашеный
забор
санатория

красят
забор
санатория

выкрашен
забор
санатория

красив
санаторий... –
кошмар!

		там памятника белая глава –
		сквозь щелку, где аллея углова.



* * *


Веслами лодка машет
под лодкой журчит вода
и редко какая ромашка
не тянет любви провода.

И берег прекрасен, и речка,
и солнце, и воздух, и лес;
и мне хорошо – человечку,
который в картинку залез.



* * *


Стою над одинокой лужею...
вон три-четыре головастика
хвостами не зовут к оружию
и лягушонок – нет, не свастика.

Здесь солнце греет запустение
и рябь по луже – не с тревогою.
А в душу – светлое тиснение:
любовью, волею, подмогою.



* * *


Сосняк, где из-под игл – маслята
какое вспоминаю утро?
как жизнь диковинно смешна!

с бумагой небо перепутав
задвинувши пейзаж за шкаф
в виски вотру спокойно пудру

и мудрый взгляд вперяя в урну
прикину: где же дно колодца,
и где приспело уколоться?

в том сосняке, когда маслята?
в розарии ли опосля?
решал и... нехотя лежал

уж вечер, обронивши перья
шептал: ты ничему не верь
и порошками верещал

снотворно спят всегда таблетки
в стеклянной ли, в бумажной клетке; –
душа пронизана тобой!

маслята, утро и сосняк
а я подумал о тебе;
курить хотелось – я терпел

о снах: они цепляют ночью,
а утром наступает явь;
так где же находился я?!...

грибов спешил набрать корзину
в уме жевал стиха резину
сухие иглы подо мной...

нет, влажные!... хотя, вернее:
роса... вчерашний дождь... в вине
забыты многие детали

давно иголки опадали
их слой гнилой дивана мягче...
маслята ищут на карачках!

и только лес стоял стеной
и только ты была со мной.



* * *


Цветущая слива.
На сливу
и слева смотрю.



* * *


Белые листы бумаги соберу перед груди кругом
белый парус на картинке (видел) реет над водой отчайно;
буду думать, а может быть попробую и говорить о дорогом;
сахар в чай (чай – чтоб не спать) положу ложечкой чайной...
.........................................................
сжимает грудь тоска, и страсть кипит необъяснимая во мне

		Я БЫЛ ЛИ НА ВОЙНЕ?

(такой немой вопрос мой стан давно промерз) (но сам вопрос пророс,
как некая картинка,
где белый парус реет над водой;
картинка ж проросла в сознании, когда снимал ботинок)
(и как тебе, родной, тягаться с новой, но неведомой – новейшей! 
                                        (– поэтическою модой?)
(А словечек «оттель» сотня та, как пылинок в устах суета)

		Я КАЖДЫЙ ДЕНЬ СРАЖАЮСЬ!

(бросаю смело перчатку в вертеп, и этим – утритесь! – жалуюсь)

		ВОЙНА ЗА КАЖДЫЙ МЕТР ИЗРАНЕННОЙ ДУШИ.
		И КТО НАС МОЖЕТ ЗАДУШИТЬ?
		ЛИШЬ ЖИЗНЬ ОДНА!
		да... мир засыпавшая Этна.



* * *


Так память восстает, как облака на взлете дня стремглав:
расти, лететь и тень бросать и солнцем обливаться,
и мысль подчас пронзительна, подчас свежо-тупа,
				как воск и как игла,
и как лягавая готова полизаться
или побегать за мячом.
Смотри в меня – ведь я тут не причем:
то жизнь, то день, то память, то разбой желаний
и соображений,
то смерти лепесток – пробил дыру и воет как свисток;
приятен ветерок, приятен бег страстей
и сердце знает, что сетях и не прыгнуть из сетей

		звенит струна постыдно и паскудно
		чертоги тайн завенчаны под спудом
		педаль и падаль и подвал... и полдень
		замарана все ж простынь...
		как куковать не просто!

Да, память восстает, как звезды в небосклоне незаметно,
что сверху, сзади смотрят сквозь...

Где вечные заветы?! ...



* * *


Извечный перечень тоски и вдохновенья
высокий спрос отваги и стыда
подарят слову звук проникновенный

Вопросов ворс и шорохов стада
в пропажу канут... кет... грядет надежен
и горд и чист и ясен – без одежи

Он белокур; кранат в его руке
усыпал искрами; и сок кровавый льется
к груди, где слева – золота брикет

Днесь лопнут непробудные тенета
прозрачные и тайные, как яд,
и свет, излившись, – многоглавый град

Лучами разбежится перекресток
урча посторонится домовой
и эхо ухом шевельнет отверстым

Живет – висит секундою покой
заполненный секундою одной
секундою и вечностью до дна

Слеза веселая дрожит одна
лежит в ресницах милая дрожит
и ветвь играет брызгами над лужей

Здесь бухнут песни, жилы нагревая,
здесь кружится узлами связок пульс
лягушка о любви волну переливает
Но плечи развернув и головой потупясь...

Кому взвалить или сорвать покражу
очами помрачен... ... не скажет
.........................................
.........................................
.........................................

Так снова темная молва
сломает миловидный стан,
бо где катаются слова
сверлящи взгляды пурис?тан

Все сущее и летом и зимой
волшебными узорами расшито
пойду лицо умою,
а остальное Гриша порешит

Мы чуем только глубину,
подозреваем подоплеки
но если в бездну я гляну,
дышать не хватит легких

не хватит клеток естества
учесть архитектуру клетки
люблю питье и явства
(не всякое однако же подобие котлетки).

И если сам из клеток я
и пребываю в клетке,
то что же могут понимать
немые малолетки?

Они единые из нас
легко и просто знают все
от них поэзией запасся
великий Басё

И так прекрасно с нами жить
и чуять неземное
а с самолета видеть: в пажитях
плодится семя Ноя.

Так что же чуем мы – 
Вот в чем вопрос –
земного глубину
иль нечто до небес?


.........................................

Ибо сам себе велик без всяких звуков, прекрасный лик.

Устаревшее, либо областное от «ибо».